Уроки магии

Мария почему-то расчувствовалась до такой степени, что готова была заплакать, хотя ей это вовсе не было свойственно. Она уговаривала себя, что виной всему теснота каюты или пламя, на котором она готовила бульон из рыбных костей, чтобы укрепить силы Самуэля.

– Конечно, – согласился Самуэль. – Куда ей еще деться?

Самуэль знал, что его привязанность к Марии крепче цепи и клетки, и он тоже вернется к ней, но ничего не сказал. В этом не было смысла, хоть он и обнаружил, что вся его одежда помечена синей ниткой. Самуэль рассматривал стежки с нежностью и замешательством. У Марии был мужчина, которого Диас заподозрил в обмане: он был уверен, что сапфир фальшивый и принести такой дар способен только лживый человек. И все же, кем бы ни был этот незнакомец, он прежде всего отец Фэйт и, уж конечно, не проводит всю жизнь в море, поэтому имеет перед ним преимущество.





* * *


Многих радует вид кружащих в небе чаек – знак того, что земля близко, но Самуэль не желал выходить из каюты, поручив пользоваться самолично составленными морскими картами своему помощнику. Корабль шел вдоль берега в северном направлении, чтобы выгрузить ром в Бостоне и Ньюпорте и взять в Нью-Йорке на борт товары – всякого рода ткани, чай и специи, а также английскую керамику и французское вино. Фэйт уже научилась произносить несколько слов: «мама», «кар-кар» – так она называла Кадин – и «Коко» – детское имя, придуманное ею для Самуэля Диаса.

– Это меня так зовут? – Девочка кивнула в ответ с серьезным видом, он рассмеялся и повернулся к Марии: – Наверное, ты говорила с ней обо мне?

– Нет, – упорно повторяла Мария, хотя на самом деле нередко его упоминала и даже сочинила песенку, слыша которую Фэйт всякий раз хлопала в ладоши от радости.

Что нам делать с Козликом?

Кормить ли его ужином?

Давать ли чаю?

Будить ли его или дать поспать?





Диас подслушал эту песенку и не знал, что делать: то ли радоваться, что Мария о нем поет, то ли обижаться, что она считает его кем-то вроде домашнего животного.

– Что нам делать с Козликом? – пел он с удивившей Марию мрачностью. – Пусть живет или посмотрим, как он умрет?

– Я хочу, чтобы ты жил, поэтому ты здесь со мной. Это входит в условия моего путешествия.

– Правда? Но если бы тебе не пришлось за мной ухаживать, я бы вообще тебя не знал.

Мария была смущена.

– Но ты ведь стоял тогда на причале и знаешь условия сделки.

Явно разобидевшись, он повернулся к ней спиной. Мария чувствовала: в ту ночь он только притворялся, что спал. Заснув наконец, он разговаривал во сне, вспоминал тех, кого знал, страны, которые видел, все, что нашел и что потерял. Потом принялся повторять ее имя – только «Мария» и больше ничего.

– Ты обиделся, – сказал Мария.

Она попыталась прилечь на постель рядом с ним, но он не подвинулся.

– Если бы я был здоров, ты бы со мной не имела никаких дел.

– Но ты был болен, а я оказалась рядом.

– Да, все верно.

Значит, он для нее не более чем условие сделки, которое необходимо выполнить. Самуэль так и не повернулся к ней лицом, а когда Мария залезла на койку и попыталась засунуть руки ему под рубашку, Диас от нее отстранился. Он снова весь горел, но на этот раз от гнева.

Шел дождь, превращаясь в застилавшую глаза пелену. Небо было серым, а море по мере их продвижения на север становилось все более бурным. Когда диск солнца прорезал тучи, стали видны скалы и морские котики, растянувшиеся на их уступах. На большом расстоянии появилась зеленоватая мгла. Массачусетс в самом деле казался бескрайним и диким.

– Ты выполнила обещание, – сказал Абрахам Диас, когда они приблизились к берегу.

Он был доволен результатом: сын жив и здоров, и теперь Абрахам относился к Марии гораздо лучше, чем раньше. В кожаной шляпе, настолько пропитанной животным жиром и кровью, что она стала непромокаемой, он казался веселым, на его обожженном солнцем лице появилась улыбка.

– Вы тоже, – ответила Мария. Она несла на руках девочку. Ее ярко-рыжие волосы на темном фоне корабля светились, как огонь маяка. – Спасибо, что привезли нас в Бостон. Знаю: это не входило в ваши планы.

– Я был не прав, – признал Абрахам. – Он теперь будет хорошо себя чувствовать? – Старик был суров, но его любовь к сыну была очевидной.

– Не хуже, чем обычно, – заверила его Мария.

Они оба рассмеялись. Самуэль был трудным ребенком: перечил старшим, на все имел собственное мнение и вырос упрямцем, никогда не избегавшим доброй драки.

– Значит, он снова такой же, как прежде, – сказал Абрахам Диас с облегчением.

Сын был в его сердце, и Мария понимала это, поскольку держала в руках собственное сердце – маленькую рыжеволосую девочку.






* * *


Самуэль достаточно окреп, чтобы подняться на палубу и вернуться к своим картам. Навигаторов на кораблях ценили: без них морское путешествие проходило почти вслепую. Северные побережья были усеяны обломками кораблей, налетевших на скалы и рифы. Самуэль быстро утомлялся, его знобило, даже при хорошей погоде он не снимал черный бушлат, но казался здоровым, как до костоломной лихорадки. Он избегал Марии, спал на палубе вместе с матросами, накрывшись, как и они, большим куском просмоленной парусины для защиты от дождя и морской воды. Здоровье и свобода вернулись, но это его не особенно радовало. Он бы предпочел снова быть больным, лишь бы Мария, как и прежде, ухаживала за ним. Самуэль больше не сердился, он чувствовал обиду, а это гораздо хуже.

Они подошли уже совсем близко к бостонской гавани, и Мария видела порт и городские улицы, плавно переходившие в старые тропы, где вольготно бродили коровы, а на рынках продавали треску, устриц и моллюсков. Повсюду строили дома, непрерывно раздавался стук молотков. Над Бостоном висели огромные белые облака, словно нанизанные на бельевую веревку, гавань была забита кораблями. Мария наконец выпустила Кадин на волю и стояла на палубе с пустой клеткой в руках. К ней подошел Самуэль. Из-за боли в ногах он слегка хромал, но это мог заметить только тот, кто его знал. Они не разговаривали уже несколько дней.

– Ты выпускаешь ее на волю?

Обычно они вели беседы на английском, но теперь Диас обратился к ней на португальском. На этом языке его голос звучал взволнованно и музыкально, а вопрос был задан настойчиво, его трудно было проигнорировать. Самуэль производил впечатление серьезного человека: после болезни он стал по-другому осознавать время. Оно уже не казалось бесконечным, как воспринимают его молодые люди: Самуэль мог удержать в руках лишь малую его толику, и даже она ускользала, когда он стоял под бледным солнцем на палубе близ бостонской гавани рядом с женщиной, которую не хотел терять.

– Она всегда была свободной. Я говорила тебе об этом.

Они наблюдали, как Кадин поднялась в небо и полетела к берегу. Бостонская гавань даже в летний день была холодной и серой. Диас, который, как и многие моряки, умел шить, смастерил Фэйт маленькую куклу. Малышка очень ей обрадовалась.

– Сохрани ее, – попросил Самуэль девочку, и та с серьезным видом кивнула в ответ, не выпуская куклу из рук.

Диас пошел на шканцы, чтобы помочь направить корабль к берегу. Девочка окликнула его, но он не ответил. Самуэль Бенхамин Диас, навигатор и пират, человек, так любивший беседу, что говорил даже во сне, в тот день стал молчалив, словно боялся сказать что-то лишнее. Он побывал во многих странах, потерял много близких и не видел смысла в долгом прощании. Самуэль ушел, оставив Марию размышлять, какой будет ее новая жизнь, когда она найдет Джона Хаторна, чье лицо она теперь с трудом могла вызвать в памяти. Когда она закрывала глаза, то видела лишь Самуэля Диаса, что, конечно же, было ошибкой.





* * *


Он так и не сошел с корабля, после того как тот пристал к берегу. Самуэль сказал отцу, что они направятся в Ньюпорт, как только закончат торговые дела в Бостоне, где у них нет причины задерживаться. Мария, оглянувшись, увидела, что Самуэль рассматривает навигационные карты. Похоже, он был слишком занят, чтобы терять время на слова прощания: ему надлежало изучать моря и звезды, здесь, на суше, делать ему было нечего. Человек, который говорит так много, как он, знает, когда наступает конец любой истории, пусть даже кто-то уверен, что спасенная жизнь навеки связывает людей друг с другом. Мария могла бы подойти к Самуэлю и выяснить, чего он ждет от нее, но было слишком поздно. Перед ней простирался город Бостон, а за ним зеленые холмы второго в ее жизни Эссекса.

Именно туда звала ее судьба.





Часть 2

Талисман




1680





I.


В Массачусетсе стояла липкая летняя жара с продолжительными грозами. Особенно тяжко оказалось в августе. Даже умевшая влиять на погоду ведьма была бессильна совладать с такими капризами климата. Иногда градины величиной с мужской кулак падали и разбивались, громко стуча по крышам и мощенным булыжником пешеходным дорожкам. Царила такая духота, что люди не могли спать по ночам. Ошалевшие от жары мужчины бесцельно бродили по улицам города, напрашиваясь на неприятности, добродетельные женщины ложились спать совершенно голыми, видели во сне ручьи и озера и просыпались с мокрыми волосами, а на деревянном полу рядом с их кроватями таинственно появлялись лужи воды.

Однако, несмотря на все погодные неприятности, не нашлось бы человека, кто не посетовал, что лето такое короткое. Никто не любил зиму в Новой Англии, суровую, ветреную и гораздо более холодную, чем британские зимы, такую морозную, что вода замерзала в гавани. Новая страна оказалась слишком студеной для англичан: они погибали во время метелей или замерзали в постелях. Местные уроженцы утверждали, что раз в десять лет зимы здесь не бывает вовсе, но в остальные годы она очень суровая. Это была земля крайностей, казалось, здесь всего в избытке, – и бедствий, и надежды. Матери шептались, что именно поэтому в Колонии Массачусетского залива рождается так много близнецов: все здесь удваивается, даже человеческая жизнь.

Вокруг раскинулись обширные, почти бескрайние земли с неосвоенными территориями, не нанесенными на карту, где властвовали дикие звери и туземцы, обманутые поселенцами, которые теперь боялись их мести. Округ Эссекс был велик, в нем было множество городков и поселений. Пока Мария не узнала, где живет Джон Хаторн, ей пришлось оставаться в Бостоне. Она снимала жилье близ Школьной улицы, где находилась Бостонская латинская школа, первое публичное учебное заведение в городе, основанное в 1635 году. Мария оставляла окно открытым, чтобы Кадин прилетала и улетала, когда захочет. Она приносила Марии дары со всех дворов Бостона: пули, рыболовные крючки, синий жемчуг, створки раковин, цветное стекло, ключи. Ворона усаживалась на балке дома, но ночью, словно вспоминая об одиночестве Марии, спала рядом, устраивая гнездо на ее одеяле и убаюкивая своим воркованием. У Кадин появились белые перья, и Мария беспокоилась о ее здоровье, хотя вороны доживают до двадцати, а в редких случаях до тридцати и более лет. «Не покидай меня», – шептала она вороне те же слова, что Самуэль Диас часто говорил ей во сне; но она мало о нем думала.





* * *


В пансионе, где Мария снимала жилье, имелась чайная, и она нанялась туда работать кухаркой за комнату и питание. Основам кулинарии она научилась еще у Ханны и быстро приспособилась готовить излюбленные американцами блюда. Хоть они были чужды ее вкусу, Мария вскоре привыкла к той странной еде, что раздавала каждый вечер клиентам. Треска и картофельное пюре, фасоль, замоченная на ночь в холодной воде, а затем варившаяся долгие часы с засоленной свининой, тушеная тыква, желтые и зеленые местные кабачки, пироги с начинкой любого рода, вареные моллюски, вишневые и сливовые пудинги, а также блюдо, известное как индейский пудинг, горячо любимое Фэйт, – божественно вкусная смесь подогретого молока, кукурузной муки, патоки, имбиря и корицы. Мария выучилась различать рыбу: треска имеет белые полосы и хороша для варки, а у пикши полосы черные, и ее лучше жарить. По вторникам она готовила песочное печенье, масляное и сдобренное розовой водой. По субботам – яблочный пудинг в форме птичьего гнезда, с сердцевиной, наполненной заварным яичным кремом. Но лучше всего бывало в воскресенье, когда она готовила яблочные оладьи, яблочные дольки, жареные в масле и посыпанные сахаром, а по особым случаям – яблочный пирог, любимое блюдо ее дочери. Для тех, кто предпочитал на десерт пирожные с начинкой, готовили ломтики клюквенного пирога, сдобренного мускатом и корицей, или твердый имбирный пряник, неделями сохранявший свои свойства. Неизменным успехом пользовался Бодрящий чай, особенно в тех случаях, когда какой-нибудь женщине требовалось принять трудное решение или никак не удавалось найти правильные слова при выяснении отношений.

Каждое утро Мария стряпала дочери на завтрак жидкую кашу из овса, замочив его в холодной воде и сварив с изюмом, сахаром, щепоткой соли и мускатом. Фэйт рано начала ходить и к концу лета уже ковыляла от одного стола к другому с любимой куклой в руках. Мария с улыбкой вспоминала, что эта кукла сшита моряком, участвовавшим в морских сражениях и не считавшим зазорным проливать кровь неприятеля. Она помнила открытую улыбку Самуэля, его обаяние, дерзкую самоуверенность, над которой она посмеивалась: Диасу казалось, что для него нет ничего невозможного. Глядя на куклу, она думала о том, что моряки проводят в плавании бесконечные часы и, чтобы занять себя, учатся исконно женским ремеслам: мастерят замысловатые коробочки, украшенные ракушками, вяжут шарфы, шьют.

Мария вспоминала, как спала рядом с Самуэлем, когда он горел в лихорадке и был гораздо ближе к смерти, чем думал. Мария скучала по теплоте их отношений, его рассказам, в которые погружалась, как в реку. Она говорила себе, что думать о нем вполне естественно: ведь они держали друг друга в объятиях, а пару раз даже позволили себе немного больше. Но, наверно, ее мысли часто обращались к Самуэлю, потому что она его спасла, и ее привязанность к этому человеку немного напоминала чувства, которые испытывает тот, кто спас щенка из пруда с ледяной водой или птичку, запутавшуюся в кустах, не более того.

Фэйт нередко звала моряка по имени, явно озадаченная тем, что он вдруг исчез из их жизни. Мария тогда качала головой, объясняя дочке: «Он ушел в море». Если ребенок не прекращал звать «Коко», Мария отводила ее в гавань. «Он уплыл туда», – говорила она дочери, указывая на катившиеся к берегу волны.