Уроки магии

– Кто это? – спросила Мод, увидев странную темноволосую девочку.

Мод была подозрительна при любых обстоятельствах, что было разумно, поскольку жила одна в этом странном краю с голубоватым воздухом, где видимость сохранялась на многие мили вокруг, где грабители и пропащие люди селились среди добропорядочных обитателей Бруклина.

– Я его племянница, – поспешно ответила Фэйт. Ее серые глаза ничего не выдали, но после всякой сказанной ею лжи на ногтях ее рук появлялись белые пятнышки.

Мод, поджав губы, долго изучала девочку, но так и не пришла к какому-то мнению.

– Да, так оно и есть, – согласился Финни, недоумевая, зачем он связался с этой девчонкой, столько лет прожив по эту сторону Атлантики и не вступая с людьми в близкие отношения.

– В самом деле? – Мод потеряла нескольких мужей и детей и имела целую дюжину племянниц в Корнуолле. Она многое знала об этом мире и понимала, что здесь какие-то другие отношения. – Она на тебя ни капельки не похожа.

– Тогда ей повезло, – ответил Финни. – Всемогущий Господь в этом случае не допустил ошибки.

В ту ночь Фэйт спала на открытом воздухе, чтобы видеть звезды. Она думала о мужчинах и женщинах, которые вынуждены много лет сидеть в тюрьме, не видя неба. Там с человеком что-то происходит: он словно высыхает изнутри.

Утром расцвели белые и красные розы, росшие в том месте, где спала Фэйт. То были чахлые саженцы, которые Мод привезла из Англии, но в песчаной почве они росли плохо. У Мод с самого начала были сильные сомнения по поводу Фэйт, теперь она окончательно уверилась: это необычная девочка. Чтобы наверняка защититься от любого колдовства, Мод принесла кусок розового кварца, найденный когда-то на пляже в Корнуолле. Известно, что он помогает лечить многие болезни. Одного взгляда на камень, который Мод Карди прятала в рукаве, оказалось достаточно, чтобы Фэйт поняла: ее тайна раскрыта. Лучшее, что ей оставалось, – превратить недоброжелателя в друга.

– Мне хотелось бы отблагодарить вас за то, что приняли меня в вашем доме, – сказала Фэйт старухе.

– И как же? Ты можешь вернуть мне молодость?

Фэйт отдала ей последний кусок черного мыла, которое варила на кладбище. Оно не вполне соответствовало рецепту ее матери, но помогало человеку выглядеть на несколько лет моложе.

– Мне не станет двадцать лет, даже если я буду им пользоваться, – сказала Мод.

Этот факт было трудно оспорить.

– Тогда попросите меня о какой-то другой услуге.

И однажды утром, еще до рассвета, они отправились в сад Мод, чтобы прогнать оттуда кроликов. Это было неблагодарное занятие: вместо десяти кроликов, которых выгоняла Мод, тут же появлялось двадцать новых. Из-за этих созданий разорилось большинство местных фермеров.

– Я могу избавить вас от кроликов, если вы этого хотите, – предложила Фэйт. – Но исчезнув однажды, они уже никогда не вернутся.

– Сделай это, – попросила Мод. Она стояла рядом, уперев руки в бедра. – Я не буду по ним скучать.

Мод заметила, что, когда Фэйт расчесывала свои темные волосы на пробор, проглядывала прядь светло-рыжего цвета. Существовало поверье, что рыжеволосые обладают уникальными талантами. Возможно, девочка умела делать нечто такое, чтобы предметы исчезали. Пока кролики были, их количество стремительно возрастало, и Мод было интересно посмотреть, на что способна девчонка.

Фэйт рассыпала соль вокруг сада, произнося слова, которым Ханна научила ее мать, чтобы прогнать из огорода вредителей. Это заклятие говорилось на латыни, и здесь, на американской равнине, звучало очень таинственно. Мод как уроженка Корнуолла знала кое-что о Непостижимом искусстве и, уж конечно, могла распознать ведьму. Стоило Фэйт произнести заклятие, как кролики отправились на земли соседа Мод, лежавшие в десяти милях. Их было так много, что, когда они бежали на восток, содрогалась песчаная почва.

На Мод это произвело сильное впечатление. Она пригласила Фэйт в свою гостиную, ее лучшую комнату, куда не допускался Джек Финни, – торговец мог испачкать драгоценный турецкий ковер своими грязными башмаками. И там Фэйт, к величайшему своему удивлению, обнаружила черное зеркало, стоявшее на маленьком деревянном столике.

– Услуга за услугу, – сказала Мод Карди. – Возможно, ты хочешь заглянуть в будущее.

Мод относилась к породе народных умельцев. Она не была рождена ведьмой, но практиковала целительство, унаследовав это умение от своих предшественниц, обладавших особыми знаниями. Сидя на коленях у бабушки, она слышала, как помочь ребенку выйти из чрева матери при трудных родах и как спасти человека, сотрясаемого приступом лихорадки.

Фэйт уселась на деревянный стул с жесткой спинкой и заглянула в зеркало, принадлежавшее бабушке Мод в те времена, когда немногие могли себе позволить такую дорогую вещь. Это был старинный предмет, которым пользовались больше пятидесяти лет, и, хотя стекло было покрыто тонким слоем серебра и черной краской, которая местами сошла, зеркало обладало большой силой. Многие женщины, глядя в него, видели свое будущее. Зеркало было правдиво и не требовало ничего взамен.

Девочка, упершись локтями в столик, внимательно всмотрелась и сразу же почувствовала себя так, словно ее тащат под воду. Она увидела бездонное озеро, змея, которого кормила корками хлеба, и сине-зеленое море, по которому они плыли на «Королеве Эстер». Было там и болото, где лежала умирающая Марта Чейз, веки ее раскрытых глаз дрожали, она в последний раз смотрела на этот яркий мир, прежде чем навсегда его покинуть. Время, которое Фэйт провела вдали от дома, промелькнуло в этом черном зеркале быстро, как перевернутые страницы книги, пять лет исчезли за одно мгновение. И все эти годы Кипер рыскал по Нью-Йорку, разыскивая ее. Волк теперь вырос и не был похож на прежнее длинноногое, тощее, полуголодное существо – он стал ее фамилиаром, ее душой и сердцем, переполненным болью утраты. Когда он выл по ночам, те, кто его слышал, тряслись в постелях от страха, понимая, что собака не способна издавать такие жалобные вопли. Девочка теперь слышала его через разделявшее их водное пространство, свое второе «я», своего фамилиара, выбравшего ее.

Фэйт, глядя в зеркало, погружалась все глубже, и наконец все увиденное ею оказалось под водой – и прошлое, и настоящее. Плавая между мирами, она наблюдала за матерью. С тех пор как потеряла ее, мать носила шелковое траурное платье и черную вуаль, закрывавшую лицо. Фэйт видела, как Мария, рыдая, идет по грязным улицам, хотя и говорят, что ведьмы не могут плакать. Они способны проливать слезы, но это изменяет их, оставляя беззащитными. Такое в силах сотворить лишь настоящая любовь.

Девочка тонула в зеркале, опускаясь все глубже и глубже, затаив дыхание, вглядывалась сквозь мутные потоки. Она достигла реки ада, темного бездонного канала, наполненного телами тех, кто не умел плавать. Фэйт могла и вовсе не всплыть на поверхность, а остаться там, в ловушке собственного сознания, и утонуть в этом холодном отвратительном месте, но Мод Карди схватила ее за руку и решительно оттащила от стола.

– Достаточно, девочка, – сказала Мод. – Пора возвращаться.

Фэйт открыла рот, ловя воздух, и выплюнула речную воду.

Мод вышла, чтобы найти нюхательную соль и привести девочку в чувство. Вернувшись, она обнаружила, что Фэйт насквозь промокла и у ее ног разлилась лужа черной воды. Кем бы та ни была, Мод знала, что девочка обладает могуществом. Ее лицо сияло, волосы были влажными. Сердце Фэйт бешено колотилось из-за вспышки предвидения, что ее озарила.

– До каких пределов ты дошла? – спросила Мод.

– До другой стороны реки, которая пересекает ад, – ответила Фэйт. Она не имела ни малейшего понятия, где это, знала лишь, что там ее ждет мама. Она ее ждала все это время, и именно в этом ответе нуждалась Фэйт. Ее рот был сжат, она не ведала страха, словно выпила кружку Бодрящего чая. Фэйт чувствовала себя как птица, готовая взлететь с туманной голубой равнины. – Туда мне и надо попасть.

– Я знаю это место, – сообщила Мод, довольная, что сумела понять загадку увиденного девочкой. Ист-Ривер[44] разделяли Врата ада, скальная гряда естественного происхождения, где быстрые течения и пороги вызывали многочисленные кораблекрушения и гибель людей. Тем не менее это был способ переправиться в доки, буквально кишащие моряками. – Ты хочешь попасть в Манхэттен, – сказала Мод. – Если и существуют на свете видения, то этот город в их числе. Запомни, когда попадешь туда, держи кошелек закрытым, а глаза открывай пошире – тогда насмотришься чудес вдоволь.





II.


В один прекрасный августовский день Кипер исчез со двора. Только что был здесь и вдруг пропал. Мария отправилась на поиски и обнаружила на грязной дорожке отпечатки его больших лап. Следы вели на восток, к реке, опасному месту, населенному людьми, которых следует избегать, – моряками и преступниками. И Англия, и Франция использовали пиратов, формируя незаконные отряды наемников; пираты одевались как им вздумается и были готовы обидеть всякого, полагавшего, что мужчины не должны рядиться в персидский шелк и коленкор. Главным их занятием было сражаться за тех, кто больше платил, а потом весело проводить время в Нью-Йорке. Самый знаменитый городской пират Уильям Кидд[45] оказался таким горячим патриотом Манхэттена, что заставлял своих людей таскать камни на строительстве церкви Тринити и несколько лет вносил щедрые пожертвования для первого англиканского прихода. Однако это вовсе не означало, что пираты не творили всякие безобразия, поэтому власти Нью-Йорка не надеялись, что в случае бунта их удастся призвать к порядку.


Мария прошла до Док-стрит, где находилась первая нью-йоркская типография, и дальше до Уолл-стрит, единственной мощеной дороге в городе, где в районе Брод-стрит была выстроена верфь. По соседству открылась первая кофейня, вокруг которой всегда собиралось множество народа. Помимо сильного аромата кофе, здесь пахло яблоками, как будто запах пирога, который пекла в то утро Мария, долетел до этих мест и заставил людей глотать слюнки.

Мария заметила волка на пирсе, недалеко от паромной переправы. Шерсть Кипера стояла дыбом, он был весь настороже и неотрывно глядел на другой берег Ист-Ривер. Взгляд волка сосредоточился на пароме, настолько переполненном пассажирами, что казалось, будто он накренился на один борт, стараясь избежать течений. В голубом небе ярко сияло солнце, всматриваться в мерцающую даль было больно. Мария прикрыла глаза рукой. Узкой белой полоской обозначилась убывающая луна. На краю причала уже сидел человек, готовый принять канат парома, когда он подплывет. Работник переправы дал пинка Киперу, сидевшему на краю пирса, и крикнул, чтобы тот убирался прочь, однако волк остался на месте, готовый в любую минуту оскалиться, и ясно дал понять своему обидчику, что не собирается уходить.

Чайки кружили в чистом небе, готовые схватить своими ярко-желтыми клювами любую рыбешку, замеченную в спокойной воде реки. Когда паром причалил, Мария бросилась к нему, проталкиваясь в беспорядочно скопившейся толпе людей, ждавших, когда он разгрузится и они смогут занять свои места, чтобы попасть на другую сторону. Она откинула вуаль, чтобы лучше видеть прибывших. И тут Мария словно почувствовала биение сердца, которое когда-то ощущала внутри. Дочь, рожденная в счастливейший мартовский день в круге, нарисованном для ее защиты, была где-то рядом. Время пришло. Это должно случиться прямо сейчас. Мария ощутила себя невесомой, ей показалось, что она вот-вот взлетит: на причал выбрались, толкаясь, первые прибывшие пассажиры, за ними повозки, запряженные лошадьми. Некоторые были спокойны, другие впали в панику, отчаянно боясь ступить на твердую землю. Выгружались фургоны, доверху набитые овощами, выращенными на песчаных равнинах, бочки с картофелем и капустой. Мужчины тащили мешки с живыми цыплятами и утками, женщины, никогда раньше не покидавшие Квинс и округ Кингс, смотрели, разинув рот, на бешеный круговорот Манхэттена. Толпа высаживалась на берег, все двигались в одном направлении, тесно прижатые друг к другу, с ужасом ожидая, что их вот-вот покалечат в этом хаосе, съежившись от страха при виде такой массы людей. Но все это мало занимало Марию. Ей нужна была лишь Фэйт.

Волк ринулся на борт еще до того, как паром полностью разгрузился, и запрыгнул в фургон, прежде чем кто-то осмелился его остановить.

– Гони его прочь или я возьму с тебя двойную цену! – крикнул паромщик охваченному ужасом кучеру фургона, неожиданно обнаружившему рядом с собой волка.

Джек Финни сидел неподвижно, ощущая в груди холодный камень беспредельного ужаса. Но когда зверь запрыгнул в фургон, его юная пассажирка рассмеялась. Она обняла волка, уверяя Джека, что это огромное дьявольское создание – собака и нет причины для беспокойства.

– Он мой, – убеждала она Джека. – А я его.

Финни все это казалось безумием, но он уже свыкся с мыслью, что эта девчонка способна убедить его в чем угодно. Джек щелкнул языком, побуждая коня тронуться. Бедный, кроткий Арнольд весь дрожал, ощущая близость хищника.

С того места на причале, где она стояла, Мария видела нервного корнуольца, который правил фургоном, запряженным старой одноглазой лошадью, и Кипера рядом с девочкой, которая, чтобы лучше видеть, встала ногами на сиденье. Мария прищурилась, чтобы получше ее разглядеть. У этой высокой, нескладной девчонки были черные, как вороново крыло, волосы до самых плеч. Она была бледная и тощая, носила платье, словно сшитое из мешковины и доходившее ей до самых лодыжек. Казалось, девчонка состоит из одних рук, локтей и веснушек, и выглядела она совершенной незнакомкой, хотя с радостным видом кричала Марии: «Мама!» – и махала руками. Это была ее дорогая девочка, бесстрашный одиннадцатилетний ребенок, пропавшая дочь, которая спустя пять лет после исчезновения беззаботно проплыла на пароме через Врата ада в обычный день, когда случаются чудеса.





* * *


За время, что они находились в разлуке, серые глаза Фэйт побледнели, приобретя серебристый оттенок, рыжая шевелюра была перекрашена в чернильный цвет, проглядывало лишь несколько кроваво-красных волосков. Ее узкое выразительное лицо было отмечено печатью острого ума, сочетавшего сообразительность и недоверие. Уже сейчас можно было предположить, какой женщиной она станет, но Фэйт еще сохраняла некоторые черты ребенка, которым была, когда ее отняли у матери: широкая улыбка и озорство в глазах, на левой руке – черная метка ее происхождения, которую Марта Чейз пыталась отскрести жесткой проволочной щеткой и щелочным мылом до тех пор, пока Фэйт не начинала кричать от боли. Усилия Марты не могли ничего изменить: если у тебя есть такая отметина – это на всю жизнь.

Фэйт вылезла из фургона и бросилась к матери. Мария крепко прижала ее к груди. Дочь пахла солью – девчонка с равнины, загорелая и неуправляемая, но в объятиях матери она вновь стала ребенком. Мария отпустила дочь, только когда заметила Джека Финни, вылезавшего из фургона. Когда Мария его увидела, она почему-то вообразила, что он участвовал в похищении Фэйт, и в ярости бросилась к нему. Не успел Финни отпрянуть, как Мария поднесла фруктовый нож, который всегда был при ней, так близко к горлу Джека, что он почувствовал его острие.

– Ты заплатишь сполна за то, что совершил! – воскликнула Мария.

– Вы что-то напутали, – заверил Финни разъяренную женщину. Джека прошиб пот, он действительно был похож на провинившегося человека. – Я герой, – проговорил он дрожащим голосом.

– Не трудись выдумывать ложь.

Лезвие уже слегка поцарапало горло Финни, выступила капля крови. Если он и был лжецом, то весьма искусным: бледных пятен на ногтях его рук и волдырей на языке не появилось. Мария увидела, что в нем нет зла. Но ее девочка оказалась в его власти, разве нет?

Фэйт бросилась к матери.

– Он на самом деле герой. – Она говорила с убежденностью взрослой женщины. Когда ребенка вынуждают спасать себя, он перестает им быть, а у Фэйт так долго не было возможности излить душу матери. – Джека надо наградить. Без него я так бы и осталась в Бруклине.

Мария извинилась перед Джеком, и Фэйт уговорила ее пригласить Финни к ним на Мейден-лейн – идти ему было некуда. Фэйт твердила, что к Джеку надо относиться как к члену семьи, ведь она знала его даже лучше, чем родную мать.

– Спасибо. Премного благодарен, – отозвался он.

Финни нуждался в отдыхе, он страдал бессонницей с того времени, как они покинули Грейвсенд. Всякий раз, когда он закрывал глаза, перед ним возникала высокая неуклюжая безумная женщина, возомнившая, что способна обогнать лошадь на узком мосту. Джек все время спрашивал себя, кричала ли Марта что-то, падая в болото, и, хуже того, была ли она еще жива, когда они ее оставили. Эта мысль не давала ему покоя. Когда он подошел взглянуть, женщина неподвижно лежала лицом вниз на мелководье в пропитанной соленой водой серой юбке. Когда он вытащил Марту на более высокое место, она не подавала признаков жизни. И все же, вспоминая, как это было, Джек мог поклясться, что видел, как ее спина колыхнулась, когда она вдохнула воду вместе с воздухом в момент, когда он залезал в фургон. «Поехали», – сказала ему тогда Фэйт, и он беспрекословно повиновался одиннадцатилетней девчонке, потому что она, в отличие от него, не ведала страха. Финни весь дрожал. Он понимал разницу между жизнью и смертью – шевеление тела, сердцебиение, – но все же поднялся в фургон и даже не оглянулся.

– Сделанного не воротишь, – сказала ему Фэйт, усевшись на сиденье рядом с ним.

Ее обувь и платье промокли насквозь, на волосах остались белые потеки от соли. Он тогда взглянул на нее и кивнул, хотя чувствовал себя так, словно они совершили убийство. Но небо было голубое, и они проехали еще много миль, прежде чем покинули Бруклин. Действительно не поспоришь: что сделано, того не воротишь.





* * *


Фэйт и Кипер шли рядом, наслаждаясь обществом друг друга. У Марии кружилась голова от избытка эмоций, но, к счастью, у Джека Финни нашлась нюхательная соль, которая возвратила ее к жизни.

– Вам станет лучше, – обещал он Марии, но она не была в этом уверена.

Для нее стало потрясением увидеть дочь, которая вернулась, по существу, из небытия. Что ушло, может вернуться, но необязательно таким, каким было.

– Фэйт жила с той леди, которая забрала ее у меня? – спросила Мария, немного придя в себя.

Финни помог ей подняться в фургон, и они тронулись вслед за Фэйт, которой, похоже, нравилась суета Манхэттена.

– Она не была леди, – ответил Финни. – Я бы скорее назвал ее чудовищем.

Мария взглянула на него внимательнее и увидела доброго, ранимого человека. Возможно, он действительно был героем.

– Как бы то ни было, именно девочка нашла меня, – продолжал Финни. – Вы ведь знаете: она видит людей насквозь.

– Неужели? – спросила Мария строго. Ее учили никогда не обсуждать Непостижимое искусство с посторонними.