Вечный кролик

– Они иногда бывают навязчивыми и зачастую непреклонными, – сказал Финкл, – но, пожив в обеих системах, я считаю, что страна, управляемая по кроличьим принципам, стала бы шагом вперед. Хотя, честно говоря, я не уверен, что наши мозги заточены под такой режим. Большинство людей, конечно, от природы рождаются порядочными, но некоторые запрограммированы быть полнейшими сволочами, и часто чаша весов склоняется в их сторону.

– Порядочные люди чаще всего готовы поддержать правое дело, – сказала преподобная Банти, – но дальше слов дело обычно не идет. Вы уничтожаете экосистему безо всякой на то причины, если только не считать ваше ложное чувство судьбоносности человеческой экспансии. Но пока вы не перестанете болтать о проблеме и не почувствуете искренние угрызения совести, ничего не изменится.

– Совесть – а по-другому это и не назвать – штука хорошая, – сказал Финкл. – Правильная, и она работает. Совесть – это чувство, позволяющее критически подойти к самому себе, а это ведет к озарению, раскаянию, возмущению и, наконец, к осмысленному действию. Мы не ждем, что толпы людей смогут подняться и совершить этот непростой путь эмоциональной честности, – многие проходят этап озарения, но навеки застревают на раскаянии. Однако мы живем с надеждой.

– Я понимаю, – сказал я, чувствуя, что мне тоже еще предстоит совершить переход к раскаянию.

– Это еще одно доказательство того, что движущей силой Очеловечивания была сатира, – сказала Конни, – хотя если это так, то мы не знаем, кому она должна была пойти на пользу.

– Уж точно не людям, – сказал Финкл, – ведь сатира должна иронично подчеркивать недостатки, чтобы помогать кому-то стать лучше, а присутствие кроликов сделало людей только хуже.

– Может быть, в человека изначально заложена такая реакция на возможную угрозу, – предположил я, – хотя, честно говоря, я знаю множество людей, которые утверждают, что «не имеют ничего против кроликов», но при этом молчат и никак не пытаются противостоять окружающей их лепорифобии.

– Или, может быть, это просто комедия ради смеха, и ничего более, – прибавила Конни. – Или еще более бестолковая сатира, вызывающая только пару смешков и небольшое или среднее возмущение, за которыми следует лишь еще больше разговоров и ноль действий. Такое… пустое остроумие.

– Может быть, небольшое дуновение в морально верном направлении – это большее, на что следовало надеяться, – задумчиво прибавил Финкл. – Возможно, этим и занимается сатира – не изменяет уклад целиком, но подталкивает коллективное сознание к справедливости и равенству. А ореховый пирог еще остался?

– Боюсь, я съел последний кусок, – сказал я, – но я спрашивал, не хочет ли его кто-нибудь.

– Ничего страшного, – сказал Финкл, глядя на свои часы. – Думаю, нам уже все равно пора отправляться в путь. Скажите, Питер, вы любите сов?

– Сов?

– Ну да. Знаете, птицы такие. Не шибко умные, с большими глазами, любят мышей?

– Да, пожалуй.

– Они – моя неизменная страсть, и мне нужен человек, который присмотрит за Олли, пока не закончится Переселение.

– У меня нет вольера.

– В моем трейлере есть передвижной. Я его вам отправлю. Ну что ж, до свидания, мистер Нокс. Очень рад был с вами познакомиться. И, Констанция? Передавай Доку мои наилучшие пожелания и скажи ему, что я все еще жду реванша за тот раз, когда он разгромил меня в пинг-понг.

Конни сказала, что передаст, и мы все снова пожали друг другу руки и лапы. Преподобная Банти сказала несколько слов на кроличьем, и после молитвы, во время которой мы все полминуты стояли на одной ноге, мы разошлись в разные стороны: преподобная Банти и Патрик направились к Клагдэнгл-он-Эрроу, а Конни и я вернулись туда, где я оставил машину.

– Что все это значило? – спросил я, когда мы снова подошли к «Остин-Хили».

– Финкл и преподобная Банти сказали, что хотят встретиться с тобой. Узнать… тебя получше.

– Зачем?

– Знаешь что, – сказала она, вдруг оживившись, – давай-ка поскачем по Слиптонской дороге до дома наперегонки. Готов?

Я запрыгнул в машину, прокричал: «Готов!», и мы рванули с места с визгом шин и с напряженным криком от Конни. Дорога домой заняла десять минут, и, хотя «Остин-Хили» был быстрее Конни, она с высоты заранее видела все повороты, а мне на них приходилось сбавлять скорость. По дороге к Шлепанцу я немного оторвался, но, оказавшись в деревне, я вынужден был замедлиться. А Конни – нет. Она промчалась по маленькой деревушке за несколько прыжков, каждый безрассуднее предыдущего. Она даже запрыгнула в открытое окно верхнего этажа дома мистера Гамли, а потом вылетела из двери остекленного балкона с обратной стороны и очутилась на дороге в Муч Хемлок. Я поравнялся с ней на полпути туда, но затем она вырвалась вперед, когда мне пришлось притормозить, чтобы пропустить велосипедистов и лошадку.

Когда я добрался до дома, дверь была распахнута, и я нашел Конни в кладовке, где она сунула уши в морозилку.

– Перегрелась, – пояснила она. – Как же вам повезло, что вы потеете. Если бы я принадлежала к виду, желающему получить мировое господство, я в первую очередь обзавелась бы потоотделением, удобной обувью, грамотностью и умением вести бухучет по методу двойной записи.

– Конни, я могу тебе кое в чем признаться?

– Ты не согласен с важностью метода двойной записи?

– Нет, думаю, его преимущества бесспорны, – ответил я, набирая в грудь побольше воздуха и вдруг почувствовав желание опустить глаза в пол. – Речь… о твоем втором муже.

– О Дилане?

– Да. Я… был там в ночь, когда его неверно опознали.

Она замерла и пристально посмотрела на меня, склонив голову набок.

– Я все гадала, скажешь ты мне или нет.

– Подожди, ты что… Ты знала?

Она кивнула.

– Мы знали, что ты опознаватель, и знали, что ты сделал. Но я сказала, что знаю тебя и что ты не такой уж и плохой. Что ты просто слабохарактерный… и тобой легко манипулировать.

– Так, значит, наша дружба – это обман? Ты и правда подсадная крольчиха?

– Нет, – ответила она, – никакого обмана. Все способны измениться к лучшему. Можно делать что-то плохое, а потом реабилитироваться, восстановить справедливость для себя и для тех, кому ты навредил. Я знала тебя до того, как ты насовершал ошибок, когда ты еще мог делать что хотел. Мне хочется верить, что частичка того Питера Нокса еще жива в тебе.


Я уставился на нее, не зная, что и сказать.

– Правда, я на тебя совсем не сержусь, – сказала она, поскольку я, очевидно, все еще не был убежден. – Мы знаем – ты говорил мистеру Ллисъу, что это не Дилан, и знаем, что твой протест отклонили. Ты мог бы сделать больше и думаешь, что все еще можешь. Ты можешь помочь нам, а мы, в свою очередь, можем помочь тебе. Это никакая не западня и не обман – это дружеское вмешательство. Ты понимаешь, что я пытаюсь сказать?

– Что меня можно исправить?

– Да, – сказала она, кладя лапу мне на руку, – тебя можно исправить.

– Так значит, – сказал я, помолчав, – ты была готова убить мистера Ллисъа в кафе у церкви Всех Святых просто ради мести?

– Нет, – сказала она, – нам ведь грозила ответная расправа. За убийство такого высокопоставленного лиса наказание для кролика было бы в десять раз выше обычного. Нет, я всего лишь хотела его заинтересовать.

Повисла еще одна пауза.

– Откуда ты все это знаешь? – спросил я. – Про меня, Дилана и про все остальное?

Она улыбнулась.

– Ты удивишься тому, сколько людей дружат с кроликами. И видишь это?

Она указала на свои длинные, изящные уши, покрытые тончайшим и мягчайшим пушком.

– Да?

– Они не только для украшения.





Кролик на прослушке




Из кроличьего словаря: Хиффнифф. Прямой перевод – «постановление», но более правильным, хотя и многословным, будет «предложение приступить к совместным действиям, направленным на благо крольчатника». Однако, если поставить ударение на последнее «ф», значение изменится на «любая одежда, надетая на женщину в ночь девичника».



Тогда я этого не знал, но пока я беседовал с Финклом и преподобной Банти, Пиппа с помощью Бобби благополучно добралась до Колонии № 1. Там она встретилась с Харви, но мне не довелось снова увидеть их, пока я сам не очутился в колонии в день Битвы за Мей Хилл. Мне предстояло стоять рядом с Конни и преподобной Банти и смотреть, как Пиппа и Харви покидают меня, пока вокруг падают артиллерийские снаряды и раздается резкий лай, визги и вопли взбудораженных лисов вперемешку с испуганными криками кроликов. Но все это ждало меня в будущем, и никто об этом пока не знал. Ну или, по крайней мере, я не знал.

Ночью после разговора с Финклом и Банти я спал необычайно хорошо, и на следующее утро мой глаз, который еще прошлым днем был кроваво-красным, болел и видел очень смутно, почти зажил. Будучи в удивительно приподнятом настроении, я съел завтрак, принял доставку совы Финкла и ее передвижного вольера, а затем позвонил в отдел кадров Крольнадзора и сказал им, что «по личным причинам» буду временно работать неполный день. После этого я провел всю следующую неделю, притворяясь, будто у меня интрижка с Конни. Идея принадлежала ей, она хотела, чтобы мистер Ллисъ потратил на нас ценные ресурсы, которые иначе могли быть направлены на подготовку к Переселению. Я с радостью подыграл ей, ведь мне всегда нравилось проводить с ней время.

В первый день мы встретились в вестибюле отеля «Зеленый Дракон» и сняли комнату. Там мы провели час, играя в Скрэббл, а потом, не особо скрываясь, ушли с разницей в десять минут. Потом мы несколько раз встречались во «Всех Святых» за ланчем, катались на электричке в Бирмингем, чтобы посмотреть на выставку работ Вильгельма Хаммерсхёя, а на следующий день я взял больничный и спрятался у себя в свободной комнате. Конни же тем временем отправила наши мобильные телефоны на «Кроличьем такси» аж в международный аэропорт Ливерпуль имени Джимми Тарбака. Она не сказала зачем, но я предположил, что она хочет создать впечатление, будто мы проводим разведку перед возможным побегом на остров Мэн. В тот вторник я даже попросил ее ходить по пятам за Стэнли Болдуином во время Блицкнига, где она показала немалый талант в расстановке книг на полках.

Когда я приходил в офис – обычно по вечерам, – я проводил время в допросной номер один, читая роман «Мадам Бовари», который мне одолжила Конни.

– Что-нибудь узнал? – спросил Адриан Куницын вечером шестого дня. Ко мне всегда приходил Куницын.

– Пока ничего, – сказал я.

– Старший Руководитель начинает терять терпение, – сказал Куницын. – Большой Кроличий Совет объявил, что колонии не станут переселяться, а эта ведьма Банти издала хиффнифф, говоря всем без исключения держаться, не переезжать и оказывать вежливое пассивное сопротивление всем, кто попытается их переселить.

– Я слышал, – сказал я, – в новостях говорили.

– Мистер Ллисъ и Сметвик последовали совету Генерального прокурора, и, поскольку из-за Закона о Переселении выселять их силой стало легально, передние зубы кроликов теперь приравнены к холодному оружию. «Владение зубами во время ареста» теперь равносильно «вооруженному сопротивлению», и нам позволено отвечать на такую угрозу применением любой силы, какую только сочтем необходимой. Даже превентивной. Так что передай это своим ушастым друзьям.

Заявление было настолько откровенно несправедливым, что я не собирался его комментировать.

– Я не могу повлиять на преподобную Банти, Кроличий Совет или любых других кроликов в колониях, – сказал я. – Если Конни попросит у меня какую-нибудь информацию или что-нибудь мне расскажет, я все вам передам. Уговор был такой.

– Уговор был, что ты нам поможешь, – сказал Куницын, – а пока я не вижу…

Он замолчал, когда дверь в допросную отворилась. Мое сердце ушло в пятки – внутрь вошел Старший Руководитель Ллисъ. Полагаю, мне следовало ожидать, что он будет подслушивать наш разговор, но до этого момента я не понимал, что был не просто одной из ниточек в расследовании, а самой главной из них.

– Здравствуй, Питер, – сказал лис.

– Слушайте, я делаю то, о чем вы меня попросили, – возможно, чересчур отчаянно защищаясь, сказал я.

– Я знаю, знаю, – сказал мистер Ллисъ, как будто утешая. – Я здесь не для того, чтобы угрожать. Твой глаз останется на месте.

А затем он сел и долго сверлил меня немигающим взглядом, пока я беспокойно ерзал на стуле. Я рассказал ему о своей встрече с Финклом и через четыре часа после нее с преподобной Банти, чем хотя бы на пару дней завоевал доверие.

– Прошла почти неделя, – наконец сказал он, – и все это время ты очень сильно осложнял работу моих ребят.