В кольце врагов

Ростислав повернулся к старому сподвижнику – уже действительно старому – и, смерив его ледяным взглядом, холодно произнес:

– Если ты не обратил внимания, Порей, мы воевали с ромеями и истребили их флот. Поквитались с ними за поражение моего отца – и ныне кесарь первым посылает ко мне посла, просит мира! Так что я не боюсь его гнева. А вот моего побояться стоит!

Ошарашенный княжеской отповедью, Порей осекся, глаза его испуганно засверкали. Но Ростислав уже обратился к стоящему здесь же Асхару, с улыбкой заговорив с касожским вождем:

– Друг мой Асхар! За твою доблесть и заслуги я наградил тебя званием воеводы касожского, сделал посадником Епталы. Рад ли ты моей службе и готов ли ты впредь честно радеть за меня?

Касог с почтением склонился:

– Да, княже!

Улыбка Ростислава стала вдруг чуть более жесткой:

– Это хорошо. Тогда вот тебе моя просьба. Владыка Николай, – князь указал на стоящего в стороне архиепископа, – подготовил священнослужителей для добровольного крещения касогов. Они отправятся в твою страну и будут беспрепятственно проповедовать. И так же беспрепятственно вы должны дать право желающим принять Святое Крещение! Отвечаешь за безопасность священников лично, Асхар, лично. И коли случится с кем из них какая беда – поверь, гнев мой будет велик!

Побелевший не меньше византийского посла касожский воевода склонил голову, не в силах вымолвить и слова. Но что же – ранее горцы представляли собой силу, способную при случае поднять мятеж или ударить в спину. С гибелью флота – и значительной части активного войска – они эту силу утратили на много лет. Так что теперь Ростислав может реально воплотить любую из своих угроз в жизнь.

Но если все пойдет гладко, новое поколение воинов будет уже привязано к княжеству прочной духовной связью! Увы, политика и вера сегодня неразделимы, что, впрочем, совершенно не отменяет духовной составляющей Православной церкви. В конце концов, Ростислав не собирается крестить горцев насильно, он лишь выбил право безопасно проповедовать священникам и так же безопасно для себя креститься горцам. Ранее такой возможностью новоначальные христиане из числа касогов не обладали.

– Княже, благодарствуем!

Лидеры купеческих общин поочередно упали к ногам Ростислава, восхищенные проведенными переговорами и открывшимися перед ними перспективами. Побратим с важным и в то же время величественным видом принял их благодарность – а после чуть повернулся ко мне и коротко, незаметно для всех улыбнулся.

А растет князь, как есть растет!



31 декабря 1067 г. от Рождества Христова

Константинополь. Большой императорской дворец

Дымно чадят факелы, закрепленные на белых колоннах портиков, окружающих Августейон[39]. На устланной мрамором площади непривычно тихо и безлюдно. Обычно здесь не протолкнешься из-за спешащих на службу в Святую Софию[40] прихожан и клириков, направляющихся во дворец служащих, знати и ее многочисленных, пышных свит, гвардейцев-северян из варанги или просто зевак. Днем гвалт стоит невероятный! Но сейчас шаги следующего к воротам Халки крупного, рослого мужчины, в чьей фигуре читается звериная мощь и в то же время истинно царское достоинство, разносятся по площади громким эхом.

Поравнявшись с колонной Юстиниана, мужчина замер, внимательно посмотрев на венчающую ее фигуру всадника. Он видел ее не меньше тысячи раз – статую величайшего в истории Восточной Римской империи базилевса. Он был облачен в доспехи Ахиллеса, лицом обращен к востоку, в левой руке сжал державу, а правую протянул вперед, повелевая варварам. Их короли, кстати, также находятся здесь в виде статуй – приносящие Юстиниану дань.

Да, замерший перед величайшим базилевсом мужчина видел эту статую тысячу раз и давно находил ее обыденной. Но вот именно сейчас, ночью, она вдруг показалась ему совершенно иной! Конечно, все дело в слабом освещении факелов, движении огня, отражающегося на колонне и лице статуи. Но на одно мгновение – ровно одно мгновение – мужчине показалось, что Юстиниан смотрит именно на него! Смотрит властно, требовательно, гневно. Смотрит так, словно говорит: «Эти ничтожества развалили все мое наследие, пустили прахом все мои труды! Может быть, хоть ты сумеешь что-то изменить?»

Мужчина смотрел в лицо великого базилевса прошлого без страха и сомнения. Он твердо знал, что сделает все, чтобы возродить былое величие империи!

Стражи-гвардейцы, несущие караул у ворот Халки и поклявшиеся ценой собственной жизни защищать семьи правящих базилевсов, почтительно склонились, когда мужчина приблизился к ним. Они хорошо знали его как удачливого военачальника и, что немаловажно, храброго воина. В их глазах, если внимательно посмотреть, можно было прочитать восторг и почитание. И вместо того, чтобы остановить ночного гостя, они расступились, пропуская мужчину во дворец.

Пройдя полукруглым двором, он вскоре беспрепятственно вошел в большую залу с куполом. Пол ее был устлан цветным мрамором, окаймляющим большую круглую плиту из порфира. Драгоценным, пурпурным камнем, усеянным сверху былыми крапинками, были также облицованы и стены залы, а вверху их расположились большие мозаичные полотна. Они изображали жизнь своего создателя, Юстиниана, в том числе сцены вандальской и итальянской войн, триумф Велисария, представляющего побежденных варварских владык базилевсу… Но вошедший в Порфирную залу уделил мозаикам лишь крошечное мгновение – его пламенный, торжествующий и в то же время счастливый взор был устремлен к женщине, замершей в окружении немногочисленной свиты. Последние, к слову сказать, представляли самые знаменитые в империи фамилии и все поголовно принадлежали к военно-патриотической партии. Среди них в нетерпении замерла и Анна Далассина, так много сделавшая ради воплощения в жизнь этих мгновений. Подле нее стоял десятилетний сын – Алексей Комнин, самый молодой из присутствующих.

Но мужчину волновала другая женщина – и он все никак не мог оторвать от нее взгляда. Сейчас, облаченная в царственный пурпур, украшенная самыми изысканными драгоценностями, сделанными талантливейшими греческими ювелирами, – сейчас она блистала. Впрочем, императрице и положено блистать. Но в это же мгновение он вспоминал ее другой – стыдливо краснеющей, нагой, обжигающе горячей… Он вспоминал затуманившийся взгляд бесконечно прекрасных и выразительных глаз, устремленный на него. Он вспоминал дурманящий аромат ее длинных, шелковистых, иссиня-черных волос, разметавшихся по полной молочной груди и мраморно-белым плечам. Вспоминал, как он зарывался в них, прижав к себе хрупкое тело красавицы-императрицы… Вспоминал ее волнующе-глубокие стоны, которые женщина пыталась сдерживать, но которые вырывались при каждом его прикосновении…

Императрица, Евдокия Макремволитисса, с неменьшей страстью смотрела на вошедшего мужчину. Уже немолодая – сорок лет, – родившая нелюбимому первому мужу шестерых детей, она давно не верила, что способна на столь сильные чувства. Ее обвенчали с императором Константином, который был старше ее на пятнадцать лет, против воли – впрочем, вернее сказать, что она просто его не любила, а вот брак по расчету родителей был обычным делом в среде ромейской знати. Тем более что супругом стал сам император! Интриган и скряга, нелюбимый народом и ненавидимый армией – но все же император… Господь послал ей здоровья для рождения многих детей, а еще красоту, которая хоть и увядала с годами, но все еще была способна притянуть мужской взгляд. Несмотря на шесть родов, василисса сохранила стройный стан и высокую грудь, а морщинки в уголках глаз и на шее были практически незаметны. В юности она поражала собеседников своей утонченностью и глубиной познаний, и шарм изысканной патрицианки сохранила на протяжении всей своей жизни. Но вот, после смерти супруга, когда казалось, что ее дальнейшая судьба – это лавирование между политическими партиями, способными как поддержать ее правление, так и свергнуть, при полном личном одиночестве, Господь вдруг послал его.

Подумать только, ведь первая их встреча произошла в допросном зале! Тогда стратиг фемы Сердика[41] был уличен в подготовке мятежа, целью которого было смещение семьи Дуки с трона. В частности, как Иоанна Дуки, брата покойного мужа и кесаря, сосредоточившего в своих руках реальную власть над империей, так и ее детей. С целью соблюсти необходимые формальности для процесса над мятежником на допрос пригласили вдовствующую императрицу – и, идя на него, Евдокия искренне желала скорого и жесткого суда врагу ее детей!

Но при первом же взгляде на могучего, статного, смелого и прямого, как стальной клинок, воина, настоящего патриота по духу и убеждениям, Евдокия замерла, словно пораженная молнией! А уж когда он поднял на нее свои темные, пронизывающие глаза, когда лицо его вдруг поменяло выражение с гневной обреченности на истинно мужское восхищение – она поняла, что пропала.

Императрица отчетливо осознавала, что ее покойный муж и его брат, стоящие во главе придворно-бюрократической партии и живущие лживыми восхвалениями да разоряющей народ роскошью, несут стране лишь бедствия. В душе она понимала, что во главе империи должен стоять мужчина с сильной рукой и добрым сердцем, строгий, но справедливый – и именно такой мужчина предстал перед ней в допросном зале. Стоило провести с ним лишь короткую беседу, чтобы понять, каков в действительности этот человек. Человек, наделенный одновременно и варварской мощью, и царскою статью…

Василисса начала действовать с необычайной энергией: Роман Диоген – бунтарь из Сердики – был освобожден и прощен, а вскоре и возведен в сан магистра и стратилата[42]. Получив же свободу, бунтарь вскоре нашел способ заявить о своих чувствах вскружившей ему голову императрице, с риском для жизни нанеся ей ночной визит. Эту ночь они оба запомнили на всю жизнь… Однако просто выйти замуж Евдокия не могла – перед смертью Константин Дука взял с нее письменное обещание никогда не заключать нового брака и передал его на хранение патриарху Иоанну Ксифилину.

Что же, Евдокия не славилась бы своим умом среди византийской знати, если бы на самом деле не была умна: под предлогом желания выйти замуж за брата патриарха, Варду Ксифилина, она сумела выманить документ у Иоанна. После чего уже ничто не мешало ей обрести счастье с возлюбленным, заодно подарив ему желанное место на троне…

И вот теперь они неспешно шагали навстречу друг другу через Порфирную залу, где византийские василиссы рожали детей и где принимали смерть византийские базилевсы. Они обволакивали друг друга истинно счастливыми, любящими взглядами, и мало кто мог не возрадоваться за возлюбленных в эти мгновения. Наконец Роман и Евдокия встретились ровно посередине залы, и стратилат припал на одно колено, коснувшись кончиком пальцев стройной ноги возлюбленной. Василисса почувствовала прикосновение, ее тут же бросило в жар, но, сдержав себя, она соответствующе моменту величественно улыбнулась… И возложила на голову возлюбленного инкрустированную драгоценными камнями стемму – корону византийских императоров.

В эти мгновения Восточная Римская империя вновь обрела сильного духом и телом базилевса-воина, твердо желающего сокрушить всех ее врагов.





Часть вторая

Степной пожар




Глава 1





Август 1068 г. от Рождества Христова

Посульская оборонительная линия

Птицы летели над границей Руси… Еще вчера они видели многочисленные вереницы всадников, сливавшихся в огромные колонны по всей степи, – и копыта тысяч коней поднимали в небо огромные облака пыли. Все родовые кочевья куманов, занявших днепровскую и донскую степи, собрались в единый кулак волей хана Шарукана – самого жестокого и беспощадного из половецких ханов. Он вел на Киев более тридцати пяти тысяч всадников.

Первыми врага встретили конные сторожи дозорных. Немногочисленные, но собранные из опытных бойцов, каждый из которых имел свой счет к степнякам, они не спешили погибать – но изо всех сил старались предупредить соратников о приближающейся напасти. По всей Посульской линии загорались сигнальные огни, летели гонцы в крепости, нахлестывая выбивающихся из сил коней. Не щадили они ни себя, ни лошадей в быстрой скачке – лишь бы успеть! Ведь за это платили жизнями оставшиеся воины сторож, смело атаковавшие навстречу легким половецким всадникам, пытавшимся перехватить гонцов. Они умело таранили врагов копьями, яростно рубили их саблями и мечами и, попав в окружение, гибли, успев прихватить с собой как минимум одного, а то и двух куманов.

Сторожи задорого продали свои жизни. И они успели поднять гарнизон оборонительной линии!

Много вложил в ее возведение на реке Суле князь Владимир Красное Солнышко, продолжил его дело и сын, Ярослав Мудрый. Валы, насыпанные на высоком берегу реки, укреплены поверху частоколом или надолбами и тянутся на многие версты. Редкие разрывы остались лишь на участках особо глухого леса, но здесь русы-северяне устроили непроходимые не только для конного, но даже для пешего засеки. Переправы и удобные броды защищены или порубежными крепостцами, или, в крайнем случае, надвратными башнями с регулярным гарнизоном. Крепка защита русская от степняков! Но велико и войско, вторгающееся на Русь…

Едва завидев сигнальные огни в степи, зажгли пламя на вышках во всех крепостях Посульской линии, и все способные держать оружие в руках воины облачились в кольчуги и приготовили лошадей. А как только прибыли дозорные, известив, какая силища на Русь двинулась, так тут же полетели гонцы в стольный Киев к великому князю Изяславу, в Чернигов к брату его, богатырю Святославу, и в ближний к линии град Переяславль.

В Переяславле княжил Всеволод Ярославич, любимый сын отца, добрый и справедливый муж, не скупящийся на милость бедным и совершавший честный суд. Выслушав запыхавшегося гонца, князь наградил его золотой гривной и послал подкрепиться да отдыхать с дороги, а сам велел собирать дружину. После же удалился Всеволод в домашнюю свою церковь, где упал на колени перед образом Спасителя и горячо взмолился о земле своей Богу, прося дать им с братьями сил остановить врага и спасти жизни людские.

Насупился Святослав Ярославич, заслышав недобрую весть гонца. Крупный, тучный муж, он сурово хмурил брови, глядя на зарницу, полыхающую на юге. Резок был его голос, когда приказал он седлать коней всем воинам старшей и младшей дружин. Понимал Святослав, что, как бы ни была велика рать вражья, а падет младший брат – и худо будет всем, не отобьются они с Изяславом без переяславской дружины. Потому порешил – выходить как можно скорее и конно идти на помощь Всеволоду, а ополчению и остаткам дружины собраться в Чернигове и быть готовыми защитить город.

Словно от горечи сморщился великий князь Киевский Изяслав, выслушав гонца. Пришла новая беда, и хотя ждал он ее, а все же в душе надеялся, что избежит Русь набега половецкого. Но не миновала его землю сия чаша… Тяжко, горько задумался князь: только год прошел с битвы на Немиге, где дали бой полочане Всеслава Брячиславича, и бились они крепко. Темно было небо от сотен стрел, взмывающих в воздух, с яростным криком бросался в атаку враг снова и снова. Тысячи русичей погибли с обеих сторон в братоубийственной битве – и вот теперь новый удар врага. А дружина киевская едва ли не на треть сократилась на Немиге!

Собрать ополчение, вооружить всех, дать коней… Слишком долго. Сколько скакал сюда гонец с линии? А сколько времени многотысячному половецкому войску потребуется, чтобы сломить сопротивление порубежников и хлынуть в земли переяславские, грабить и убивать? Нет, на помощь брату идти нужно немедленно! Собрать верных гридей, да дружину боярскую, да ополченцев конных сколько можно за три дня, взять с собой еды запас малый и к брату поспешить на помощь! Да, русских витязей будет меньше, но княжеские дружины сильны таранным копейным ударом! А уж коли удастся напасть внезапно, то и вовсе не устоять орде вражеской, побегут поганые! Лишь бы порубежники хоть немного времени дали, хоть ненадолго половцев задержали…

Задача оборонительной линии – не пропустить врага. Для того и валы с палисадами, для того и засеки. Конечно, малый отряд и переправится через реку, и в итоге заберется на вал – если, конечно, раньше его не заметит дозор и не встретит мечами да саблями разъезд русский. Но все же это реально. Однако крупное войско будет бесконечно долго даже просто переправляться через реку и преодолевать вал с лошадьми – если это вообще возможно. Нет, степнякам нужен удобный брод или переправа – а ведь часть их также перекрыта глухим валом! Но и русам нужен выход в степь, так что наиболее удобные броды с той стороны под защитой надвратных башен. А помимо собственного гарнизона каждый проход рубежа прикрывают дружины крепостей.

Войско половецкое несколькими отрядами подступило к Посульской линии и также в нескольких местах попыталось прорваться. И в каждой точке переправы их встретили русские дружины градом стрел, намекая незваным гостям, что законы гостеприимства не распространяются на разбойников!

Между тем самый сильный свой отряд – пять тысяч отборных воинов – Шарукан вывел к крепости Воинь, одной из первых, заложенных Владимиром у слияния Днепра и Сулы. Древний русский замок имеет прочный тын из двойного частокола, засыпанного внутри землей и камнем, семь наугольных и одну надвратную башни. Защищает его гарнизон в четыреста опытных дружинников во главе с воеводой Храбром. Последний, послав гонцов в Переяславль, велел собрать всех проживающих в крепости женщин, стариков да детишек, позволил ратникам отслужить с ними службу да молебен и проститься. После чего приказал вывести всех жителей из Воиня, дал им с собой запас хлеба и отправил искать укрытия в окрестных лесах. Сам Храбр с болью в сердце смотрел в сторону куцей цепочки беженцев, среди которых шагала и его молодая жена с годовалым малышом на руках.

Как же хотелось ему бросить все и вместе с ними уйти, спрятаться под покровом лесным, под сенью дубов вековых! Но воеводу держал долг. Ведь его и воинов, ведомых им в бой, как раз для того сюда и поставили, чтобы налетчиков степных на Русь не пропустить. Чтобы и дальше, внутри княжества, не пришлось бабам да деткам малым по лесам прятаться, а коли и пришлось – так чтобы было время у них уйти! Чтобы князь мог успеть дружину собрать да ополчение вооружить и врезать степнякам покрепче!

Он, Храбр, этот долг хорошо понимал, равно как и его воины. А тоску свою воевода намеревался в крови вражеской утопить – и потому боль свою от разлуки с семьей не отпускал, а в душе копил. Знал: настанет час, когда сил держать меч в руках уже не останется. И вот тогда боль ему эта ох как пригодится!

На третий день вышел сам Шарукан с войском к Воиню. Ох и много людей у половецкого хана, много! Заполонило войско вражеское степь у берега Сулы, волнуется сердце русское при виде леса копий над головами кочевников! Но Храбр знал – дойдет дело до сечи, и рука русского ратника не дрогнет. И сколько бы ни было у врага сил, все равно ему придется растянуть их на переправе, никуда половцам от нее не уйти. А со стены и башен лучник добрый достанет брод и на трети реки!

Зашумели рога степняцкие, пошли половцы в атаку. Лихо бросили наездники куманские скакунов в воду, яростно заорали разом, грозно! Но дружина Храбра все к встрече гостей дорогих приготовила, лучшую сталь для них наточила.

Уже на середине реки врага встретил первый залп стрелков русских, укрывшихся до поры за валом. Два, а то и три десятка наездников и скакунов они разом ссадили! Но лучшие воины Шарукана закованы в панцири пластинчатые, прочные, не каждая стрела их возьмет. Да и сами они стрелки лихие, за триста шагов точно бьют из луков степных, составных! Полетели смертельные гостинцы от врага, стали падать с вала русичи. Тогда приказал им Храбр до поры укрыться.

Выход к броду защищает прочная надвратная башня. С боевого яруса атакует врага десяток лучников, не страшащихся смерти. А вот им и помощь – ударили русы со стен да башен Воиня, полетели стрелы в следующего по броду врага. Вновь падают всадники да кони половецкие, вновь воды Сулы окрасились их кровью. Но много половцев, много, по десятку на каждого руса, прут густым валом – чего им бояться защитников, столь малых числом? Вот уже и стрелки на башне повыбиты все, вот уже и ворота ее деревянные загудели под ударом бревна окованного…

По сигналу воеводы пустили стрелы в воздух лучники, укрывшиеся за валом. Бьют они прямо в небо, так чтобы стрела к облакам летела и, наклонившись в вышине, отвесно падала вниз, поражая сверху врага. Да только щелкают тетивы лучников на стенах крепости, посылающих оперенную смерть в затормозивших на переправе половцев!

Тяжко приходится степнякам. Другие бы уже бежали, но лучшие воины Шарукана боятся гнева вождя, да выручают их брони дощатые[43]. Бьют они в ответ часто, озлобленно, лишь звенит тетива. И хотя частокол защищает русичей до живота, а нет-нет да и находит стрела половецкая грудь иль голову ратника… Но все ж пока держится дерево башенных ворот, и гибнут степняки во множестве.

Однако черный час настал – затрещали створки, завизжали куманы, навалившись на ворота, – поддались! А впереди только проход на сторону русскую, свободный и светлый! Бросились туда половцы спешенные, что створки ломали, и с разбегу на колья, в яму волчью, за башней отрытую… За ними уж и всадники в ворота разбитые ворвались, да не успеть им скакунов горячих затормозить! А коли и получается коней осадить, сзади-то напирают, давят неудержимо, толкают! Посыпались степняки на колья вместе с жеребцами, дико заорали покалеченные люди да животные… И под этот звериный вой половцы, кто сумел наконец затормозить да сзади напирающих упредить, отпрянули назад, лишившись мужества. Страшно в яму-то! Побежали куманы за реку, обратились в бегство, под стрелами людей теряя да сотоварищей на броду топча!

Однако на берегу дикий рев Шарукана воинов остановил. Ох, бесновался вождь куманский, когда плетью с концами стальными их спины окучивал, ох, горячился! Но, повинуясь его приказам, спешились половцы, сняли с потерявших седоков лошадей седла и попоны, да халаты павших забрали, да щиты их – и пошли вновь через брод. Вновь стрелы русские разят врага на переправе, но упрямо прут вперед воины степняцкие.

Не мешал им никто яму забросать рухлядью павших, долго половцы передавали по цепочке вещи соратников. Наконец закидали яму прямо поверх умирающих раненых – никто им не помог. Поднялся крик над бродом – и подалась вперед колонна вражеская, словно змея огромная!

Но на выходе из башни ударили ее в голову стрелы русичей, с двух сторон кося куманов, словно снопы пшеничные. Когда же построили половцы подобие «черепахи» и покинули наконец арку ворот, с двух сторон навстречу им двинулись по полсотни русских пешцев, с тяжелыми червлеными щитами в рост человеческий да двухметровыми копьями. Вскоре сомкнулся строй русский, зажав степняков у башни, и начали воины нещадно колоть врага – а сверху вновь стрелы ударили! Десятками падают степняки, заливая землю своей молодецкою кровью.

Прозвучал сигнал над Воинем – повинуясь ему, вновь полезли на вал лучники. Это соратники из крепости предупредили, что спешенные половцы начали понемногу карабкаться по отвесной земляной стенке. Ох и непростое это дело! Ломают куманы ногти, тщетно помогают себе кинжалами, соскальзывают вниз! Но некоторым все же удается продвинуться вверх. Когда-нибудь самые сильные осилят подъем и сбросят вниз канаты товарищам – если их не остановить, то дело у степняков пойдет куда быстрее. И тогда уже половецкие лучники будут метать стрелы сверху!

С русской стороны вал значительно более пологий. Быстро осилили подъем лучники – как раз вовремя. Поднялись над гребнем первые воины куманские – и пали под ударами топоров и мечей! Но снизу поднимаются все новые степняки, и нет им числа…

Сумели наконец половцы сблизиться с ратниками русичей у ворот. Кто-то догадался бросать тела павших на наконечники копий и, опустив их таким образом, рубить древки или же вовсе вырывать их скопом из рук врага. Много жизней потеряли половцы, чтобы сойтись с русами в ближнем бою, – но сошлись же! И тогда схватка пошла уже на равных, в размен один к одному.

Долго шла лютая сеча, часа два. Но вот уже истончился строй русов у надвратной башни, вот уже теснят куманы лучников на вершине вала. Еще чуть-чуть, и побегут измотанные, уставшие воины!

И тогда раздался на русском берегу рев рогов, и поскакала вперед сотня дружинников, до того стоящих в резерве. Расступились пешцы в стороны, открыв половцев таранному удару панцирных всадников! Сам Храбр повел ратников в бой, склонив копье навстречу врагу!

Второй раз побежали куманы от башни, смятые, разметенные атакой русских всадников. Нет, не суждено было Шарукану в этот день прорваться на русский берег – и не пришлось воеводе разжигать в себе боль разлуки. Хватило и боевого задора.

Но то был лишь первый день битвы.

На следующий день Храбр не стал выводить дружину на переправу. Побили вражеские стрелы на стенах два с половиной десятка лучников, больше сотни воинов сгинуло в схватке у ворот и на валу, десяток ратников унесла атака, завершившая бой. Едва ли не полторы сотни убитых и тяжело раненных за один день, да и многие оставшиеся на стенах ранены. Нет, не удержать долго крепости, если еще раз к броду выйти. И хотя сам Шарукан потерял едва ли не пять сотен бойцов – для него эти потери не так страшны. Ведь если вчера врагов было более чем десять на одного, сегодня их стало едва ли не двадцать против единственного русского ратника!

Однако перейдя реку, Шарукан не стал бросать своих воинов на штурм. Нет, он не отказался от мысли взять Воинь – оставлять в тылу русскую крепость, контролирующую брод, было опасно, тем более что сам хан жаждал мести. Дружина русичей дважды обратила в бегство его воинов – принять это все равно что признать поражение в самом начале похода. Очень плохо для боевого духа тех, кому еще предстоит сразиться с большой русской ратью.

Целый день готовили половцы лестницы и вязанки хвороста, чтобы забрасывать ров у ворот. А утром пошли на штурм.