В одно мгновение

– Простите, что я раньше этого не поняла. Что я только сейчас все осознала. – Она убирает листок и телефон обратно в конверт, тянется мимо мамы и кладет конверт на столик за дверью. Не поднимая глаз, отходит назад. – Спасибо, – шепчет она, хотя ее слова совершенно не передают того, что она на самом деле чувствует.

Мама вымученно кивает ей, и миссис Камински отворачивается, чтобы уйти. Дверь у нее за спиной закрывается, и через мгновение об нее что-то бьется. Миссис Камински оборачивается. Я вижу, что у нее дрожит подбородок, а она понимает, что только что слышала звук от конверта, который мама швырнула в стену.





93




Папа стоит в полуосвещенной кухне и смотрит, как мама взбегает вверх по лестнице и захлопывает за собой дверь спальни.

Папа с мрачным видом идет к входной двери, поднимает конверт, несет его на кухню, вытаскивает телефон и безуспешно пытается его включить: аккумулятор разряжен.

Папа ставит телефон заряжаться и изучает лежащий в конверте листок бумаги. Он пробегает глазами список, и я вижу, как он медленно вникает в напечатанные на бумаге слова, как на смену любопытству приходит стыд: папа наконец понимает, что пришлось пережить маме, пока он лежал без сознания.

Папа откладывает листок и включает мой телефон. Вместо заставки у меня фотография, на которой я свисаю из пасти гигантского льва – статуи при входе в зоопарк Сан-Диего. Папа сам подсадил меня и отбежал подальше, чтобы сфотографировать, пока я радостно махала ему рукой. Подоспевшие охранники стали требовать, чтобы я слезла, и мы с папой и Озом побежали от них, хохоча во все горло. Фотография вышла бесподобная.

Папа улыбается и снова смотрит на листок бумаги, внимательно перечитывает строчку за строчкой, и я знаю, что он пытается представить себе каждый из перечисленных предметов одежды, угадать, чей он был, мой или Мо.

Он снова берет в руки телефон, открывает папку с фотографиями и просматривает их – сотни и сотни снимков моей замечательной жизни. Горы, леса и реки. Пляжи и океан. Парки, спортивные поля и еще тысячи разных мест, где я побывала. Родные, друзья, товарищи по команде. Смех, веселье, любовь – так много чувств, что, глядя на эти снимки, просто невозможно грустить.

Услышав, как мама выходит из их спальни, папа снимает телефон с зарядки и прячет в карман, сует лист бумаги в конверт, а конверт – поглубже в мусорный бак.

Мама просовывает голову в дверь.

– Поеду поработаю. Я ненадолго, – говорит она, не глядя на него.

Сразу видно, что она врет. Папа делает вид, что не заметил этого. Я не знаю, куда собирается мама, но точно не на работу. Думаю, она поедет куда-нибудь в людное место, где сможет сесть и притвориться такой же, как все, забыть о том, кто она такая на самом деле, сделать вид, что она – та, кем она себе всегда казалась.

Папа подходит к ней, но она отшатывается.

– Ладно, – говорит он. – Я приготовлю ужин.

Она кивает и медленно выходит из дома, а папа, глядя ей вслед, резко вздрагивает. Как только ее машина отъезжает от дома, он идет в гараж.

Он начинает со спортинвентаря: бесцеремонно швыряет в багажник своего джипа все, что принадлежало нам с Озом. Я морщусь как от боли, когда он бросает в общую кучу мой скейтборд, и не могу сдержать слезы, когда он снимает с креплений мою доску для серфинга.

– Пора разгрести этот бардак, – говорит он Бинго.

Тот повсюду ходит за ним, обнюхивает каждый предмет из тех, что папа выбрасывает, и постукивает хвостом, явно узнавая наш с Озом запах.

Просто удивительно, как много люди говорят со своими питомцами, когда их больше никто не слышит. Хлоя без конца треплется с Могучей Финн, папа и мама любят побеседовать с Бинго, а Эрик выбалтывает свои секреты всем без разбора обитателям приюта.

– Надо раздобыть тебе к свадьбе собачий смокинг, – говорит папа. – Раз мне придется расфуфыриться, то и тебе тоже стоит.

Он на миг останавливается, стирает пот со лба, о чем-то вспоминает, касается кармана, в котором лежит мой телефон, но тут же отдергивает руку.

– Да и черт с ним, – говорит он. – Если Обри это порадует, я надену чертов смокинг. – Он сгребает принадлежавшую Озу коллекцию мячиков «Нерф»[6] и бросает их в багажник. – Зуб даю, они быстро обзаведутся потомством. Обри терпением не отличается. Бедняга Бен, он знать не знает, на что подписался.

Теннисная ракетка. Клюшки для гольфа. Велосипед.

– Ясное дело, мы будем помогать с малышом, – говорит он. – Купим кроватку, пеленальный столик, какие-нибудь качельки. Дети такие маленькие, но занимают чертову уйму места.

Я слушаю его и улыбаюсь, зная, что только так он и может жить: ему необходима задача, ответственность, обязанности. Он готов сделать все, чтобы защитить тех, кто выжил. Он понял это благодаря листочку бумаги из конверта, благодаря напечатанным на нем словам. Я чувствую его решимость и слепую любовь, его стремление сделать для Обри все что угодно – даже отпустить нас с Озом.

– Хлоя завела себе очередного дурацкого парня, – говорит папа. – Надеюсь, он будет лучше предыдущего. – Он нерешительно замолкает. – Ай, да ладно, Вэнс не так уж плох. Яйца у него точно есть, тут уж надо отдать ему должное.

Бинго поднимает голову, бьет хвостом по полу. Папа тянется к моей форменной футболке, замирает в нерешительности, крепко сжимает пальцами ткань, но в конце концов заставляет себя разжать руку, бросает футболку на груду уже лежащих в багажнике вещей.

Я вместе с ним еду в секонд-хенд и смотрю, как он выгружает все наши вещи в корзину для пожертвований. С каждым новым предметом с меня словно сваливается очередной груз. Когда папин багажник наконец пустеет, я чувствую себя совершенно свободной. Я поднимаюсь вверх, словно воздушный шар, который отпустили в бескрайнее небо, и парю в вышине, так близко к яркому, ослепительному свету, что чувствую его тепло, его притяжение. Я смотрю, как папа залезает в машину и едет обратно, к последней оставшейся нити, которая все еще меня держит.





94





Обри ослепительна в свадебном платье. Бен лучится от счастья рядом с ней. Они опускаются на колени для благословения, и я складываюсь пополам в приступе неудержимого хохота, а у меня из глаз градом катятся слезы. Гости фыркают вместе со мной. Обри, Бен и старик священник озадаченно озираются, не понимая, почему всем так смешно.

Миссис Кинселл, сидящая в первом ряду, толкает мужа в бок, требуя, чтобы он хоть что-нибудь сделал, хотя делать тут совершенно нечего. На подошвах ботинок у Бена – как раз на них сейчас смотрят все двести очевидцев благословенного события – ярко-розовым лаком для ногтей написано: «ПОМОГИТЕ».

Хлоя, стоящая рядом с Обри в своем нелепом зеленом платье из тафты, оборачивается и подмигивает папе. Вот и расплата. Они это сделали – устроили самый настоящий свадебный розыгрыш. Не считая минутки безудержного веселья, церемония проходит без единой заминки, и Обри соединяется узами брака с тем, с кем ей и было суждено соединиться. Я радуюсь, аплодирую, пою и танцую.

Прием проходит в «Ритце», неподалеку от нашего дома. Мама с папой сияют от радости, когда Обри и Бен входят в зал под аплодисменты гостей. Сами они стали мужем и женой двадцать четыре года назад в кабинете мирового судьи. За церемонию, как любит вспоминать папа, ему пришлось отдать «сотню долларов и свою свободу». Потом он всегда добавляет, весело подмигивая нам: «Я бы приплатил еще сотню, если бы знал, как много народу мы сумеем произвести на свет».

Мама выглядит изысканно. На ней изумрудно-зеленое шелковое платье выше колен, расшитое серебряными и розовыми цветами и подчеркивающее ее выточенные бегом ноги. Волосы свободно собраны на макушке и скреплены небольшой ювелирной заколкой. Лицо обрамляют золотые локоны, шею украшает короткая нитка жемчуга. Мама наклоняется поправить ленту на углу стола, так что платье сзади натягивается, и чувствует жаркий взгляд моего папы, стоящего в другом углу зала. Мама оборачивается, и папа улыбается ей такой недвусмысленной улыбкой, что она заливается краской.

Среди гостей я замечаю Мо и Кайла. Они неразлучны: руки, пальцы, губы, плечи, бедра – они все время, каждый миг чем-то касаются друг друга. Она выглядит так потрясающе, и он тоже выглядит так потрясающе, и вместе они выглядят так потрясающе, что мне хочется хлопать от восторга. А раз меня все равно никто не слышит, то именно этим я и занимаюсь. Я кричу, воплю, кружусь и хлопаю в ладоши. Морин Камински, ты великолепна, Кайл Хатчинсон, ты прекрасен, и посему я провозглашаю вас королем и королевой сногсшибательности.

Хлоя пришла с Эриком, на которого наш папа смотрит как медведь на мед. Может, все дело в том, что Эрик совсем не такой, как Вэнс, но скорее в том, что Хлоя с Эриком совсем не такая, какой была с Вэнсом. Она точно так же безгранично предана Эрику, но Эрик не требует от нее постоянного внимания, в нем нет ни капли собственничества, и потому Хлоя рядом с ним кажется мне улучшенной версией самой себя: уверенной в себе, беззаботной, забавной, по уши влюбленной. Ее медные волосы сверкают в свете ламп, улыбка освещает весь зал, а Хлоя самозабвенно танцует под музыку, которую сама же выбрала и которая замечательно дополняет сегодняшний праздник.

В какой-то момент Эрик, задыхаясь, утирает пот со лба и выводит ее на балкон отдышаться. Она смотрит на океан, а потом вдруг поворачивается к нему и говорит:

– Ты меня ни разу не спросил.

– О чем?

– Об аварии. – Она показывает ему свою половинку мизинца, словно поясняя, о чем идет речь.

Он берет ее за руку и целует покалеченный палец. – А ты хочешь мне рассказать?

Хлоя склоняет голову к плечу, обдумывая его вопрос.

– Не то чтобы хочу, просто мне интересно, почему ты не спрашивал.

– Это бы ничего не изменило. Я бы все равно в тебя влюбился.

Она расплывается в улыбке:

– Но разве тебе не любопытно?

– Может, поначалу и было любопытно, но теперь не особенно.

– А если я захочу тебе рассказать?

– Тогда я тебя выслушаю.

– Но ты не хочешь, чтобы я тебе рассказала?

Он пристально смотрит ей в глаза, и я вижу по его лицу, каким решительным, сильным и обаятельным мужчиной он станет.

– Честно говоря, нет.

– Почему?

– Потому что я люблю тебя. – Он резко выдыхает носом. – Понимаешь, в этом все дело. Я люблю тебя, так что, если ты хочешь мне рассказать, я тебя выслушаю. И я понимаю, что это жуткая, по-настоящему страшная история и я должен буду испытывать ужас. Но на самом деле где-то там, внутри себя, я не буду испытывать ужас, потому что эгоистичная часть меня будет радоваться тому, что это случилось.

Хлоя напряженно замирает.

– Видишь, как отвратительно получается? – говорит он. – Так что я лучше буду смотреть вперед, а не назад и просто радоваться тому, что Бог, или Будда, или кто там еще правит этим миром спас тебя и привел ко мне.

Он открывает рот, собираясь продолжать, но не успевает, потому что Хлоя впивается губами в его губы, а я думаю, действительно ли он прав и действительно ли все мы имели дело с чем-то, что было предначертано нам судьбой. Мы с Озом погибли, но Хлоя, мама и папа спаслись, а их жизнь переменилась. Не знаю, стоит ли благодарить за это судьбу, но сейчас, глядя на Хлою и Эрика, стоящих на балконе под звездным небом и бесконечно влюбленных друг в друга, я понимаю, что в тот день мы очень многое потеряли – и в то же время что-то приобрели.

Хлоя отстраняется и озабоченно смотрит на Эрика.

– Хочешь еще о чем-то спросить? – говорит он.

– Почему ты меня любишь?

Он смеется. Мне нравится, как он смеется – глубоким, перекатывающимся смехом.

– Ты ведь шутишь?

Она качает головой и смотрит на него. Этот вопрос явно не кажется ей ни смешным, ни даже забавным.

– Наверное, потому, что ты очаровательна, когда злишься.

Она толкает его в грудь.

– Я серьезно! Говори.

Он притягивает ее к себе. У него в глазах еще сверкают озорные искорки.