Удержаться на краю

* * *


– Это хорошо, что мы все здесь.

Бережной имеет в виду Любу, которая села на прежнее место за столом.

– Господа офицеры, мою племянницу вы все уже знаете. Витя, поставь чайник, что ли.

Виктор привычно включил чайник, достал чашки.

– Там в холодильнике бутерброды, давайте поедим, время подходящее. – Генерал открыл холодильник. – Люба, помоги мне тут похозяйничать.

Реутов понимает, что генерал испытывает неловкость, потому что сейчас в интересах следствия ему придется рассказать некую семейную историю, и она, скорее всего, весьма неприглядная. В любой семье бывает такая история, о ней не принято вспоминать, но она отравляет отношения, а то и разделяет людей.

И раз уж за все годы, что он знает генерала, никто никогда слыхом не слыхал о его сестре, а тем более – в глаза не видел племянницу, то история произошла скверная. Настолько скверная, что до сих пор выбивает Бережного из колеи, и Реутов это видит. Может, посторонний не понял бы – генерал привычно спокойный и доброжелательный, – но Реутов чувствует напряжение.

Переглянувшись с Виктором, он достал тарелки. Выглянув в приемную, Реутов обнаружил, что секретарша ушла на обед, а дверь заперта на замок.

«Отлично, никто не помешает. – Реутов прикрыл дверь в кабинет и вернулся к столу. – Михалыч совсем скис, надо было Диане позвонить».

Мысль о том, что нужно позвонить жене генерала, казалась сейчас настолько очевидной, что Реутов пнуть себя готов за то, что не сделал этого раньше. Ведь этот разговор стал бы намного легче, будь здесь Диана. У нее есть удивительная способность вносить разрядку в любую ситуацию, а ее логика и оптимизм, вкупе с рациональным восприятием мира, всякий раз оказывались кстати.

У Бережного зазвонил телефон.

– Где?! Хорошо.

Он посмотрел на собравшихся:

– Признавайтесь, кто Диане позвонил?

– Я – точно нет. – Виктор развел руками. – Да я вообще только пришел.

– И я – нет. – Реутов даже головой помотал. – Мне это минуту назад пришло в голову, но я не успел.

Все это выглядело так, словно ученики в кабинете завуча оправдываются за невесть кем сотворенную шалость. Вот случилось нечто возмутительное, и позвали самых отъявленных сорванцов.

– Дэн, дверь открой – Диана приехала. – Бережной вздохнул, но в глубине души испытал большое облегчение. – Вить, давай еще чашку.

Разговор предстоял неформальный, и хотя офицеров связывала не только работа, но и крепкая дружба, все равно генералу было тяжело рассказывать о том, что когда-то произошло в его семье, слишком это личное.

Но сейчас пришла Диана.

– Привет. – Она улыбается так, что невозможно не улыбнуться в ответ. – А я тут бульон сварила, мяса нажарила – дай, думаю, горячего вам привезу, трудоголики вы мои. Дениска, разгружай сумку.

Реутов взял из рук Дианы объемистый пакет, в котором обретался большой термос и внушительный судок. При мысли о горячем супе у него слюнки потекли – позавтракал он тостами и кофе, потом пил чай в кабинете, но поесть нормально времени не нашлось.

– У меня есть час, пока Аленка на музыке. – Диана подошла к Любе: – Здравствуй, детка. Очень рада знакомству, раньше как-то не получалось.

Люба удивленно смотрит на Диану. Она отлично знает это лицо, глядящее с обложек книг, рядами стоящих на ее полках.

– Вы – Диана Макарова?!

– Да. – Диана засмеялась. – Макарова-Бережная. Надеюсь, вы с малышом приедете к нам в гости.

Бережной ухмыльнулся – Диана моментально оценивала человека, он и сам не знал, как у жены это получалось, но он доверял ее интуиции, признавая тем не менее, что это иррационально. Но раз уж Диана вот так, с ходу принялась приглашать Любу в гости, значит, он не ошибается насчет племянницы.

– Ладно, давайте обедать, господа офицеры. – Диана принялась разливать по чашкам бульон. – Люба, тебе перцу в бульон добавить? Твой дядя перчит все первые блюда до невозможности.

– Да, я тоже.

Люба посмотрела на Бережного, и тот вдруг подмигнул ей.

– Ой, а Георгия-то я потеряла! – Люба всплеснула руками. – Куда он делся?

– Я попросил его немного помочь с мелким ремонтом в здании, он где-то здесь. Звони ему, пусть идет сюда. – Бережной вздохнул: – Что ж, тянуть не будем, разговор назрел. В интересах следствия нужно все-таки рассказать эту историю.

– Сначала бульон, пока не остыл. – Диана понимает, что Бережному очень тяжело сейчас. – Люба, вот перец.

Какое-то время они молча хлебают душистый бульон, и неловкость витает в воздухе. Вся ситуация непривычная, но все понимают, что некий шаг будет сделан, для генерала он непростой, а потому разговор останется здесь, в этом кабинете.

– Ладно, тянуть смысла нет. – Бережной отодвинул опустевшую чашку. – Я должен объясниться, чтоб мы могли двигаться дальше.


Люба внутренне сжалась. Что произошло между матерью и ее братом, она не знала, и спросить было не у кого. Матери давно не было в живых, бабушка же, если и знала, только вздыхала, она так и умерла, не рассказав Любе правды. А отец на ее вопрос, отчего мама не общалась с братом, резко ответил, что не знает, и тему эту закрыл. Теперь Люба понимает, что Бережной расскажет все как есть, и вряд ли это будет счастливая история.

– Господа офицеры, как вы все уже поняли, у меня когда-то была сестра. – Бережной понимает, что тысячу раз передуманное сейчас надо облечь в слова, но это очень сложно – беспристрастно рассказать о том, что оставило в душе незаживающую рану. – Младше на четыре года. Баловали ее все, она была прелестным ребенком. Знаете, такой веселый ангелочек, невозможно смотреть без улыбки, такая милая девочка. Легкая, как птичка, и такая же живая, звонкая, она радовала родителей, и я тоже любил ее, она росла, буквально купаясь в нашей любви. Но, как оказалось, у этого была и другая сторона. В какой-то момент она решила, что мир вращается вокруг нее.

– Девочка выросла?

– Да, Денис, выросла. – Бережной вздохнул: – Родители допустили самую распространенную ошибку, которую делают многие в семье с младшими детьми: они ничего от нее не требовали, кроме того, чтоб она хорошо кушала и по погоде одевалась. Ее баловали. Причем в свои двенадцать я уже понимал: Неля растет капризной, эгоистичной и уже умеет манипулировать людьми. Я это видел, а родители – нет, не желали видеть. Они так беззаветно и слепо ее любили… Она пошла в школу – и мама несколько месяцев торчала под дверями кабинета, на переменах глаз не спускала с обожаемой девочки, чтоб никто не обидел, даже невзначай не толкнул. А это же дети, но чуть что – виновника хватали за шиворот и кричали: «Немедленно извинись перед Нелечкой!» Уже к концу первого месяца учебы от Нели стали шарахаться дети, но маму это не остановило, все вокруг были невоспитанными хулиганами из семей алкоголиков, понимаете? Пока остальные родители не взбунтовались и на ближайшем родительском собрании моей маме не была устроена, как она, плача, говорила, публичная порка. Положение спасла директриса: она вызвала маму к себе и побеседовала. О чем они там говорили, не знаю, но мама перестала торчать под кабинетом. Ну а дома Неле вообще все было позволено. И не сказать, что наши родители были глупыми людьми, ни в коем случае! С меня требовали, как положено, воспитывали, контролировали, наказывали, если требовалось, но когда дело касалось Нели, они словно слепли. Я пытался что-то говорить, но меня обрывали сразу же, причем довольно жестко. Закончилось это тем, что я перестал говорить им. В школе дела Нели шли неважно: подружек у нее не было, в классе ее недолюбливали, на родительских собраниях учителя говорили маме, что Неля не слишком хорошо себя ведет, и она возмущалась – придираются к ребенку! Но я-то знал, что все это правда.

Люба сидела, словно окаменев внутри. Она помнила маму веселой, очень доброй, она играла с ними, читала книжки, водила в кукольный театр… Рассказ дяди об избалованной девочке – это не о ее маме!

Но, с другой стороны, зачем ему такое выдумывать?

– То есть в переходном возрасте проблемы усугубились. – Диана сжала руку мужа. – Так обычно бывает.

– Меня гложет мысль, что родители сами, собственными руками испортили Нелю. – Бережной вздохнул: – Она была добрая, хорошая девочка, но они потворствовали ей буквально во всем, а так нельзя. Ребенок должен знать дисциплину и четко понимать, что хорошо, а что плохо.

– Как же так получилось? – Реутов удивленно смотрит на генерала. – Одни и те же родители…

– На это была причина, конечно. – Бережной нахмурился: – Дело в том, что ранее в нашей семье случилось большое горе. Я этого не помню, был совсем маленьким, но через полтора года после моего рождения мама родила еще ребенка – девочку. То есть у меня была еще одна сестра – Олечка, но я, правда, совсем ее не помню. Сохранились фотографии, но сам я не могу вспомнить, как ни стараюсь. Эта девочка умерла, не дожив две недели до года. Как позже выяснилось, у нее оказался порок сердца, о котором никто не знал. Папа потом говорил, что, когда умерла Оля, он едва не потерял маму. И когда родилась Неля… мама все повторяла, что это Олечка вернулась, они были похожи как две капли воды.

– Андрей!

– Диана, я до своих пятнадцати лет понятия не имел о том, что была еще сестра. Родители считали, что травмировать детей не стоит, к тому же для матери эта тема, я так понимаю, была весьма болезненной. Как оказалось, мы тогда гостили у маминых родителей, в Степногорске. Ну, и беда случилась там: очень жаркое выдалось лето, произошел приступ, но пока «Скорая» доехала, спасать было уже некого. Так что хоронили ребенка там же, в Степногорске, и эта внезапная нелепая смерть просто подкосила маму. Я все это знаю только со слов отца.

– Ты совсем не помнишь?

– Нет, мне трех лет не было, когда умерла Оля. Я не помню, совершенно. Даже когда узнал – все силился вспомнить, ведь не может быть так, чтобы в памяти ничего не сохранилось. Но – нет. В семейном альбоме я видел эти фотографии, но Оля и правда была так похожа с Нелей, что раньше я пролистывал эти фото, не обращая на них внимания. Лишь потом я заметил даты на обороте, и они должны были меня насторожить, заставить задавать вопросы, только я не обращал на них внимания, просто не видел: фото в альбоме были вложены лицевой стороной, а что там написано на обороте, я никогда не смотрел. Но это уже потом было, когда я понял, что…

– Зачем же родители скрывали?

Реутов понимает, что эта история неизвестна даже Диане. Значит, Бережной не говорил с ней об этом – ну, возможно, как-то вскользь, а подробностей она до этого дня не знала. Но предположить, что Бережной не знал о том, что была еще сестра… Неужели родители никогда не говорили о ней, не ездили на могилу, не поминали?

– Денис, я не знаю. – Бережной покачал головой. – Скорее всего, они просто никогда не говорили об этом. Я сам узнал о том, что Оля вообще была, уже лет в пятнадцать – отец с матерью спорили, и мама снова завела свое: она совсем как Оля. А отец тогда с досадой сказал: это не Оля, ну как ты не поймешь, пора уже отпустить наше горе, а мама заплакала. Тогда я спросил у отца, и он рассказал.

– И они не брали тебя на кладбище, на могилу сестры?

– Нет. – Бережной пожал плечами: – Диана, мои родители были… скажем так, весьма сдержанными людьми. Отец считал, что в любом случае надо держать себя в руках, и я думаю, если бы мама имела возможность дать волю эмоциям, она не загнала бы горе внутрь, чтоб оно там тлело полтора десятка лет, невыплаканное и не пережитое. И она бы не искала умершую дочь в Неле, а так… Они с отцом, конечно, посещали могилку, потому что, когда я впервые туда попал, она была очень ухоженной, но сам факт, что я об этом не знал до своих пятнадцати лет, говорит о многом.

– Это странно. – Диана задумалась. – Просто молчать, переживая все внутри… тяжело.

– Смерть, насколько я понимаю, была внезапной – приступ, и все. А порок сердца не был диагностирован, обнаружился только на вскрытии, так что это, безусловно, очень страшно – когда вот так умирает ребенок, который до этого вообще ничем не болел. И потом появилась Неля. Через год после смерти Оли, и она была так похожа на свою покойную сестру!

– У матери была огромная травма, которую она загнала внутрь и переживала, не имея возможности даже поговорить о ней. – Люба внутренне содрогнулась, представив себе ситуацию. – В связи с этим наверняка депрессия, которую надо было лечить, но ее не лечили, в те времена это даже не диагностировали.

– Именно. Никто не диагностировал, просто вот – держи себя в руках. И мама держалась, а вылилось все в то, что произошло потом. – Бережной налил себе воды из графина. – Неля подросла, и появились проблемы, которые увеличивались, как снежный ком. Сначала это были просто какие-то завышенные требования – нарядов, цацек, истерики по поводу невкусной еды или недостаточного внимания, нежелание готовить уроки… Да много всего, неприятного и некрасивого, а родители были словно под гипнозом. На тот момент я уже хотел жить самостоятельно, потому что видеть все это безобразие и не иметь возможности повлиять на ситуацию было тяжело. Я окончил школу, меня призвали в армию, и я был рад уехать, если честно. Наши с Нелей отношения окончательно испортились, я не мог слышать ее истерики, хамство родителям… Иной раз хотелось просто надавать ей лещей. Но я ушел в армию, надеясь, что родители опомнятся, они были неглупыми людьми, ну должно же до них дойти… А через год меня вызвал начальник части и сказал: «Андрей, езжай домой, там у вас беда стряслась».

Люба сжалась. Она была готова услышать… многое. Но она не хотела это слышать. Это разрушало в ней то, что она хранила как счастливые воспоминания.

– Что?…

– Неля познакомилась с компанией ребят гораздо старше себя. С одним из них закрутилась любовь – ей четырнадцати не было, а ему двадцать три, и он уже имел две судимости и одну отсидку. В той компании вообще все ребята были нехорошие, многие из них ранее судимые. Ну а Неля… словно тянуло ее в такое дерьмо, а там, в этой компании, было… все. – Бережной понимает, что сейчас разрушает Любин мир, но он должен это произнести. – И родители, поняв, что происходит, запретили ей. Впервые в жизни ей что-то запретили: отец проявил жесткость, а мама его поддержала. Мало того – ее наказали, лишили доступа к телефону и телевизору, не пустили гулять. Сотовых тогда не было, так что болтовня по телефону и просмотр телевизора были основным развлечением подростков – ну, кроме дискотек и прогулок. Отец с матерью тогда впервые повели себя как нормальные родители, а не прислуга несносной девчонки. Они наконец поняли то, о чем я пытался сказать им годами, осознали, что сами во всем виноваты, но, как оказалось, было уже поздно. Неля обозлилась, толкнула отца, ударила маму, устроила разгром в квартире и сбежала.

– Туда, в ту компанию?

– Да, Денис Петрович. – Бережной потупился. – И они там между собой решили… В общем, они пришли ночью, Неля открыла дверь, впустила их, и они убили моих родителей.

– Нет!

Люба прижала руки к щекам, в ужасе глядя на Бережного:

– Нет, этого не может быть!

– Люба… – он смотрит на Любу измученными глазами. – Есть уголовное дело, и…

Люба и сама понимает, что все правда, но она такая страшная – как теперь с этим жить?

– Я застал отца живым. – Бережной чувствует, как к горлу подкатывает ком – боль вернулась. – Врачи не знали, каким образом, но он, наверное, не мог уйти, не повидав меня. А я примчался быстро: командир договорился и меня подвезли летчики с соседнего военного аэродрома. Конечно, это было против правил, но иначе я бы ни за что не успел, и армия поступила со мной очень человечно, все просто вошли в положение и помогли, чем смогли, так что я застал отца живым. Он был в сознании, уже дал показания следователю, и я слышал их тоже.

– Андрей…

– Я должен это сказать, дорогая. До конца, иначе нечестно. – Бережной смотрит на Любу, и в его глазах сочувствие, а Любе было бы легче, если бы он смотрел с ненавистью. – Отец умер у меня на руках. Преступников задержали, потом осудили. Поскольку Неле на момент совершения преступления было всего четырнадцать лет, она просто попала в колонию – до совершеннолетия. Ну а я… я больше с ней не хотел иметь ничего общего. Сперва она пыталась мне писать, но я знал: она ни о чем не сожалеет, ей просто нужно, чтобы кто-то приезжал и привозил передачи, но тут уж увольте. Ну, бывает такое: рождается кто-то, а на конвейере схалтурили, и душу в этот кусок мяса не вложили, вот и живет он так – ест, пьет, все остальное как полагается, а вот любить – нет, никого не любит и ни о чем никогда не сожалеет.

– Отсутствие эмпатии – признак социопата. – Люба вздохнула: – Надя была такой.