В кольце врагов

Несмотря на то что спешенные куманы явно теряли в боевых качествах, это никак не сказалось на их искусстве стрельбы из луков. Шарукан выдвинул вперед пять сотен самых искусных стрелков и столько же воинов для их прикрытия щитами, а еще тысяча бойцов пошла на штурм северной стены – единственной не омываемой рекой.

Что могли ответить на это русы? Храбр приказал своим лучникам беречься и подпустить врага поближе. Но, когда половцы стали забрасывать ров вязанками с хворостом и поднимать лестницы, на врага обрушился настоящий ливень стрел. А лучшие стрелки и вовсе прицельно били вдоль стен – именно для того башни русской крепости выдвинуты вперед и имеют боковые бойницы. И когда половцы стали подниматься по лестницам, их все время поражали русские стрелы, не важно с какой стороны степняки пытались закрыться щитами. Менее чем половине штурмующих удалось одолеть все перекладины – но наверху всех их встретили увесистые топоры русов, беспощадно рубящих что руки, что головы.

Старались половцы сломать и ворота. Но в этот раз Храбр приказал держать их всерьез – штурмующих отгоняли не только стрелами и сулицами, но также камнями и кипятком. Полсотни трупов оставили куманы у ворот Воиня, но так и не сумели их сломать.

Первый штурм ничего не дал Шарукану.

Однако у половецкого хана имелись людские резервы. Потеряв две сотни воинов в безрезультатной атаке, разменяв их всего на три десятка убитых и раненых куманскими стрелами русов, он дал своему воинству еще день отдыха. За это время несколько разъездов прочесали окрестности, было подготовлено вдвое больше лестниц.

Второй штурм был вдвое ожесточеннее.

В этот раз куманы прорвались на стены по всей протяженности северной стороны крепости. Храбр лично повел полсотни рубак из резерва, оставив у ворот всего пять десятков бойцов. В этот раз воевода не раз обагрил клинок кровью, но копящаяся в душе боль ему по-прежнему не пригодилась.

Пока еще.

В третий раз куманы сломали и наружные, и внутренние ворота, ворвались в крепость. Но, несмотря на бешеную рубку на стенах, полсотни защитников намертво встали в проеме надвратной башни и буквально завалили его трупами врага – русы кололи половцев длинными копьями, а пытавшихся приблизиться встречали увесистыми ударами длинных двуручных секир.

Отбил Храбр и третий штурм – но какой ценой! Семь десятков ратников уцелело в схватке, да еще два десятка раненых кое-как могут держать оружие в руках. И всем оставшимся очевидно, что четвертого штурма не сдюжить – понимают это и половцы, бесконечно ожесточившиеся за последние дни. Свалившегося в схватке в ров русского ратника, поломанного, но выжившего, они с восторгом разорвали лошадьми на глазах защитников крепости. Шарукан приказал им не брать пленных – и степняки с мрачным удовлетворением готовятся исполнить приказ вождя.



На рассвете шестого дня битвы русы прощались друг с другом. Отслужив короткую литургию, батюшка – отец Михаил – торжественно причастил каждого воина. Дружинники искренне, со слезами на глазах просили друг у друга прощения и прощали, забывая большие и мелкие обиды. Все понимали, что пришел их час умирать.

В последние минуты Храбр, как и прочие семейный ратники, сильно тосковал. О, как хотелось ему еще хотя бы раз взглянуть на лицо малыша, коснуться губ жены, вдохнуть запах их обоих! На миг прижать к себе любимых, почувствовать их тепло! Как хотелось ему верить, что с ними все будет хорошо и что жертва дружины будет не напрасна! Но вот солнце встало, и воевода, поднявшись в седло, коротко обратился к дружине:

– Братья, вы крепко бились и честно исполнили ратный долг! Поганые надолго запомнят дружину Воиня!

Словам Храбра вторили задорные крики мужей, и он продолжил:

– Немного нам осталось сдюжить – так пойдемте же поднимем в последний раз мечи на врага! Как говорил князь Святослав – не посрамим земли Русской! Мертвые сраму не имут!

И дружина громко, торжественно, яростно выкрикнула в ответ воеводе древний клич племени:

– Се-ве-э-эр!!!

Проскочил сквозь заранее расчищенные ворота клин из семи десятков всадников. Устремилась горстка закованных в броню воинов к половецкому лагерю, сжимая последние уцелевшие копья. Скакали во весь опор ратники, нацелившись на ханский шатер…

Но слишком много половцев. Подняли крик дозорные, вскочили от костров воины. Лошадей степняки на ночь отправляли на выпас, и атаку русов встретила сырая масса спешенных куманов. Поначалу дружина словно ножом ее пронзила! Но масса есть масса – и в конце концов русский клин завяз в ней, окруженный со всех сторон.

Долго длилась бешеная рубка в том месте, где остановились ратники Воиня. Дорого продавали свои жизни русичи, не стремясь уже уцелеть, но силясь как можно больше врагов с собой прихватить… Пришла пора Храбру вспомнить всю боль разлуки, все отчаяние мужа, коему не суждено уже увидеть любимых. Это дало ему еще сил драться половецкой саблей – когда топор застрял в чьем-то теле, меч сломался о вражеский щит, а правая рука стала уже будто каменной…

В воротах крепости два десятка израненных ратников, кто не сумел пойти в атаку с воеводой, встретили куманов последними стрелами и задержали врага еще ненадолго. А потом половцы ворвались во двор Воиня в поисках уцелевших. Они нашли их в деревянном храме Георгия Победоносца – там лежали немногие посеченные в предыдущих боях, в коих еще теплилась жизнь. С ними остался и отец Михаил – священник, твердо решивший разделить судьбу паствы. Он мог спастись тайным ходом, ведущим из храма за стену, к реке, также им могли спастись и легкораненые. Но они не опозорили себя бесчестием, не оставили соратников на растерзание без последнего боя. Вот и батюшка предпочел принять мученический венец с ранеными, кто уже не мог за себя постоять. И до самых последних мгновений своей жизни он молился за упокой душ павших ратников и победу православного воинства…

Ярко горела крепость, погибал в пожаре Георгиевский храм, ставший последним приютом дружинникам Воиня. Под полторы тысячи половцев потерял Шарукан в схватке с ними – и, несмотря на всю ненависть и гнев к русам, в душе его тесно переплелись уважение к павшим и одновременно страх перед ними. Сомнения поселились в его сердце, но все еще очень много воинов было под его рукой, очень много! Шарукан верил в победу.

Между тем спешили на соединение с ханом и другие отряды, прорвавшие Посульскую линию – хоть и дорого они заплатили, преодолевая ее! Более шести тысяч воинов потеряла орда половецкая, но по-прежнему оставалась смертельно опасна. Грабя где удастся по дороге, куманы двигались к Переяславлю, и на реке Альте их войско полностью объединилось. Объединились в столице Всеволода и княжеские дружины, готовые дать врагу решительный бой, – вот только никто из братьев не знал, что одиннадцать тысяч их войска чуть ли не втрое уступают вражеской орде.

И также никто не знал – ни триумвиры, ни Шарукан, – что из Тмутаракани вслед половцам выдвинулась конная рать Ростислава Владимировича, числом в шесть тысяч воинов. И что еще четыре тысячи печенегов да торков покинули Крым, выпустив вперед многочисленные легкие разъезды, да изгоном обрушились на беззащитные половецкие кочевья. Они практически никого не щадили, оставляя за собой лишь пепелища на месте стойбищ куманов.

И только птицам, летевшим над степью, было известно о жестокой мести черных клобуков и новых врагах Шарукана.





Глава 2




Сентябрь 1068 г. от Рождества Христова

Днепровские степи у Посульской оборонительной линии

Ковыль… Безбрежное море выгоревшего на солнце ковыля тянется от копыт скакуна до горизонта, и нигде не видно ни деревца, ни даже какого-либо холмика. Только ровная, как стол, земля и покрывшая ее трава – высокая, выше колена, с пушистым навершием, лениво колыхаемая ветром. Если не уметь ориентироваться по солнцу и звездам, здесь очень легко заблудиться. Впрочем, не сбиться с пути нам в большей степени помогает оставленный половцами шлях[44] – проторенная лошадьми кочевников дорога, плотно утрамбованная тысячами копыт. Держась ее, точно не заблудишься…

Притормозив скакуна, я оглядываюсь на разношерстное воинство, держащееся чуть позади. Хотя на деле я сам погнал коня вперед, в голову колонны, чтобы не дышать пылью, поднятой многочисленными всадниками. За мной следует ядро тмутараканской рати – дружинники Ростислава и хазарские всадники, набранные из жителей столицы княжества и его окрестностей. Да, они другой веры, и в прошлом русы жестоко воевали с ними. Но в битве с касогами хазары крепко сражались за побратима. А то, что бронированные всадники тюркского народа обладают высокими боевыми качествами, у них не отнять. Наконец, некоторые из них уже приняли христианство благодаря стараниям владыки Николая. Так что в будущем, я надеюсь, они станут крепкой опорой княжества и постепенно сольются с его русским населением.

При одном взгляде на более чем километровую колонну воинов в душе зарождается гордость за мощь набравшего силу тмутараканского войска – и в то же время сердце сжимается от тревоги. Сдюжим ли? Поспеем к битве? Примут ли нашу помощь князья-триумвиры?!

Я столько сил вложил в то, чтобы убедить Ростислава выступить против половцев, столько сил, чтобы собрать столь сильную для Тмутаракани конную рать, что права на ошибку у меня, как кажется, просто нет! Да и о какой ошибке можно вести речь, когда за спиной пять тысяч чьих-то мужей, отцов и братьев, которых с нетерпением ждут дома?! Эти люди собраны здесь моими усилиями и моей волей, и каждая смерть в итоге ляжет на мою совесть.

Жуткое чувство… Нет, права на ошибку у меня точно отсутствует.




Июнь 1068 г. от Рождества Христова

Тмутаракань, столица княжества.

Дворец Ростислава Владимировича

– Нет! Ты слышишь, воевода, нет!!!

Разгорячившийся Ростислав разве что слюной не брызгает, но общее его состояние близко к истерике. Ну да, тему я затронул точно не самую для него приятную.

– Подумать только! И куда, зачем?! Ради помощи этим предателям!!!

– Но послушай же, княже…

– И слушать не желаю! Я сказал – нет!!!

Много воды утекло с тех пор, когда я впервые встретился со знаменитым тмутараканским князем, когда ловил каждое его слово и не позволял своим чувствам себя проявить. С тех пор мы вместе не раз участвовали в битвах, порой даже стоя в одном строю, не раз принимали совместные решения, судьбоносные для княжества. И потому сейчас я не принимаю гневный отказ Ростислава с покорностью рядового приближенного – яростная отповедь побратима поднимает в душе лишь ответный гнев.

– Ты кричишь, как торговка на базаре.

– Что?!

Лицо князя вытянулось, он вперил в меня взгляд выкаченных в бешенстве глаз. Но вскоре выражение его лица сменяется удивлением и даже оторопью – ибо мой ответный взгляд исподлобья, устремленный на Ростислава, впервые за все время нашего продолжительного общения не скрывает охватившего меня гнева.

– Ничего, княже. Слушать надо не только свои обиды.

Мгновение побратим находится на грани: или выгнать меня в ярости прочь, или наконец услышать мои слова. Мгновение в нем борется всевластный господин Тмутаракани, давно отвыкший от отказов и понемногу превращающийся в заносчивого гордеца, и зрелый государственный муж, отчасти воспитанный в князе и моими усилиями. Слава богу, верх в его внутреннем противостоянии взял истинный правитель – и Ростислав холодно бросил:

– Негоже тебе, воевода, указывать, что мне делать. Не забывайся.

Слова князя прозвучали угрожающе глухо, но я уже успел спрятать эмоции и лишь коротко поклонился. Сердито кивнув в ответ, побратим продолжил уже значительно спокойнее:

– Теперь повтори еще раз. Все и сначала, подробно.

– Воля твоя, княже.

Я также чуть приглушил голос, позволив себе продемонстрировать легкую обиду, а затем заговорил привычно сдержанно, по-деловому:

– После первых столкновений с половцами и заключения с ними перемирия мы искали среди них тех, кто готов будет за подарки упредить нас в случае большого набега. Двое ханов печенегов, подчиненных половцами и признавших их власть, согласились нам помогать. Этой весной от них пришла весть: хан Шарукан собирает орду по завершении заготовки сена. Он собирается нанести удар в конце лета, когда на Руси закончится жатва и в степи спадет жара.

Ростислав кивнул, признавая логичность выбранного Шаруканом времени нападения. Я продолжил:

– Такие вести нужно перепроверять. Беловежские ратники сумели тайно перехватить два половецких разъезда. Пленники подтвердили слова наших печенежских «друзей».

– Хорошо. Но зачем мне выступать против степняков? Чего ради жертвовать своими людьми в бою с ними? Ведь не на мою же землю собрались они нападать.

Поклонившись побратиму в пояс, я неспешно и аргументированно ответил:

– Есть две основные причины. Первая – если мы нанесем удар половцам в тыл, то высока вероятность, что разобьем их войско в союзе с княжескими дружинами. И тогда вся степь между Доном и Днепром от половцев освободится! Мы сможем беспрепятственно занять хазарские крепости на притоках Дона, углубиться в степь и приблизиться к границам Руси. Земля-то ведь на годы станет ничейной, княже, сколько успеем ее освоить, столько и будет нашей! Степь плодородна, в ней же можно и самим скот водить. Привлечем с Руси мужиков, дадим им землю, защиту в крепостях да свободу на десять лет от податей, сколько они детишек женкам заделают, сколько пашен распашут? А в будущем это ведь и твои ратники, и твои, княже, данники. И чем богаче они будут, тем богаче будешь ты.

Ростислав согласно кивнул:

– А вторая?

– Вторая причина – это признание тебя на Руси. Пока все считают тебя бунтарем, пошедшим против дядьев и брата, не соглашаются с захватом Тмутаракани. Да, половцы до поры до времени служили тебе щитом от Святослава, да только щит этот ненадежен – уже завтра они могут против нас коней своих обратить, а там глядишь, и в союзе с кем из князей на Тмутаракань выступят. Но если ты сам приведешь рать да на степняков ее обрушишь, когда те на Руси озоровать будут, то не посмеют на тебя князья полки свои двинуть! Нет, им придется с тобой мириться, придется признать своевременную помощь. Тогда можно и речь поднять будет, что ты навеки отказываешься от притязаний на престол великокняжеский киевский, но взамен забираешь себе тмутараканские земли в вечное владение для своего рода… К слову, есть ведь и третья причина.

– Какая же?

Побратим посмотрел на меня с ехидной улыбкой, это хорошо.

– Ну как же? Ромеев мы в прошлом году на море-то разбили, да как в итоге все обернулось?! Ждали, что кесарь Иоанн испугается нового набега, согласится признать за тобой Корсунь и Сурож, да только у ромеев везде есть свои глаза и уши. Прознали, что касожского флота больше нет, и в ус не дуют – чего им бояться? А там уж и новый базилевс в Царьграде объявился, воитель Роман. Потеряли мы время с провозглашением тебя, княже, царем Тмутараканским и Корсунским, владыкой русов и готов – а теперь как-то и не с руки вроде, с греками ничего не определено. Они, правда, пока флота нового не строят, и Роман все с торками воюет, но как будет дальше? А вот большая, славная победа над половцами – разве не повод царем себя провозгласить? Особенно когда дядья твои Тмутаракань за тобой навеки признают?! Хоть с севера от себя угрозу отодвинем, тогда и на юг вновь обратиться сможем…

Ростислав задумчиво покачал головой и заговорил уже по делу:

– Времени осталось немного. У нас ведь тоже покос и жатва будут, все ополчение не призовешь. А конников на круг у меня выходит и вовсе немного. Если всех верных мне хазарских всадников собрать, кто в Тмутаракани проживает да окрестностях, да всю дружину мою личную в седло посадить, наберем тысячу панцирных всадников. Касоги вместе с моими черными клобуками тысячи две легких лучников приведут, еще пятьсот конников с Дона наберется… Тремя с половиной тысячами ратников пойдем половцев воевать?

Доводы побратима разумны, но у меня уже заготовлен ответ:

– Во-первых, пришла тебе пора, княже, печенегов, что у Готии проживают, под свою руку брать. Пусть выставят войско, враг у нас общий! Во-вторых, с царем Дургулелем у Тмутаракани союз. Коли ясы рать конную выведут, на круг выйдет сильное войско!

Ростислав согласно кивнул, и в глазах его зажегся азартный огонек.