В одно мгновение

– ВАЛИ! – Папа пытается приподняться на диване, но у него не осталось сил, так что он только снова заходится кашлем.

Мама прячется в кухне, замирает, опершись на стол. Она вся сгорбилась, и я замечаю, что сейчас ее плечи, шея, спина выглядят как-то иначе. И мама, и папа кажутся мне теперь старше и мельче, чем когда я была жива.





54




Обри осталась у нас на ночь. Это просто подарок судьбы. Пока она дома, вся моя семья ведет себя идеально, родители изо всех сил делают вид, что авария для них ничего не изменила, притворяются образцовой парой с плаката, повествующего о том, что брак – это захватывающее приключение, пусть даже путь под ногами супругов не всегда усыпан розами. Папа зовет маму «дорогая», мама приносит ему пиво и подшучивает, что ей вечно приходится ему прислуживать. Они стараются ради Обри, но я считаю, что пусть лучше будет так, чем как вчера.

На завтрак мама готовит лимонные блинчики с рикоттой. Она расставляет посуду на журнальном столике в гостиной, а папа изображает отличное настроение. Он шутит с Обри насчет старика-священника, который будет женить их с Беном, потому что так захотела ее будущая свекровь.

– Не переживай, – говорит папа, – я умею оказывать первую помощь. А если он рухнет посреди церемонии и мне не удастся его оживить, я сам вас поженю. У меня есть разрешение.

Это правда. Прежде чем папа женился на маме, он был капитаном частной яхты. По просьбе владельца яхты, который собирался жениться в четвертый раз, он получил разрешение и провел для него официальную свадебную церемонию.

– Этого не случится, – говорит Обри.

– Ну а вдруг? Слушай, я справлюсь. «Возлюбленные братья и сестры, сегодня мы собрались здесь, чтобы соединить узами брака эту потрясающе красивую, во всех отношениях восхитительную женщину и этого совершенно недостойного ее мужчину…»

Обри шлепает его по руке.

– Ты дерешься как девчонка, – говорит папа. – Хлоя, научи сестру драться!

Хлоя улыбается уголком рта.

Она спустилась к завтраку. Скорее всего, потому, что мама отказывается носить еду к ней в комнату и никому не разрешает этого делать, так что Хлое просто пришлось выбраться из постели.

– Обожаю эти блинчики, – говорит Обри. – Только не обижайтесь, я, конечно, всех вас очень люблю, но с тех пор как я живу одна, мне больше всего не хватает маминых вкусностей.

Мама заливается румянцем.

– Если хочешь, возьми себе лимонов, – предлагает она. – В этом году их так много, наше дерево прямо расстаралось. – С этими словами она оборачивается к папе, словно напоминая ему об их совместной жизни, обо всем, что они вместе пережили, о связывающих их узах брака.

Но папа сидит с каменным лицом и никак не реагирует.

Обри ничего не замечает.

– Было бы замечательно! И еще дай мне, пожалуйста, рецепт этих блинчиков. Бену они точно понравятся.

Удивительно, что после всего происшедшего Обри кажется точно такой же, какой и была. Подобно путешественнику во времени, который очутился в мире, пережившем Армагеддон, Обри знает о том, что случилось, но в то же время словно не помнит об этом: она сама ничуть не изменилась и потому не обращает внимания на то, что все вокруг превратились в странных новых существ, в инопланетян на грани гибели.

И как ни странно, эта ее слепота, эта обыденность словно притягивают все вокруг, словно возвращают все и всех к обычной, нормальной жизни. Обри без умолку болтает о своей свадьбе, о цветах и приглашениях, а мама, папа и Хлоя отчаянно, с невиданным прежде пылом цепляются за этот разговор. Они так охотно обсуждают свадьбу Обри, что я понимаю: они рады подумать о чем-то еще, о чем угодно, кроме пародии на жизнь, окружающей их вот уже двадцать шесть дней.

Я почти уверена, что Обри понимает гораздо больше, чем кажется, что ее беспечность сильно преувеличена. Никто не знает о том, что сразу после аварии они с Беном хотели отложить свадьбу. Им казалось, что никто не сможет радоваться жизни так скоро после страшной катастрофы. От мысли о том, что свадьбу придется перенести, Обри ужасно расстроилась. Она поговорила с будущей свекровью, та поговорила со священником, но все же окончательно убедить Обри в том, что свадьба должна состояться, удалось только Карен.

В тот день, когда папу и Хлою перевели в больницу в округе Ориндж, Обри получила посылку. На карточке было написано: «Ты станешь самой прекрасной невестой, лучом света посреди непроглядной тьмы. К сожалению, мы не сможем присутствовать на церемонии. С огромной любовью, тетя Карен, дядя Боб и Натали».

В голубой коробочке от «Тиффани» лежали великолепные серьги-подвески с жемчугом и бриллиантами, точь-в-точь как те, над которыми мама с тетей Карен квохтали в свадебном салоне накануне нашего отъезда в горы. Обри закрыла коробочку и долго держала ее в руках, а затем убрала серьги и записку в верхний ящик комода, позвонила маме и сказала, что нашла серьги, идеально подходящие к ее платью. И мама постаралась вдохнуть в свой голос чуточку радости и стала расспрашивать про серьги. И Обри постаралась рассказать ей о них самым счастливым и беззаботным тоном.

С тех пор никто больше не заговаривал о том, чтобы отложить свадьбу, а Обри вела себя преувеличенно весело всякий раз, когда оказывалась рядом с родителями и Хлоей. Она решила стать для нашей семьи тем самым «лучом света», хотя чаще всего у нее на душе было совсем не радостно.

– Мы с Беном никак не можем составить список песен для вечеринки, – говорит она сейчас. – Мы с ним ничего не понимаем в музыке. Я уверена, что гости с ума сойдут от тоски.

– Я могу помочь, – говорит Хлоя.

Родители изумленно поворачиваются к ней, а у Обри глаза лезут из орбит. Хлоя закатывает глаза:

– Не переживай, сестренка, я знаю, что гранж тебе не по душе. Ясно, что вам нужны сплошные Адели, Maroon 5 и прочие нежности в духе Тейлор Свифт.

Мама умоляюще смотрит на Обри, взглядом убеждая ее дать согласие. И Обри с храброй улыбкой и с преувеличенным энтузиазмом говорит:

– Отлично.

Я хлопаю ее по плечу и прыгаю на месте от радости. Умница, Обри! Когда Обри объявила о своей помолвке, меня чуть не стошнило, но теперь я просто в восторге от ее свадьбы. Давайте обсуждать ленты, кружева, подвязки и подружек невесты. Мама улыбается, а папа шутя заявляет, что поможет Хлое с музыкой, добавит в ее список немного Майкла Джексона с Мадонной, и Хлоя снова закатывает глаза, а Обри складывает перед собой пальцы крестом, словно знамение, отгоняющее дьявола. Я смотрю на них, и сейчас они кажутся мне самой заурядной счастливой семьей.






55




Обри уезжает, и тут же все в доме словно сдувается в едином изнуренном выдохе после почти суток непрерывной игры в счастливую семью. Хлоя скрывается в своей комнате. Мама моет посуду. Папа смотрит телевизор.

У мамы звонит телефон. Прежде чем ответить, она выходит на задний двор и садится у лимонного дерева. – Привет, – тихо говорит она. – Нормально… Да, он в порядке… Не знаю, где он был. Он мне не говорит… – Она смеется. – Вряд ли. Он с трудом до туалета доходит.

Мне до смерти неловко. Она слушает и снова смеется, скорее робко хихикает.

– Спасибо, что позвонил. Как дела у Карен и Натали?.. Хорошо… Прекрасно… Да, я позвоню тебе завтра… После работы?.. Да, было бы замечательно… Выпить мне не помешает. – Мама снова смеется. – Ты прав, скорее напиться.

Она закрывает телефон, делает глубокий вдох и идет обратно в дом.

– Это что, Боб? – спрашивает папа.

Он стоит, неловко опираясь на высокий барный стул, отставив в сторону негнущуюся ногу. Он застал маму врасплох.

– Он просто хотел узнать, как дела, – сразу переходит в оборону мама.

– Я даже не сомневался. Наш старый добрый друг Боб, – шипит папа. – Ты опять с ним спишь?

Мы с мамой синхронно отшатываемся назад. Мама заливается гневным румянцем. Но то, что она реагирует не сразу, не отметает брошенное обвинение в первый же миг, лишь подтверждает правду.

– Как ты смеешь?

– Как я смею что? Обвинять тебя в том, о чем знаю? Что ты с ним спала? Или спрашивать о том, в чем я не уверен? Спишь ли ты с ним сейчас? – парирует папа.

Мама словно костенеет. Папа не моргая смотрит на нее.

– То есть ты знал? – говорит она наконец тихим шепотом, глядя себе под ноги.

– Естественно, – бросает папа, и я чувствую, что он уже выпустил весь пар и на смену ярости пришла жуткая обида.

Я тоже горю от обиды – за него, на нее.

Мама рассматривает плитки пола где-то между своими ногами и папиной невредимой ногой.

– Но ты остался, – бормочет она.

– А куда мне было деваться? – говорит он.

Даже удар ножом прямо в сердце причинил бы маме меньшую боль, чем известие о том, что папа не ушел лишь потому, что у него не было выбора. Я вижу, что у мамы словно разом отобрали весь воздух. Она, пошатываясь, бредет к столу, падает на стоящий рядом с ним стул, упирается локтями в колени, прячет голову в ладонях. Папа отворачивается. На миг его взгляд цепляется за лимонное дерево за окном, но уже в следующую секунду он ковыляет дальше, в гостиную, прочь от мамы.

Я знала, что они не были счастливы, но даже не представляла, насколько сильно они страдают.





56




Решив хорошенько себя помучить, я начинаю день в своей школе вместе с Мо. Сложнее всего мне сейчас видеть, как мир живет без меня. После аварии прошло уже четыре недели. Моя футбольная команда вышла в плей-офф. Я страшно рада за них и совсем не рада, что меня с ними нет. Почти все мои одноклассники получили права и новые машины. А еще на прошлой неделе был выпускной бал, и теперь все только о нем и говорят.

Мо почти все время проводит с драмкружковцами, и это меня ужасает. Мы терпеть не можем… не могли драмкружковцев. У них все всегда так драматично. Наверное, именно поэтому она с ними и сблизилась. Это единственная группа, все члены которой так сильно увлечены собственными переживаниями, что им нет никакого дела до переживаний Мо. По крайней мере, обычно дела обстоят именно так. Сегодняшний день – исключение.

– Эй, Мо, а почему ты не рассказала нам про красавчика, который попал в аварию вместе с вами? – спрашивает прима драмкружковцев Анита, когда Мо подходит к ним. – Натали говорит, он был хорош собой, да еще и повел себя по-геройски, оттащил ее подальше от тела Финн, а Натали только и могла, что биться в истерике.

В последнее время очень многие разговоры начинаются со слов «Натали говорит». Новость об аварии утратила новизну, и свежеобретенная популярность Натали развеялась как дым. Характер у Натали противнее некуда, так что теперь она быстро катится обратно к подножию общественной лестницы. Пытаясь хоть как-то удержаться наверху, Натали все чаще болтает о событиях того дня и все сильнее искажает факты.

– Извините, – говорит Мо, встает и шагает через школьный двор прямиком к столу, за которым вечно сидят самые популярные ученики нашей школы.

На самом краю скамейки примостилась Натали, рядом с ней ее новый парень Райан, первостатейный говнюк, чье величайшее достижение в американском футболе заключается в том, что количество матчей, которые он доигрывает до конца, значительно меньше количества игр, с которых его удалили за неспортивное поведение.

– Хорошо выглядишь, Мо, – бросает Райан, щуря глаза, и оценивающе оглядывает ее с ног до головы.

Мо не обращает на него внимания:

– Натали, можно с тобой поговорить?