Удержаться на краю

Одно дело – наблюдать их на месте преступления, где они деловитые и отстраненные, и совсем другое – вот так сидеть с ними, пить чай, слушать, о чем они говорят.

Его жизнь за эти несколько дней изменилась полностью. Из отшельника, живущего в Интернете, он превратился в часть какого-то своеобразного сообщества, и люди не отвергали его, не смотрели косо, а, напротив, налили чаю, подали тарелку с хорошо прожаренной отбивной и горкой салата из свежих овощей, а потом продолжили разговор.

– И что теперь будет?

– Да что будет… – Бережной пожал плечами. – Если пустить все общим порядком, то светит твоей мачехе срок за ее художества, даже если условно. Мало того что возвела клевету на офицера, сообщила заведомо ложные сведения – зачем-то ей это понадобилось, понимаешь? Так что посидит теперь в КПЗ, подумает. А завтра побеседуем.

– Это… это так глупо и неприлично. – Люба ощущает ужасную неловкость, особенно перед красавцем-полицейским. – Денис Петрович, мне так стыдно, вы уж простите…

– Просто Денис и на «ты». – Реутов улыбнулся Любе. – Значит, сотворила это непотребство она, а стыдно тебе? Перестань, глупости. Хотя папаша твой, конечно, очень меня удивил. Вроде бы на вид неглупый мужик, а надо же, угораздило его жениться на такой пустой никчемной бабе…

– Это пошлая и многократно описанная в анекдотах история: секретарша и начальник. – Люба вздохнула, ощущая жгучий стыд и за отца, и за то, как повела себя его жена. – Она несколько лет была его помощницей: назначала встречи, составляла расписание, напоминала о разных важных вещах. А потом вдруг, десять лет назад, на2́ тебе: дочки, я женюсь. Бабуля тогда еще жива была, мы тоже в родительском доме жили, и он привел эту даму прямо туда. Ну, я была студенткой, так что домой являлась наездами, а Надя жила там постоянно. Вот с Надей они и схлестнулись буквально сразу.

– Могу себе представить. – Реутов вспомнил злые глазки Татьяны Рудницкой. – Вот ведь и вправду – угораздило папашу.

– Он всегда был очень занят, бизнес отнимал много времени, знакомиться ему больше негде. А эта барышня всегда рядом, из года в год. Ну, вот и… сладилось у них дело. – Любе неудобно так говорить об отце, а уж представить себе, что он с какой-то женщиной… Она содрогнулась. – Извините, мне все это сложно дается. В общем, когда я приезжала домой, обстановка напоминала зону боевых действий. Отец метался среди всего этого, пытаясь погасить пожар, но дело в том, что Татьяна была из того же теста, что и Надя: самозабвенная эгоистичная скандалистка. Никто не уступал просто из принципа, при этом мне тоже доставалось от обеих, потому что я упорно не желала в этих забавах участвовать.

Полицейские переглянулись. Действительно, представить Любу участницей пошлой бабской склоки было невозможно. И как она ощущала себя, изредка приезжая в родительский дом и всякий раз окунаясь в непрекращающуюся войну между мачехой и сестрой, они лишь догадывались.

– Бабушка умерла… Иногда я думаю: если бы не скандалы, она бы прожила дольше. – Люба покачала головой, вспоминая. – Или если бы папа это как-то пресекал, что ли. Но Татьяна все больше перетягивала его на свою сторону, и он… ну, он и раньше был с нами довольно сдержанным, а в какой-то момент закрыл наши карточки – мол, пора зарабатывать самостоятельно – и выселил из дома. Вот я приезжаю в субботу домой, а Татьяна бросает мне под ноги сумку и говорит: забирай свое барахло и проваливай. Даже к бабушке не впустила, и я больше двух месяцев ее не видела, ну а папа трубку не брал.

– И как же… – Бережной не знал этих подробностей, но вдруг ощутил вину. – Куда же ты?…

– Я просто перестала приезжать. Курс уже последний, квартира оплачена на полгода вперед, я собиралась замуж. Не пропала, в общем. А Надя устроилась у какого-то своего знакомого. На моей свадьбе отца не было, а бабуля приехала в ЗАГС и очень плакала, глядя на меня, – она скучала, радовалась и, я думаю, уже знала, что осталось ей недолго. Я ей потом звонила – первой сообщила, что забеременела. Она уже тогда болела, но Татьяна никого из нас на порог не пускала, хотя бабушка просила и отца умоляла, но он сделал вид, что ничего не происходит. У него есть такая манера: если ему что-то не нравится или он не хочет озвучивать неприятное решение, надо просто сделать вид, что он не слышит и вообще не понимает, о чем речь. А все неприятные решения осуществит кто-то другой, в его случае – Татьяна, с радостью причинявшая бабуле и нам с Надей кучу неприятностей. А потом звонок отца, первый за полгода: умерла бабушка, похороны завтра в двенадцать. Я приехала, конечно… Женьке было четыре месяца, и я оставила его на мужа. А Татьяна устроила на похоронах отвратительную сцену, пытаясь не впустить меня. Отец снова делал вид, что ничего не происходит. Их с Татьяной сыну было уже года три, и отец полностью был под влиянием жены и этого позднего отцовства. В общем, некрасивая и не очень веселая история.

Любе больно вспоминать – и совсем маленькое, словно детское, иссохшее тело в гробу, и знакомое лицо, обрамленное платком. Особенно раздражал этот платок – бабушка при жизни носила шляпки и никаких платков не признавала. И Надя, непривычно трезвая, сжимает ее руку – тоже забытое ощущение, но тогда, в последний раз стоя около бабушки, они ощущали свою забытую общность, словно они снова маленькие и теперь должны друг о друге заботиться.

Визгливый голос мачехи, выкрикивающей оскорбления, дрогнувшая рука Нади – и Люба, сдержавшая ее тогда, сумевшая остановить разгорающийся скандал, потому что это были похороны бабушки, а она ненавидела скандалы.

Осознание того, что Нади больше нет, вдруг наполнило Любу – и она ужаснулась. Все эти дни она даже не думала о произошедшем, словно не осознавала непоправимость смерти сестры, как и вообще всякой смерти, но сейчас наконец пришло понимание.

Она осталась одна.

Как бы ни складывались их с сестрой отношения, это, по большому счету, не важно, потому что они были. И сестра была. А между ними – мама, и опять же не важно, что она оказалась жутким монстром из страшной сказки. Люба помнила ее веселой и ласковой. У них были кукольные чаепития, прогулки в парк, и папа тогда тоже был веселым и очень любил своих дочек. Но когда не стало мамы, то папы словно тоже, они с Надей остались друг у друга в опустевшем доме, где сновала бабушка, безуспешно пытаясь вернуть прежний свет. Но отец отстранился от всего, и они с Надей научились жить в этом доме, враз ставшем просто кирпичной коробкой.

Пока жизнь не развела их по разные стороны.

Но даже вот так они были друг у друга. Люба вспомнила портрет, который забрала из Надиной мастерской, – сестра думала о ней, раз уж написала его. А теперь ее нет.

– Люба…

– Ничего, дядя Андрей, я в порядке. – Кулачок Любы сжат так, что костяшки побелели. – Ничего. Я должна вам объяснить. Папа вовсе не плохой и не какой-то там дурак, просто иногда он не хочет разобраться в ситуации, он… ну, принимает ту версию, которая ему удобнее. Вот надоели ему тогда эти скандалы, а Татьяна говорит: дочери взрослые, с какой радости ты их содержишь, пусть идут на вольные хлеба и живут своей жизнью. Папа не возразил, ему хотелось покоя, даже такой ценой, и она устроила, как захотела: просто выбросила нас из дома, и все. Ну, дом-то был хороший…

– Был? – Бережной силился вспомнить адрес сестры, но на ум ничего не приходило. – А что с ним?

– О, это забавная история. – Люба отпила остывший чай, собираясь с мыслями. – Когда умерла бабушка, то оказалось, что она составила завещание. Дело в том, что папа оформил этот дом на нее, так ему было нужно. Ну, в случае неприятностей в бизнесе… В общем, по документам владелицей дома была бабушка. И она сделала смешную вещь – составила завещание на нас с Надей.

– В смысле?

– Ну, вот такой смысл: дом отходил нам с Надей, в равных частях. Отец в завещании упомянут не был. – Люба усмехнулась: – Думаю, это месть Татьяне, бабушка ведь не была волшебной феей, у нее имелся характер, просто, чтоб об этот характер споткнуться, нужно было сильно ее достать, и Татьяне это удалось. Она же наш дом превратила в памятник безвкусице, его оставалось после этого только сжечь. Но мы его просто продали – после года судов.

– Судов?!

– Ну да. – Люба вздохнула, ей неловко рассказывать эту историю. – Когда стало известно о завещании, папа подал в суд, чтобы признать его недействительным. Я… Мы с Женькой тогда жили в маленькой гостинке, которую нам на свадьбу подарили родственники. Они скинулись и купили нам крошечную квартирку, в которой было все – кухня, ванная, даже прихожая, просто все очень небольшое. Но мы были так счастливы, потому что это наша квартира, только наша! Миша там все обустроил – он многое умел делать своими руками. Но потом муж погиб, и мы с Женькой остались в той квартире вдвоем. Теперь я сдаю ее, ведь благодаря бабушке у нас есть другое жилье. Но тогда…

– И отец с вами судился?

– Дядя Андрей, ты не подумай, папа… он не негодяй какой-то, просто с Татьяной ссориться не хотел. А она такая, какая есть.

Ну да. Реутов покачал головой. Уж точно – такая, какая есть: хитрая, подлая, готовая на любую низость, жадная и наглая бабенка. Но зачем жить с «такой, какая есть», он не понимал. И не понимал, как можно легко взять и выбросить из жизни собственных дочерей, а потом еще судиться с ними.

– И что суды?

– Все инстанции подтвердили, что завещание действительное. – Люба вспоминает заседания, где адвокат Артур Олегович, не глядя на них, зачитывал какие-то ходатайства. – Ничего не выгорело, дом мы по итогу продали и купили себе отдельное жилье.

Просто Надежда оказалась в большой квартире, а сестре отдала жалкие крохи.

Бережной покачал головой. Он понимал, что Люба тогда не спорила, взяла то, что отдала ей сестра, не сказав ни слова, – а та знала, что Люба не станет спорить.

– Почему вы не поделили деньги пополам? – Бережной вскинул брови: – Люба, ведь Надя фактически обобрала тебя.

– Да ладно. – Она покачала головой. – Надя… ну, ей нужно было на что-то жить, наверное. А я сама зарабатываю и квартиру нашу прежнюю сдаю еще, так что мы с Женькой не бедствуем.


Люба не хотела объяснять, что тогда не могла и не хотела спорить с Надей, потому что это означало бы начать с ней разговаривать. А делать это Люба категорически не собиралась – после того, как Женька был объявлен трижды ненужным отродьем, разговаривать с Надей стало решительно не о чем. Но упоминать об этом сейчас Люба считала неуместным.

– Понятно. – Бережной только руками развел: – Тягостная история.

Люба вдруг встрепенулась и вскочила:

– Вы не против, если я сейчас уеду? У меня там Женька…

– Конечно. – Он тоже поднялся. – Люба, мы вскорости снова увидимся, и теперь уж давай как-то не теряться.

– Послезавтра похороны Нади. – Люба вздохнула: – Звонил агент, все готово, только тело выдадут, и…

– Понятно. – Бережной подошел к племяннице и взял ее за руку: – Держись. И если хоть что-то покажется тебе странным, встревожит, немедленно звони или мне, или кому-то из моих офицеров, их номера я тебе пришлю.

– А что может…

– Люба, сейчас все непросто, я напомню: Надя была убита, а убийца пока на свободе. Мало того, на ее соседку было совершено два покушения, и мы полагаем, что это был один и тот же преступник. Так что я прошу тебя соблюдать осторожность.

Георгий тоже поднялся, генерал повернулся к нему:

– Прошу тебя помочь Любе, если ей понадобится.

– Конечно.

Когда дверь закрылась, он повернулся к своим офицерам:

– Ну, и что вы на это скажете?

– Надо работать. – Реутов открыл папку, принесенную им для отчета. – У нас кое-что есть уже.

Бережной расстроен, и Денис торопится переключить его внимание на более привычные вещи.

А убийство – как раз такая вещь.





* * *


– Он скоро будет в полном порядке. – Леонид осмотрел рану пса и погладил его теплый бок: – Ты молодчина, братан, боец! И хозяйка твоя – тоже.

– Как она?

– Думаю, выкарабкается. – Леонид собрал инструменты. – Люба, собаку уже завтра можно попробовать вывести.

– Он слаб еще, и если не сможет подняться по ступенькам, то я его не втащу.

– Тоже верно. – Леонид снова погладил пса. – Хороший парень, молодчина. Знаешь, собаки как их хозяева – вот если хозяин отморозок, то и собака такая же. А этот парнишка отличный, но и Милка хорошая девчонка.

Люба улыбнулась – да все с тобой ясно, доктор. Конечно, Мила – отличная девчонка, и собака у нее – просто супер, а уж о коте и речи нет, восхвалять это совершенство можно до конца времен.

– Я приду, и мы вместе его выведем. – Леонид наблюдает, как Декстер, осторожно ступая, идет по спинке тахты. – Знаешь, я очень люблю котов.

– Все любят котов. – Люба тоже наблюдает за маневрами Декстера. – Ну, в смысле, все нормальные люди, ведь любить котов – это нормально.

– Завтра я выходной, и выведем. Если что – вдвоем-то мы его точно втащим обратно. – Леонид поднялся. – А Георгий куда делся?

– О, тут смешная история. Баба Лиза рассказала соседкам, какой он мастер, и вообще очень воспитанный и порядочный молодой человек, и Георгий буквально пошел по рукам. – Люба улыбнулась. – Тут много пенсионерок живет, а у них всегда есть что починить, так что, боюсь, Георгия мы потеряли.

– Кто-то теряет, кто-то находит. – Леонид засмеялся: – Все, Евгений, возвращаю тебе твоего приятеля, лучше прежнего.

Женька деловито взял со стола планшет и пристроился рядом с Бруно.

– Давай мультик о Рапунцель смотреть.

Леонид был готов поклясться, что видел, как пес кивнул, соглашаясь.

– Просто невероятно, до чего он прикипел к собаке. – Люба вздохнула: – А ведь когда Мила выйдет из больницы, животных придется отдать. И если похожего котенка я еще где-то найду, то Бруно никто не заменит.

– Да, будет проблема. Но знаешь, все равно отлично, что они так подружились. Когда дети растут рядом с животными, они не вырастают жестокими. Ты на пса погляди – смотрит в планшет, словно и правда понимает что-то.

– Может, и понимает. – Люба думает о том, что в ее жизни сейчас все меняется, и она еще не решила, хорошо ли это. – Смотри, кот тоже подтянулся.