В одно мгновение

– Я ем, – отвечает Натали, возя по тарелке салат.

Райан толкает ее бедром, и Натали валится со скамейки прямо на цементный пол.

– Детка, Мо хочет с тобой поговорить, – давясь от хохота, говорит он. – Не забудь обсудить тройничок, который ты мне обещала.

Натали встает, притворяясь, что не чувствует себя униженной.

– Чего ты хочешь? – клокочет она, когда они с Мо заворачивают за угол, туда, где их уже не видно от столиков.

– Почему ты встречаешься с этим парнем? – спрашивает Мо.

Натали раздувает ноздри.

– Чего ты хочешь? – повторяет она.

Мо набирает в легкие побольше воздуха, а затем удивительно спокойным голосом говорит:

– Я хочу, чтобы ты перестала рассказывать об аварии.

– Я могу рассказывать обо всем, о чем захочу.

Мо внимательно смотрит на нее, приподняв брови и не говоря ни слова, как будто пытается в чем-то разобраться.

– Ты только это хотела сказать? – нетерпеливо спрашивает Натали.

На первый взгляд кажется, что происшедшее никак не повлияло на Натали: словно ее отрешенность во время аварии и до самого прибытия вертолетов спасала ее от необходимости хоть как-то реагировать на то, что с нами случилось. Я одна вижу разницу. Теперь она постоянно нервничает из-за любого пустяка, и, кажется, у нее развился невроз. Вернувшись домой, она раз по пять проверяет, заперла ли входную дверь, и только потом поднимается к себе. Она идет лишние три квартала, чтобы перейти дорогу по переходу со светофором. Она втайне от всех набивает едой школьный рюкзак, шкафчик и ночной столик у кровати. Она так и не получила «мини-купер», который ей обещали родители, потому что придумала с десяток отговорок, чтобы не сдавать экзамен по вождению.

Больше всего меня изумляет ее одержимость моей смертью. У нее в шкафу стоит обувная коробка, битком набитая газетными вырезками об аварии, всевозможными статьями о том, почему люди погибают в автокатастрофах, и о том, как не получить травму. Помимо всего этого жутковатого чтива в коробке лежит колода карт, которыми мы играли в «Верю – не верю» по пути в горы, и несколько фотографий разных лет, на которых сняты мы с ней. Она часто рассматривает эти фотографии, и, глядя на нее, я чувствую, как у меня рвется сердце. На каждом из этих снимков она улыбается широкой, немного отчаянной улыбкой, а я стою рядом, едва вымучив жалкую гримаску, и мне противно от того, как жестоко я с ней обходилась. Только теперь я понимаю, что она действительно хотела стать моей подругой.

Они долго стоят молча, и наконец Мо говорит:

– Не понимаю. Зачем постоянно об этом вспоминать? Это ведь ужасно. Разве тебе не хочется обо всем забыть?

Натали наклоняет голову вбок, словно не совсем понимает, что Мо имеет в виду.

– И потом, ты так об этом рассказываешь, – продолжает Мо. – Ты все ставишь с ног на голову. Твоя версия событий и то, как все было на самом деле, – это две совершенно разные истории.

Натали все так же растерянно смотрит на нее, и я вдруг понимаю, что, возможно, для нее происшедшее действительно выглядит по-другому. Я думаю о том, как она возится со своими вырезками об аварии, как жадно перечитывает их снова и снова, словно пытается понять, словно рассчитывает постичь какую-то мудрость. Потом я вспоминаю, как она вела себя после аварии, как о ней заботились ее родители, представляю себе ее отрешенное лицо и понимаю, что, вполне возможно, она действительно ничего не помнит и только теперь пытается, как может, во всем разобраться.

– Ты и правда все запомнила именно так? – спрашивает Мо.

В ее тоне нет ни капельки злости, только искренность, словно ей на самом деле хочется узнать ответ. Натали внимательно смотрит на тротуар у себя под ногами, медленно мотает головой, пожимает плечами. – Если честно я вообще почти ничего не помню, – говорит она. – То есть нет. Я знаю, что случилось, знаю, что я там была, но все словно в тумане, словно это случилось с кем-то другим много-много лет назад. У тебя так же?

Мо вся сжимается, и я вижу, как она медленно выдыхает носом, собираясь с силами, чтобы ответить. Когда она наконец начинает говорить, то тщательно подбирает слова и делает большие паузы, так что сразу становится ясно, чего ей стоит этот разговор.

– Нет, – произносит она. – У меня все наоборот. Воспоминания такие четкие, словно я не просто пережила это, такие близкие, словно это случилось вчера или снова случится в любую секунду.

Натали поднимает на нее широко распахнутые глаза.

– Я так ярко помню все подробности, что почти не могу думать ни о чем другом.

– Ого! – говорит Натали.

Они снова долго молчат. Натали переминается с ноги на ногу, Мо стоит совершенно неподвижно.

– Можешь мне кое-что сказать? – спрашивает Мо.

Натали кивает. Она уже не спешит вернуться за свой стол.

– Как у твоего отца оказались перчатки Оза?

Натали пожимает плечами.

– Не знаешь?

– А ты не знаешь, что случилось с тем парнем, который ехал с нами? – спрашивает Натали вместо ответа.

– Не знаю. Думаю, он спокойно живет себе дальше.

– Он был такой симпатичный, – говорит Натали. – Разве тебе так не показалось?

Мо вежливо улыбается. В этом вся Натали – пустышка, которой важнее обсудить симпатичного парня, а не то, как она чуть не умерла от мороза, потому что об этом она будет думать в полном одиночестве, у себя в спальне, где никто ее не увидит. Она будет копаться в этой истории, пока наконец не перелопатит ее до основания, не составит версию событий, которую сама сумеет понять.

– Еще он был очень милый. Тебе так не показалось? Знаешь, что он мне сказал, когда подсаживал обратно на фургон, после того как мы вылезли наружу? Он сказал, что все будет в порядке. Он тогда соврал, и я это понимала, но это так мило – то, что он так сказал.


– Соврал? – говорит Мо.

– Конечно. Ничего не в порядке. Ну то есть, может, у него все нормально, но у нас-то нет. Финн и Оз погибли. Хлоя стала ужасно странной и потеряла несколько пальцев на ногах. Вэнса выгнали из школы. Мои родители не в себе. А ты вообще на себя не похожа.

Мо смеется, громко и звонко, так что мне тоже становится весело:

– Не похожа?

– Нет. Ну посмотри на себя.

Мо осматривает свой наряд. На ней кеды «Конверс», джинсы и серферская толстовка. Антимодный прикид. Она снова смеется, и Натали хихикает вместе с ней.

– Пожалуй, ты права, – говорит Мо.

– Нат, идем, – ревет Райан от угла здания. – Если только вы там не обсуждаете тройничок. Тогда не спеши!

Мо закатывает глаза и показывает ему средний палец. В ответ он пару раз вызывающе дергает бедрами, а потом уходит.

– Он мудак, – говорит Мо.

Натали ковыряет землю носком ботинка.

– Кажется, нам пора на урок, – говорит Мо.

Натали не двигается с места.

– Ты никому не скажешь? – спрашивает она.

– О чем?

– Почему Оз отдал отцу перчатки.

Меня одновременно и удивляет, и совершенно не удивляет то, что Натали решила признаться. Удивительно, как все вокруг доверяют Мо. Все дело в ее глазах, огромных, голубых, с виду совершенно невинных, будто бы неспособных на обман.

– Крекеры, – говорит Натали. – Отец выменял у Оза перчатки на две пачки крекеров.

Ямочка на правой щеке у Мо пропадает и снова появляется. Больше Мо ничем себя не выдает. Она все так же смотрит на Натали и понимающе улыбается.

– Как-то вечером он напился и рассказал мне, – продолжает Натали. – Может, он вообще не помнит, что говорил мне об этом. Он был в стельку. Иногда он кажется мне таким неудачником.

Натали вдруг понимает, что, вероятно, переступила границу дозволенного, и говорит:

– Ты ведь никому не скажешь?

Мо с невинным видом хлопает своими голубыми глазами и одаривает Натали своей самой пленительной улыбкой:

– Я никому не выдам твою тайну.





57




Мама на работе, и это значит, что папа с Хлоей дома одни. Если бы у меня до сих пор были ногти, я бы их сгрызла до основания. Я не знаю, что может случиться, знаю только, что оба в любой момент готовы перейти к самоуничтожению и что сейчас им впервые представилась такая возможность.

В девять приходит медсестра. Ее зовут Лиза. Она очень энергичная, у нее светлые волосы, слишком большие голубые глаза и слишком большая грудь, и я рада, что в качестве медсестры к нам приставили ее, а не какую-нибудь там старую кошелку. Каждый раз, когда она приходит, наш дом словно наполняется свежим воздухом.

Сначала она проверяет, как дела у Хлои. Хлоя сидит на кровати с ноутбуком на коленях и наушниками в ушах и составляет список песен для Обриной свадьбы. Она с головой ушла в это дело.

– Боль еще беспокоит? – спрашивает Лиза, осматривая пальцы у Хлои на ногах.

– Гидрокодон скоро закончится, – отвечает Хлоя.

Я нервно сглатываю, потому что это неправда. Когда Хлоя выписалась из больницы, ей дали с собой восемь таблеток. Она до сих пор не приняла ни единой.

– Я заберу в аптеке новую упаковку и привезу тебе в среду, – говорит Лиза, не подозревая об обмане. – Пальцы выглядят хорошо. Тебе еще что-нибудь нужно?

Хлоя мотает головой. Лиза кивает ей и выскакивает из комнаты. Теперь очередь папы. Он ждет внизу. – Доброе утро, – радостно говорит папа.

Пока Лиза была у Хлои, папа сменил рубашку, побрился и причесался.