Удержаться на краю

– Как раз тот случай, когда кокос упал совсем рядом с пальмой. – Реутову теперь многое стало ясно.

– Видимо, это какой-то врожденный дефект, который многократно умножился из-за полнейшего отсутствия воспитания. – Диана понимает, как тяжело мужу все это рассказывать. – Но так бывает, к сожалению.

– Бывает, да. – Бережной выпил воды и, сжав руку жены, постарался успокоиться. – Мне тогда отпуск дали на десять дней. Я похоронил родителей… с мамой проститься не смог, мне сказали, что ее лицо было исполосовано до неузнаваемости, и патологоанатом запретил показывать мне ее, просто сказал: парень, запомни мать такой, какой она была. Я… я тогда только ее руки видел, покрытые защитными ранами. Они проснулись, понимали, что происходит, и знали, кто виноват.

Люба понимает, что дядя неоднократно изучал то старое дело.

– После похорон ко мне подошел следователь, пригласил на беседу. – Бережной допил воду, но облегчения не ощутил. – Мы поговорили… говорили долго, он оказался душевным и все понимающим. Нелю я больше не видел, только на суде уже, и она, похоже, сожалела лишь о том, что ее привольная жизнь закончилась. Судья потом давала мне слово как потерпевшей стороне – преступление громкое, поражало как своей беспричинной жестокостью, так и тем, что среди преступников была дочь жертв… В общем, я попросил наказать по всей строгости закона, без малейшего снисхождения, что и было сделано. Трое пошли под расстрельную статью, остальные получили по пятнадцать лет, а Неля, я считаю, слишком легко отделалась. Ну а я, когда вернулся из армии, пошел в школу милиции. Жить в родительской квартире я не мог. Ну вот не мог я жить там, где их убивали! Квартиру разменял, Неле досталась гостинка, хотя многие, кто эту историю знал, говорили мне, что ей ничего не положено, да только я знал: родители хотели бы, чтоб я поступил так, как поступил. Ведь отец простил ее! Сказал: это наша с мамой вина, что она выросла такой, это мы ее избаловали, испортили. Отчасти это было так, но лишь отчасти!

– И вы больше…

– Никогда не разговаривали, – Бережной покачал головой. – Когда она вышла из колонии, то поселилась в той квартире. Я тогда уже работал в райотделе, и она как-то заявилась ко мне на работу, принялась что-то говорить, объяснять, но я, конечно же, слушать не стал, ее дежурный выставил, причем довольно грубо. И я потерял ее из виду на годы, а потом в Степногорске умерла мамина сестра, тетя Галя, и на похоронах, извольте видеть – Неля, да не одна, а с мужем и двумя дочками-погодками!

– Я помню, – Люба кивнула. – Папа тогда сказал: смотри, это твой дядя Андрей.

– Ты не можешь помнить, ведь тебе года четыре тогда было, не больше!

– Я рано себя помню. – Люба стиснула кулак, словно сердце в нем зажала. – Тогда много людей было, а гроб почему-то фиолетовый.

– Да, так и есть. Надо же, запомнила! А это тетя Галя так захотела, даже ткань припасла, вот и обили гроб. Тогда, после похорон, Неля снова сделала попытку объясниться, но я ничего не хотел слышать. Похороны близкого человека и без того вещь тяжелая, а тетка с мамой были очень похожи. Когда не стало родителей, тетка словно усыновила меня, по крайней мере, в армию присылала посылки и письма, и потом годами консервация и продукты привозились мне так же, как ее собственным сыновьям. Тетка жила на окраине Степногорска и держала изрядное хозяйство, и когда погибли родители, она просто включила меня в список, так сказать. А я… В общем, похороны тети Гали были не лучшим временем. У меня до сих пор перед глазами гроб с телом моей мамы, прикрытым полностью, только руки видны. Конечно, следствием доказано, что Неля удары не наносила – но она впустила убийц, науськала их, а потом стояла и смотрела, как эти твари убивают родителей! Тех родителей, что души в ней не чаяли! А ведь они все понимали, и кто знает, что было больнее в тот последний момент: ножевые раны или осознание, что это с ними сотворила их обожаемая девочка. Я… я не могу об этом думать до сих пор.

– Ты приходил на панихиду по моему мужу, дядя Андрей.

– Ты видела меня, надо же. – Бережной покрутил в руках пустой стакан. – Когда умерла Неля, я не пошел ее хоронить. Я отсек ее от себя и больше не хотел знать, она стала мне чужой. Мало того, она была для меня врагом, убийцей моих родителей. И я не хотел знать вас, моих племянниц, и вашего папашу. А ведь вы с Надей не были виноваты… ну, в том, что произошло.

– Мы даже не знали…

– Да, вы не знали. – Бережной кивнул, соглашаясь. – А ваш отец знал.

– Папа знал?!

– Когда Надежда в двадцать лет оказалась замешанной в преступлении, к кому, думаешь, он пришел? Ты тогда дома уже не жила, училась. А Надежда болталась в Александровске, искала на свою задницу приключений, по сути, это была ходячая беда. И как раз твой отец озвучил: вот, дескать, дурная кровь себя все-таки показала.

– Поверить не могу. – Люба растерянно смотрит на Бережного: – Дядя Андрей, прости, пожалуйста…

– Нет, детка, это ты меня прости. – Бережной осторожно взял руку племянницы. – У нас у всех есть раны, которые мы хотим залечить, просто иногда лечим неправильно. Я мог как угодно относиться к Неле или твоему отцу, но вы с Надей ни в чем не виноваты передо мной. Вы были детьми, очень рано потерявшими мать. Какая бы она ни была, она ваша мать, и вы остались сиротами. И никто вам ее не заменил, отец-то женился вторично, когда вы были уже совсем взрослыми.

– Судя по тому, что я видела, ему не стоило жениться на этой женщине.

– Согласен. – Бережной услышал, как открылась дверь – это Георгий закончил причинять добро полицейским офицерам. – Похоже, у твоего отца есть талант – подбирать себе самых неподходящих для жизни женщин… Хотя теперь я думаю, что с Нелей они были два сапога пара.

– Мы… мы были очень счастливы с мамой. – Люба сжала руки. – Она… может, она все осознала и старалась быть лучше, но я о ней помню только хорошее. Она была… в общем, я даже не могу соотнести твой рассказ с тем, что я запомнила о маме: очень элегантная, с прекрасным вкусом, отличными манерами. Отец очень гордился ею, а с нами она всегда была доброй, учила нас вязать куклам платья и…

– Возможно, когда она сама стала матерью, то что-то поняла. – Бережной вздохнул: – Но это ничего не изменило в том, что уже случилось. В общем, я рассказал все это, взвалив на тебя незаслуженный груз, но молчать было бы неправильно. Садись, Георгий, не стой зря.

Все оглянулись на вошедшего, а он поспешил плюхнуться на стул, лишь бы не привлекать к себе внимания. Но таращиться на него никто не стал, разговор не оборвался внезапно, просто тема себя исчерпала.

– А давайте-ка мясо ешьте, совсем остыло. – Диана взглянула на часы: – О, да мне за Аленкой уже пора! Ладно, посуду соберете. Андрей, не забудь привезти ее домой.

– Это когда же я забывал?

– Потому что я напоминаю всякий раз. – Диана повернулась к Любе: – Ты не против, если я приеду к тебе с нашей дочкой? Ей скоро девять лет, и она в восторге от того, что у нее есть взрослая кузина и племянник.

– Конечно. – Люба достала из сумки карточку. – Вот моя визитка, позвоните мне, и договоримся. Буду очень рада.

Диана улыбнулась и вышла, помахав Бережному на прощанье.

Реутов переглянулся с напарником.

Такого они точно не ожидали.





11




Маленький человек возится со своими игрушками.

Бруно наблюдает, как тот складывает кубики, но дело не идет на лад – кубики то и дело падают, Бруно берет их зубами и подает малышу. Самый маленький в Стае должен чувствовать себя защищенным. Тем более человек, который присматривает за малышом, куда-то ушел.


Но Бруно здесь, и он не даст глупому маленькому человеку наделать бед.

Малыш засмеялся, когда Бруно подал ему очередной кубик.

– Я тебя люблю.

Две маленькие ручки обхватили шею пса, и лицо малыша оказалось совсем рядом. Пахнет он карамельками, шоколадом и молоком, а еще немного – дымом, потому что пришел с прогулки.

Бруно лизнул щеку человека, и тот рассмеялся.

– Давай мультики?

Сопя, малыш поднялся, влез на стул, дотянулся до планшета.

Устроившись рядом с собакой, Женька включил планшет и запустил мультфильмы. Он отлично знает, как это делается, самое главное – достать планшет, и будь мама дома, она ни за что бы не позволила ему лезть на стол, но мамы нет, и бабы Лизы тоже. А мультики-то смотреть надо.

А потому Женька со спокойной совестью достал планшет и запустил видео. Ведь Бруно тоже любит мультики, только по Декстеру нипочем не скажешь, что он любит, кроме еды и сна, хотя Женька подозревает, что коту тоже нравятся мультики, просто он этого не показывает – гордый.

Женьке совсем не страшно быть дома одному, баба Лиза сказала: посиди чуток, там пенсию принесли, ну, а он что – сидит, уже большой, а чудовищ не бывает, мама говорила. А даже если бы и были где-то, вот даже в шкафу, так ведь теперь с ним Бруно – самый лучший в мире друг.

Хотя, если дело дойдет до драки с чудовищами, кота тоже в угол не задвинешь.

Женька твердо знает, чего ему нельзя делать: зажигать спички, открывать окна и балкон, трогать краны, рисовать на обоях, есть пластилин, подходить к газовой плите. И нельзя открывать двери – никому, никогда. Потому что у мамы и бабы Лизы есть ключи.

В дверь позвонили, значит, кто-то пришел. Женька уже позабыл, что нельзя открывать дверь, и побежал в прихожую, но Бруно вскочил и, обгоняя малыша, бросился к двери с утробным рыком.

Женька испуганно сжался в комочек: он никогда не слышал, чтобы пес так рычал, и надо тому, кто пришел, сказать, что Бруно отчего-то сердится, но пес оттеснил его от двери.

– Тише, Бруно, тише!

Но за дверью тишина, никто больше не звонит.

Бруно понял – Враг нашел их. Он ушел, но это пока, а значит – вернется. И защитить Стаю, кроме него, некому, потому что никто больше не знает Врага, его видели только они с Декстером.

Бруно знает, что нужно ждать, когда Враг появится снова.

Он готов ждать.





* * *


Мила плавала в красноватом море, где было тепло и уютно.

Она не понимала, как здесь оказалась, и понятия не имела, что надо выбираться – словно она всегда была здесь и никакого другого места не знала. Ее мысли пребывали в покое, она просто дрейфовала по бескрайнему теплому морю.

Изредка до нее доносились звуки, но она не понимала их природу, не слышала их осознанно. Они просто были, и все, и Мила принимала их, как все в своей реальности, другой-то нет. Ее не тревожили сны, воспоминания, боль – она словно вернулась домой после долгого отсутствия, и это ее устраивало.

Иногда ей начинало казаться, что она видит свет – где-то на поверхности, и думала о том, что стоит поближе его рассмотреть, но это требовало усилий, и она отступала. Свет был ей не нужен.

Она не ощущала времени, не знала, день сейчас или ночь, да и забыла о том, что есть день и ночь, как и мир вокруг.

Лишь иногда ее беспокоило… нет, не воспоминание, а тень эмоции, и хотя она не понимала ее сути, всякий раз это беспокойство нарушало ее уютное существование. И она долго силилась понять, что же это.

Откуда-то издали она слышала какие-то звуки – не те, обычные, они приходили извне, – а нечто в собственном сознании.

А потом пришло имя – Бруно.

И теплое красноватое море стало вдруг совсем прозрачным, и свет очень близко. Ей надо вспомнить, кто это – Бруно. Потому что это важно.

Тревога всколыхнула мир вокруг, и Мила изо всех сил плывет на свет.

Но он все отдаляется.





* * *


Георгий рассматривал сидящих в кабинете полицейских.