Удержаться на краю

– Напрасно иронизируешь. Декс в людях разбирается, у него чуйка метафизическая. – Мила чувствует, как нарастает боль в голове, но решение вдруг пришло само: – Слушай, чувак, не парься, просто будь собой. Ну, кроме разбрасывания носков, забрызгивания пастой зеркала в ванной, и упаси тебя боже оставить немытую посуду или брызги воды вокруг раковины. Лень… пусть Люба придет, мне очень надо потолковать с ней.

– Ладно. – Леонид поднялся. – Сегодня приведу ее.

– Спасибо, Лень.

– Мать тебе привет передает. Приедет через недельку, очень хотела тебя видеть.

– Буду рада.

Мила устала. Голова еще перемотана, но с глаза повязку сняли, и выглядит он жутко, но с каждым днем Мила видит им все лучше. Правда, ей делают какие-то страшные уколы прямо в центр глаза, и она бы предпочла, чтоб их кололи вообще под наркозом, но и сама понимает, что невозможно ежедневно погружать ее в наркоз.

Там, в ее небытии, в теплой красноватой тьме, было куда спокойнее, но Мила знает: есть куча дел.

И Стая без нее скучает.

Мила понимает, что полиция уже добралась до ее телефона, но вряд ли до компа – тот надежно спрятан: если не знаешь о тайнике, нипочем не найдешь. И если бы они нашли ее рабочую зону, то уже ломились бы в дверь палаты со спецназом наперевес. Хотя ничего противозаконного она, по сути, не делает.

Тревога за Бруно не отпускает.

Она думала вернуться в тот дом на следующий день, но не смогла.

А вернуться надо.





* * *


Реутов огляделся.

Квартира Миланы Сокол была по-прежнему светлой и чистой, если не считать следов, оставленных экспертами, которые снимали отпечатки со всех поверхностей.

– Да, надо бы все это вытереть. – Реутов взглянул на напарника: – Теперь понял, что мы пропустили?

– Ага. – Виктор отхлебнул пиво из банки. – Нет компа.

– Именно. – Он прошелся по комнате. – Сразу, в суматохе, не сообразили, но что-то меня беспокоило. А ведь гражданка зарабатывает на жизнь тем, что обслуживает компьютерную технику. И в квартире нет даже ноутбука. Ну, и как такое может быть?

– Никак. – Виктор открыл кладовку, где на стеллажах выстроились банки с консервацией и коробки с обувью. – Аккуратная девушка, везде порядок. Вот у нас беспорядок в шкафах заводится как-то сам по себе, хоть Рая и убирает, но знаешь, то мне что-то надо взять, то детям, и к концу недели открываешь шкаф, а его содержимое валится на тебя. Рая всегда очень расстраивается, но ничего с этим не поделать, а тут, видал, как на армейском складе. А компа нет, это правда.

– Разве что убийца его забрал, когда был тут в первый раз. Но тогда бы она заметила пропажу.

– Да после покушения могла и не заметить. – Виктор пожал плечами. – Кто-то берет и выволакивает тебя оттуда, сильно ты станешь присматриваться, все ли на месте в доме? Может, в каком-то ящике ноут лежал, она сразу и не сообразила.

– Ну, может быть. – Реутов вздохнул: – А это значит, девице есть что скрывать… хотя абсолютно любому есть что скрывать, это не показатель. Но именно то, что она скрывает, возможно, и является причиной покушения.

– Тогда каким боком тут Надежда Рудницкая?

– Никаким. – Реутов вздохнул: – Предлагаю поехать в тот старый монастырь.

– И что мы там увидим?

– Не знаю. – Он раздраженно тряхнул головой. – Но мы что-то упускаем.

Он представил, как убийца вошел в квартиру – вот Милана поднимается с котом на руках, ей надо оставить зверька дома и вернуться к Любе, чтобы вынести на помойку пакет с гнилым мясом. Нет, убийца не прятался в квартире, Бруно не позволил бы ему ждать хозяйку.

Разве что Бруно убийцу знал.

– Ладно. – Виктор сжал в руке опустевшую банку. – Тогда едем прямо сейчас, чего тянуть.

Они вышли из квартиры, Реутов запер дверь и восстановил печать.

На лестнице мелькнул яркий халат, и остроносенькая барышня посмотрела на них снизу.

– О, это снова вы, – хихикнула она. – Вы бы уже переселялись к нам. У нас тут сейчас тишина и благодать, как видите. Вот собираем деньги, чтоб покрасить стены и перила. Я Ирина, соседка Милкина с первого этажа.

– А вы все видите, не поленились даже на третий этаж подняться. – Реутов рассматривает невероятные вензеля на халате. – А в ночь, как умерла Надежда…

– Не было меня дома, такая досада! – Ирина едва руки не заламывает. – Мы с мужем на дачу поехали… шашлыки там, и все такое. Вернулись уже ближе к обеду, и на тебе. Я Милку в тот день видела, но она говорит, что ничего не слыхала. Ну, она и вообще… не очень интересуется, хотя дома не сидит, бегает по работам. Ну, оно и понятно, содержать ее некому, это ж у меня муж есть, а она одна.

– А муж…


– Тоже ничего не знает, нас вместе дома не было. – Ирина с опаской прислушалась. – Мать у меня просто зверь, чуть с кем я говорю, принимается голосить – сплетница, а я что, я же ничего плохого… Вот давеча к Милке в больницу бегала, хоть и не впустили меня, но все равно апельсины оставила. Страшное дело, и вот ведь обидно – тоже не видала никого! И выстрела не слыхала.

– А откуда о выстреле знаете?

– Так вы же тут ходили, обсуждали, а я уши себе затыкать не собиралась, и…

В грудь Ирины ударил яркий шарик, расплескав желтую краску. Она отшатнулась, взвизгнув, не удержалась на ногах и уселась на ступеньку.

– Лешка!!!

На площадке ниже обнаружился пацан лет четырех, в руках у него была внушительных размеров рогатка – не кустарно сработанная, а сделанная трудолюбивым китайским гражданином, разработанная на заводе инженером. И новый шарик, тоже китайский, уже последовал на широкую резинку.

– Олег, где он взял шарики для пейнтбола?! Сто раз говорила – прячь повыше.

По лестнице уже поднимается худощавая смуглая дама, одетая в элегантные брюки и водолазку.

– Алексей!

От ее голоса лестница покрылась инеем. Пацан покорно протянул ей рогатку и шарик.

– А ты ступай домой. – Дама презрительно сощурилась на залитую краской Ирину. – Сколько раз тебе говорить, чтоб не шастала по дому, не носила сплетни.

– Мама, это полиция.

– И что же ценного ты можешь им сообщить? Домой сейчас же.

Даже не взглянув на полицейских, дама кивком отправила Ирину в спешное путешествие по лестнице, ухватила пацана за руку и потащила вниз. Тот покорно пошел, по пути освобождая карманы от улик: на лестницу посыпались фантики, части какой-то игрушки, звякнуло что-то металлическое, покатился тюбик с клеем.

Реутов подождал, пока странная процессия спустится, и поднял звякнувший предмет.

Это была гильза. Новенькая, блестящая. Стреляная.





* * *


Похороны длились вечно.

Яма, вырытая там же, где была похоронена мать, воняла потревоженной кладбищенской землей, а она имеет свой собственный запах, который не встретишь больше нигде – травы, прелых листьев и старой смерти. Люба с ужасом заметила почерневший краешек старого гроба, и ее замутило. Когда мама умерла, на кладбище они с Надей не были – бабушка решила, что им это ни к чему, и Люба понимает, что та оказалась права.

Но сейчас прошлое догнало Любу, и этот почерневший краешек гроба, в котором находилась мама, оказался тем перышком, которое сломало спины всех верблюдов, поддерживающих ее самообладание.

Она сжала руки в кулаки, костяшки побелели.

Гроб с телом Нади поставили у края свежей ямы.

Люба тронула руку сестры. Солнце, как назло, было сегодня в ударе, и рука оказалась теплой, почти живой, если бы не желтое страшное лицо с черными кругами вокруг глаз. Надя была сама на себя не похожа, но ее рука… и следы красок вокруг ногтей…

Люба вцепилась в край гроба, чтобы не упасть, голова кружилась. Кто-то подошел сзади, подхватил ее, и эти теплые сильные руки держали ее в вертикальном положении, пока Надя прощалась с небом и весной навсегда.

Кто-то подходил, бормотал соболезнования, но Люба никого не видела. Все обиды, которые копились между ней и Надей, казались неважными и ненастоящими, в сухом остатке она осталась без сестры. Теперь только она помнит их кукольные чаепития, разговоры, и… не важно, все уже не важно.

– Любочка Дмитриевна, нужно закрывать гробик.

Это распорядитель, до сих пор его не было видно, а он здесь, оказывается.

Люба отпустила край гроба и снова взглянула на то, что лежало внутри. Это не Надя, а пустая оболочка, изношенная и разрушенная, а Нади в ней давно нет.

Она тронула руку сестры, нагретую солнцем:

– Пока, Надь. Увидимся.

Люба накрыла сестру кружевным покровом и отодвинулась. Ей хочется снова взглянуть на сестру, ведь она ее никогда больше не увидит, но откидная крышка глухо стукнула, закрывая Надю от всего живого, тускло блеснул на солнце лак. Люба видит, как гроб опускается в недра ямы, и думает о том, что все это неправильно. Тело должно не гнить где-то, а просто исчезать, потому что этот страшный ритуал оставляет незаживающую рану.

– Давай, малыш, держись, осталось немного.

Это Леонид обнимает ее, не дает упасть. Кладбищенский рабочий подает ей землю на лопате, Люба покорно берет горсть и бросает в яму. Прах к праху.

Люба отходит и садится на скамейку. События последних дней измотали ее сильнее, чем она ожидала, но расклеиться сейчас она не имеет права.

– На вот, выпей. Как знал, что понадобится. – Леонид протягивает ей маленький термос. – Пей, это витаминный коктейль.