Удержаться на краю
Часть 19 из 43 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Теперь что? – Отец взвинчен, и Люба видит, как краснеет его лицо. – Я требую, чтобы…
– Дмитрий, позволь мне. – Артур Олегович посмотрел на следователя в упор: – Назначаем экспертизы, и мирового соглашения не будет.
– Не будет. – Следователь ухмыльнулся: – А теперь позвольте кое-что вам показать.
На стене загорелся экран, и Люба с удивлением наблюдает Надину квартиру, вот захламленная грязная гостиная, входит мачеха…
– О боже!
Люба не верит своим глазам. Вот мачеха набрасывается на Реутова, рвет на себе одежду, потом упала, покатилась по полу…
– Зачем?…
– А это мы выясним. – Реутов улыбнулся: – Не надо так переживать. Скверная бабенка, и получит она за свои художества по полной программе.
Люба со страхом смотрит на отца. Он сидит неподвижный, только его рука сжата в кулак, даже костяшки побелели.
– Дима, я…
Мачеха словно усохла, ее лицо враз постарело и скукожилось.
– Димочка, я прошу тебя, это не то, что ты думаешь.
– Артур. – Отец медленно поднялся, пошатнувшись. – Побудь здесь, пригляди за всем.
– Но…
Отец молча вышел из кабинета. Генерал, тронув Любу за плечо, тоже вышел, и она понимает его: противно так, словно ушат дерьма рядом вылили.
– Идем, – Реутов подтолкнул Любу к выходу. – Тут уже ничего интересного не будет.
Она послушно пошла за ним, пытаясь как-то склеить в голове увиденное, но ситуация вообще не вырисовывалась. Зачем Татьяне понадобился этот гнусный спектакль?
– Не понимаю.
– Чего ты не понимаешь, Люба? – Реутов обернулся к ней, и в узком пространстве коридора его глаза оказались совсем рядом. – Зачем она это затеяла?
– Ну… да. – Люба ощущает неловкость и отодвигается. – Это… это совсем уже низость ужасная. Нет, я знаю, что такое Татьяна. Она способна сотворить любую подлость, преступление – но только если уверена, что это однозначно сойдет ей с рук, а такое…
– Поверь, бывает и хуже. Огромная удача, что сейчас есть электронные девайсы, иначе эта история сейчас развивалась бы совершенно по-другому. Идем, там папаша твой, мышиный жеребчик, небось к генералу подался, выгораживать супругу. Так оно и бывает, когда женишься на бабе значительно моложе себя. Думаю, отец твой рогат многократно.
– Это не мое дело.
– Ну конечно.
Они вышли в коридор и попали в водоворот людей, одетых как в полицейскую форму, так и в штатское. Они сновали из кабинета в кабинет, кто-то нес из туалета чайник, от автомата плыл запах кофе, слышались разговоры, но Люба словно оглохла.
Ей было и жаль отца, и обидно за него. Она никогда не питала иллюзий относительно его новой жены – и потому не удивилась, когда та без обиняков заявила ей, что нечего, дескать, шляться в их дом, никто ей не рад, просто отец стесняется сказать, а вот ей стесняться нечего: тут своя семья и чужих не ждут.
А теперь отец сидит в кабинете Бережного, и в открытую дверь Люба видит все: и как плечи его опустились, и сам он выглядит совсем стариком.
Люба отпрянула – встречаться с отцом она не хочет, особенно сейчас, после этой постыдной сцены.
– Денис Петрович, я… подожду где-нибудь тут.
Реутов удивленно вскинул брови, но перечить не стал, а подтолкнул Любу в сторону небольшого кабинета:
– Вот здесь давай, тут стул есть, присядь.
Кабинет оказался просторной раздевалкой, Люба села на табурет и замерла.
Она не видела отца много лет и теперь понимала – да, они чужие, Татьяна озвучила тогда его потаенные мысли, в которых отец, возможно, и себе признаться не хотел. И когда Люба перестала приходить и звонить, он ни разу не поинтересовался, куда это они с Женькой запропали. Исчезли – ну и слава богу.
Любе слышно, как отец обратился к Реутову, и голос у него тоже какой-то угасший:
– Я должен извиниться перед вами. – Слова даются ему нелегко, но отец всегда умел держать себя в руках. – Послушайте, я понимаю, что вся эта грязная история могла закончиться для вас очень плохо.
– Я всегда веду запись. – Голос Реутова бесстрастный и холодный. – Андрей Михалыч, мы готовы отчитаться по делу.
– Тогда минут через десять приходите оба сюда. – Бережной обернулся к шурину: – Дмитрий, я думаю, мой офицер уже понял, что ты к этой истории отношения не имеешь. А вот твоя жена – совсем другое дело, и зачем ей понадобился этот мерзкий спектакль, мы выясним, так что придется ей у нас задержаться. А вы с ней между собой потом без нас разберетесь. Будет что-то нужно – обращайся, чем смогу, помогу, а сейчас прости, недосуг. Мы расследуем убийство твоей дочери.
– Убийство?!
– Именно. Разве Люба тебе не говорила?
– Я… Мы не виделись давно, а ее номер я потерял. – Отцу заметно неуютно в этом разговоре. – И Любиного адреса я не знаю. Я бы и о смерти Надежды не узнал, но Люба прислала с курьером письмо мне на фирму. Не понимаю, почему не позвонила… Адрес Надежды Татьяна узнала в Интернете, а Люба… она никогда не доставляла проблем, и я не… Послушай, я понимаю, что выгляжу…
– Мне безразлично, как ты выглядишь, Дмитрий. – Люба слышит, как Бережной с шумом отодвинул стул и поднялся. – Но как ты умудрился жить со своими детьми в одном городе и при этом не видеть их годами, мало того, не знать адресов, номеров телефонов, не общаться и, главное, не стремиться к общению – это для меня полнейшая загадка, вот как хочешь.
– Это сложно. – Отец не привык оправдываться и сейчас начинает злиться. – Второй брак, ребенок… Ну что я тебе рассказываю, ты сам второй раз женат.
– Ты прав, второй раз. Но для нас с Дианой все наши дети – общие, такие же любимые и нужные, как и общая дочка.
– Приемная, а не общая.
Бережной чувствует, что сейчас врежет бывшему родственнику по холеной роже.
– Да, приемная. И мы ее любим точно так же, как родных детей, а может, и больше, потому что она так натерпелась в своей прежней жизни – на десятерых горя хватит. Так что – да, любим и балуем, считаем самой родной и никогда никого из своих детей не оставим, пока живы. А ты родных дочерей просто выбросил из своей жизни в угоду пустой, никчемной и жадной бабе, компрометирующей тебя и изменяющей направо и налево. Ладно, недосуг мне тут по душам с тобой говорить – особенно если учесть, что в наличии у тебя души я очень сильно сомневаюсь. Твоя дочь умерла, а ты за юбкой тянешься. Дочь, которую ты должен был уберечь от беды, от той жизни, что она вела… Все, Дмитрий, ступай, не о чем толковать. И я понимаю, почему вы с Нелли в свое время сошлись, ведь свой свояка видит издалека, да. И хотя Нелли была… сложным человеком с тяжелым прошлым, но она стала тебе именно женой и, уверен, никогда не ставила тебя в такое дурацкое положение.
– Но она умерла, Андрей. И я…
– И на свете не было других баб, кроме твоей Татьяны. – Бережной презрительно фыркнул. – Ступай себе, Дмитрий, я занят.
И больше сказать тут было нечего.
За последние годы отец сто раз мог узнать и адреса, и номера, приехать в гости, да просто звонить на домашний телефон, пока кто-то не взял бы трубку – это несложно, но не приехал ни разу и не позвонил. Он выбросил из своей жизни все, что было до его брака с Татьяной. И их с Женькой тоже. Зато когда замаячила перспектива наследства, они с мачехой сразу адрес узнали.
А может, и раньше знали.
10
Георгий работал уже в пятом кабинете, причем сначала он помог наладить компьютер его хозяину, молодому лейтенанту.
Он перезнакомился с кучей народу, его напоили чаем, угостили бутербродом, предложили пива, а девушка-патрульная сунула ему в карман бумажку со своим номером телефона, что для Георгия оказалось полнейшей неожиданностью.
Он подумал, что преступления – это, пожалуй, единственный фактор, объединяющий человечество.
– Ну, парень, удружил. – Очередной сотрудник радостно пощелкал исправным замком. – Спасибо, а то ведь замучился. Если что будет надо, обращайся. Слушай, тут говорят, ты в компах смыслишь…
Георгий развел руками – смыслю маленько, что ж.
Он уже и забыл, что опасался людей, шарахался от любого реального контакта. Этот людской муравейник не затихал никогда, и Георгий, попав в самую гущу, освоился довольно быстро. Переходя из кабинета в кабинет, он встречал самый радушный прием, и везде его умения вызывали уважение.
Но он не переставал думать о том, что могло случиться между родителями много лет назад.
Да, Люба права, он не виноват в их разрыве. Но почему мать оставила своего ребенка? И если отец избил ее, она убежала, при этом оставила его, – тут понятно, в тот момент она спасалась. Но как она могла не попробовать забрать его потом, а просто оставила с отцом, ведь знала же, что тот собой представляет?
Разве что Люба права: она просто ушла и забыла их.
Потому что иначе почему мать никак не дала о себе знать, когда он вырос?
А он остался с отцом, и вся его жизнь пошла под откос.
Он вообще плохо помнил то время. Просто несколько дней отец сам водил его в сад и забирал, готовил невкусный рис. Тогда Георгий поинтересовался, где же мама, а отец сказал – уехала.
Георгий все ждал, когда она вернется, но она все не возвращалась, а спрашивать отца еще раз он боялся. Он так скучал тогда по матери, и она приходила к нему во сне, брала его за руку и вела за собой, а он шел рядом, ощущая покой и счастье… Потом он начал забывать ее лицо, голос и очень ждал снов, потому что во сне он сразу узнавал ее, они были вместе и он чувствовал себя счастливым. А проснувшись, злился сам на себя – почему, ну почему не спросил, когда она вернется?
Но такие сны снились ему все реже.
А в реальности был вечно всем недовольный отец, который со временем занял все его жизненное пространство. Отец, жизнь которого замкнулась периметром их квартиры; у него не было другого занятия, кроме как смотреть телевизор, выкуривая в день по три пачки сигарет, и изводить сына придирками. Он позволил отцу все это с собой проделать и очнулся только вчера, словно вынырнул из летаргического сна. Оказалось, что ему тридцать пять лет, он живет один в грязной квартире, зарос бородой, как леший, и рядом нет никого – вообще никого.
Но дело в том, что Люба права: он сам позволил с собой все это проделать.
Осознание того, что он прожил, возможно, половину отпущенного ему времени, а фактически и не жил, придавило его. Вот читал он книги о каких-то людях, и они жили в этих книгах, а он жил их жизнями, но если бы кому-то вздумалось написать книгу о нем самом, то писателя ждал бы огромный сюрприз: писать было бы не о чем.
Из всех знакомых насчитывался только похоронный распорядитель Нефедов, но у самого Нефедова таких знакомых вагон, а у Георгия других нет. Заказчики общались с ним через Интернет – он делал работу, ему платили. Зачем все это было нужно? Деньги просто оседали на счету, а он платил коммуналку из электронного кабинета, заказывал в Интернете еду и нужные ему вещи. Курьер доставлял все это прямо домой, а он продолжал жить, будто отец все еще сидел в своем кресле.
Это опустевшее кресло он решился выбросить только позавчера и почувствовал огромное облегчение. Он с радостью вытащил на помойку то, что окружало его в квартире и несло отпечаток прежней не-жизни, и это оказалось абсолютно все, вплоть до обоев. И теперь, когда его жизнь изменилась, он больше не будет прятаться, иначе его ждет точно такое же кресло у телевизора, в котором умер отец.
Георгий достал из рюкзака универсальную отвертку и принялся с новыми силами чинить сломанный шкаф.
– Дмитрий, позволь мне. – Артур Олегович посмотрел на следователя в упор: – Назначаем экспертизы, и мирового соглашения не будет.
– Не будет. – Следователь ухмыльнулся: – А теперь позвольте кое-что вам показать.
На стене загорелся экран, и Люба с удивлением наблюдает Надину квартиру, вот захламленная грязная гостиная, входит мачеха…
– О боже!
Люба не верит своим глазам. Вот мачеха набрасывается на Реутова, рвет на себе одежду, потом упала, покатилась по полу…
– Зачем?…
– А это мы выясним. – Реутов улыбнулся: – Не надо так переживать. Скверная бабенка, и получит она за свои художества по полной программе.
Люба со страхом смотрит на отца. Он сидит неподвижный, только его рука сжата в кулак, даже костяшки побелели.
– Дима, я…
Мачеха словно усохла, ее лицо враз постарело и скукожилось.
– Димочка, я прошу тебя, это не то, что ты думаешь.
– Артур. – Отец медленно поднялся, пошатнувшись. – Побудь здесь, пригляди за всем.
– Но…
Отец молча вышел из кабинета. Генерал, тронув Любу за плечо, тоже вышел, и она понимает его: противно так, словно ушат дерьма рядом вылили.
– Идем, – Реутов подтолкнул Любу к выходу. – Тут уже ничего интересного не будет.
Она послушно пошла за ним, пытаясь как-то склеить в голове увиденное, но ситуация вообще не вырисовывалась. Зачем Татьяне понадобился этот гнусный спектакль?
– Не понимаю.
– Чего ты не понимаешь, Люба? – Реутов обернулся к ней, и в узком пространстве коридора его глаза оказались совсем рядом. – Зачем она это затеяла?
– Ну… да. – Люба ощущает неловкость и отодвигается. – Это… это совсем уже низость ужасная. Нет, я знаю, что такое Татьяна. Она способна сотворить любую подлость, преступление – но только если уверена, что это однозначно сойдет ей с рук, а такое…
– Поверь, бывает и хуже. Огромная удача, что сейчас есть электронные девайсы, иначе эта история сейчас развивалась бы совершенно по-другому. Идем, там папаша твой, мышиный жеребчик, небось к генералу подался, выгораживать супругу. Так оно и бывает, когда женишься на бабе значительно моложе себя. Думаю, отец твой рогат многократно.
– Это не мое дело.
– Ну конечно.
Они вышли в коридор и попали в водоворот людей, одетых как в полицейскую форму, так и в штатское. Они сновали из кабинета в кабинет, кто-то нес из туалета чайник, от автомата плыл запах кофе, слышались разговоры, но Люба словно оглохла.
Ей было и жаль отца, и обидно за него. Она никогда не питала иллюзий относительно его новой жены – и потому не удивилась, когда та без обиняков заявила ей, что нечего, дескать, шляться в их дом, никто ей не рад, просто отец стесняется сказать, а вот ей стесняться нечего: тут своя семья и чужих не ждут.
А теперь отец сидит в кабинете Бережного, и в открытую дверь Люба видит все: и как плечи его опустились, и сам он выглядит совсем стариком.
Люба отпрянула – встречаться с отцом она не хочет, особенно сейчас, после этой постыдной сцены.
– Денис Петрович, я… подожду где-нибудь тут.
Реутов удивленно вскинул брови, но перечить не стал, а подтолкнул Любу в сторону небольшого кабинета:
– Вот здесь давай, тут стул есть, присядь.
Кабинет оказался просторной раздевалкой, Люба села на табурет и замерла.
Она не видела отца много лет и теперь понимала – да, они чужие, Татьяна озвучила тогда его потаенные мысли, в которых отец, возможно, и себе признаться не хотел. И когда Люба перестала приходить и звонить, он ни разу не поинтересовался, куда это они с Женькой запропали. Исчезли – ну и слава богу.
Любе слышно, как отец обратился к Реутову, и голос у него тоже какой-то угасший:
– Я должен извиниться перед вами. – Слова даются ему нелегко, но отец всегда умел держать себя в руках. – Послушайте, я понимаю, что вся эта грязная история могла закончиться для вас очень плохо.
– Я всегда веду запись. – Голос Реутова бесстрастный и холодный. – Андрей Михалыч, мы готовы отчитаться по делу.
– Тогда минут через десять приходите оба сюда. – Бережной обернулся к шурину: – Дмитрий, я думаю, мой офицер уже понял, что ты к этой истории отношения не имеешь. А вот твоя жена – совсем другое дело, и зачем ей понадобился этот мерзкий спектакль, мы выясним, так что придется ей у нас задержаться. А вы с ней между собой потом без нас разберетесь. Будет что-то нужно – обращайся, чем смогу, помогу, а сейчас прости, недосуг. Мы расследуем убийство твоей дочери.
– Убийство?!
– Именно. Разве Люба тебе не говорила?
– Я… Мы не виделись давно, а ее номер я потерял. – Отцу заметно неуютно в этом разговоре. – И Любиного адреса я не знаю. Я бы и о смерти Надежды не узнал, но Люба прислала с курьером письмо мне на фирму. Не понимаю, почему не позвонила… Адрес Надежды Татьяна узнала в Интернете, а Люба… она никогда не доставляла проблем, и я не… Послушай, я понимаю, что выгляжу…
– Мне безразлично, как ты выглядишь, Дмитрий. – Люба слышит, как Бережной с шумом отодвинул стул и поднялся. – Но как ты умудрился жить со своими детьми в одном городе и при этом не видеть их годами, мало того, не знать адресов, номеров телефонов, не общаться и, главное, не стремиться к общению – это для меня полнейшая загадка, вот как хочешь.
– Это сложно. – Отец не привык оправдываться и сейчас начинает злиться. – Второй брак, ребенок… Ну что я тебе рассказываю, ты сам второй раз женат.
– Ты прав, второй раз. Но для нас с Дианой все наши дети – общие, такие же любимые и нужные, как и общая дочка.
– Приемная, а не общая.
Бережной чувствует, что сейчас врежет бывшему родственнику по холеной роже.
– Да, приемная. И мы ее любим точно так же, как родных детей, а может, и больше, потому что она так натерпелась в своей прежней жизни – на десятерых горя хватит. Так что – да, любим и балуем, считаем самой родной и никогда никого из своих детей не оставим, пока живы. А ты родных дочерей просто выбросил из своей жизни в угоду пустой, никчемной и жадной бабе, компрометирующей тебя и изменяющей направо и налево. Ладно, недосуг мне тут по душам с тобой говорить – особенно если учесть, что в наличии у тебя души я очень сильно сомневаюсь. Твоя дочь умерла, а ты за юбкой тянешься. Дочь, которую ты должен был уберечь от беды, от той жизни, что она вела… Все, Дмитрий, ступай, не о чем толковать. И я понимаю, почему вы с Нелли в свое время сошлись, ведь свой свояка видит издалека, да. И хотя Нелли была… сложным человеком с тяжелым прошлым, но она стала тебе именно женой и, уверен, никогда не ставила тебя в такое дурацкое положение.
– Но она умерла, Андрей. И я…
– И на свете не было других баб, кроме твоей Татьяны. – Бережной презрительно фыркнул. – Ступай себе, Дмитрий, я занят.
И больше сказать тут было нечего.
За последние годы отец сто раз мог узнать и адреса, и номера, приехать в гости, да просто звонить на домашний телефон, пока кто-то не взял бы трубку – это несложно, но не приехал ни разу и не позвонил. Он выбросил из своей жизни все, что было до его брака с Татьяной. И их с Женькой тоже. Зато когда замаячила перспектива наследства, они с мачехой сразу адрес узнали.
А может, и раньше знали.
10
Георгий работал уже в пятом кабинете, причем сначала он помог наладить компьютер его хозяину, молодому лейтенанту.
Он перезнакомился с кучей народу, его напоили чаем, угостили бутербродом, предложили пива, а девушка-патрульная сунула ему в карман бумажку со своим номером телефона, что для Георгия оказалось полнейшей неожиданностью.
Он подумал, что преступления – это, пожалуй, единственный фактор, объединяющий человечество.
– Ну, парень, удружил. – Очередной сотрудник радостно пощелкал исправным замком. – Спасибо, а то ведь замучился. Если что будет надо, обращайся. Слушай, тут говорят, ты в компах смыслишь…
Георгий развел руками – смыслю маленько, что ж.
Он уже и забыл, что опасался людей, шарахался от любого реального контакта. Этот людской муравейник не затихал никогда, и Георгий, попав в самую гущу, освоился довольно быстро. Переходя из кабинета в кабинет, он встречал самый радушный прием, и везде его умения вызывали уважение.
Но он не переставал думать о том, что могло случиться между родителями много лет назад.
Да, Люба права, он не виноват в их разрыве. Но почему мать оставила своего ребенка? И если отец избил ее, она убежала, при этом оставила его, – тут понятно, в тот момент она спасалась. Но как она могла не попробовать забрать его потом, а просто оставила с отцом, ведь знала же, что тот собой представляет?
Разве что Люба права: она просто ушла и забыла их.
Потому что иначе почему мать никак не дала о себе знать, когда он вырос?
А он остался с отцом, и вся его жизнь пошла под откос.
Он вообще плохо помнил то время. Просто несколько дней отец сам водил его в сад и забирал, готовил невкусный рис. Тогда Георгий поинтересовался, где же мама, а отец сказал – уехала.
Георгий все ждал, когда она вернется, но она все не возвращалась, а спрашивать отца еще раз он боялся. Он так скучал тогда по матери, и она приходила к нему во сне, брала его за руку и вела за собой, а он шел рядом, ощущая покой и счастье… Потом он начал забывать ее лицо, голос и очень ждал снов, потому что во сне он сразу узнавал ее, они были вместе и он чувствовал себя счастливым. А проснувшись, злился сам на себя – почему, ну почему не спросил, когда она вернется?
Но такие сны снились ему все реже.
А в реальности был вечно всем недовольный отец, который со временем занял все его жизненное пространство. Отец, жизнь которого замкнулась периметром их квартиры; у него не было другого занятия, кроме как смотреть телевизор, выкуривая в день по три пачки сигарет, и изводить сына придирками. Он позволил отцу все это с собой проделать и очнулся только вчера, словно вынырнул из летаргического сна. Оказалось, что ему тридцать пять лет, он живет один в грязной квартире, зарос бородой, как леший, и рядом нет никого – вообще никого.
Но дело в том, что Люба права: он сам позволил с собой все это проделать.
Осознание того, что он прожил, возможно, половину отпущенного ему времени, а фактически и не жил, придавило его. Вот читал он книги о каких-то людях, и они жили в этих книгах, а он жил их жизнями, но если бы кому-то вздумалось написать книгу о нем самом, то писателя ждал бы огромный сюрприз: писать было бы не о чем.
Из всех знакомых насчитывался только похоронный распорядитель Нефедов, но у самого Нефедова таких знакомых вагон, а у Георгия других нет. Заказчики общались с ним через Интернет – он делал работу, ему платили. Зачем все это было нужно? Деньги просто оседали на счету, а он платил коммуналку из электронного кабинета, заказывал в Интернете еду и нужные ему вещи. Курьер доставлял все это прямо домой, а он продолжал жить, будто отец все еще сидел в своем кресле.
Это опустевшее кресло он решился выбросить только позавчера и почувствовал огромное облегчение. Он с радостью вытащил на помойку то, что окружало его в квартире и несло отпечаток прежней не-жизни, и это оказалось абсолютно все, вплоть до обоев. И теперь, когда его жизнь изменилась, он больше не будет прятаться, иначе его ждет точно такое же кресло у телевизора, в котором умер отец.
Георгий достал из рюкзака универсальную отвертку и принялся с новыми силами чинить сломанный шкаф.