Удержаться на краю

– И я ее понимаю. – Люба внутренне содрогнулась, представив себя в такой ситуации. – Бедняжка…

– Ну да, не фонтан. – Леонид нахмурился, что-то вспоминая. – Но нам-то с матерью могла сказать! Хотя, когда она исчезла, Тамарка приходила, скандалила, дескать, мы знаем, куда Милка подевалась, а ей не говорим, хоть она родная мать, извольте видеть. Мать, надо же! Ну, моя мамка тогда тоже не сдержалась, так что Тамаркин ор насчет «яжемать» у нас не прокатил – она у меня, если ее достать, мягко говоря, не леденец на палочке, так что огребла тогда Тамарка по самые гланды. Милка знала, что делала, ничего не сказав, – Тамарка первым делом к нам и явилась.

– Ну, это понятно, переживала…

– О чем ты говоришь! – Леонид фыркнул. – Переживала она, как же, держи карман! Она просто надеялась, что Милка пойдет работать и будет деньги в дом приносить. Да, из всех детей только к ней Тамарка ходила на родительские собрания и сидела там в чистой одежде, трезвая, тихая, очень гордая – в нашем классе ее не ругали. Милку она выделяла из всех своих детей – у нее единственной была собственная комната. Переделанная из бывшей кладовки, с очень маленьким окном, убогая и темноватая, но своя. Милка там наводила чистоту и держала запертой, входить туда было запрещено всем под страхом смертной казни – Тамарка сама следила за тем, чтоб остальные волчата не ковыряли замок.

– То есть мать все-таки любила Милу?

– Ну, любила – это сильно сказано. Просто Милка была ей выгодна: когда требовалось пойти что-то потребовать от власти, Тамарка брала с собой Милку. Ее аккуратный благообразный вид навевал мысли о том, что такая большая семья, а вот же дети ухоженные и воспитанные… при этом о ней все отлично знали, но всякий раз при виде Милки велись. Она и правда была не похожа на остальных Клемпачей. Думаю, ее биологическим отцом был один из Тамаркиных собутыльников – спившийся интеллигент Гена Аполлонов. Одно время он преподавал в школе историю, но пьяный учитель – так себе тема, а пить он начал смолоду, так что из школы его попросили. Потом одно время заведовал клубом, пока и оттуда не поперли за пьянку, но его отцовство у Милки – это моя версия. Просто в той среде, которую создали вокруг себя Клемпачи, не могло быть нормальной наследственности – ну, разве что Гена Аполлонов, да. К тому же у Милки такой же, как у Гены, нос – маленький, тонкий, на мужском лице он выглядит смешно, а девочке в самый раз. И эта нижняя губа, а верхняя изогнута, как лук, – у Гены в аккурат такие же признаки, если бы кто-то взял труд присмотреться к его опухшей харе, а я в свое время присмотрелся. Но молчал: никому до этого дела не было, а я не сплетник.

– И всем было плевать на то, что там такой ужас происходит?

– Ну, когда я учился в школе – да, всем было плевать. Учителя так – булькали изредка, ну и детская комната милиции изображала деятельность, но правда в том, что управы на таких маргиналов тогда не было. Это потом уже соцслужбы принялись изымать из этой семейки детвору – рожали там все хором: и мать, и подросшие дочки. Даже одна из внучек оказалась беременной в одиннадцать, вот с нее-то и начались неприятности Клемпачей с государством, но ни меня, ни Милки тогда уже не было в городе.

– Но у Милы, по-моему, сейчас какая-то другая фамилия? Я квитанции заметила на столе… Соколова?

– Сокол – осталась от недолгого, но плодотворного брака.

– Это как?

– Она поступила учиться в здешний институт, на факультет радиоэлектроники или что-то такое, обслуживавший когда-то завод «Гамма» – он выпускал разные электронные штуки. В девяностых его распилили, корпуса продали, но институтик остался, специальность тоже никто не отменял, потому что преподавателей некуда было девать, вот Милка и выучилась там – бесплатно. Она, как оказалось, собрала перед отъездом все справки – ну, что из многодетной семьи, малоимущая. Годы хождений с мамашкой по кабинетам не прошли даром: она четко знала, что может выбить, и даже обзавелась рекомендациями. Ей дали направление на учебу, а горисполком все годы оплачивал ее проживание в общаге и трехразовое питание в институтской столовке. Она три года прожила в общаге, а потом в этом же институте подцепила Витю Сокола – парнишку с ДЦП. Я его знал и раньше, он встречался с девчонкой из нашего меда, в одном блоке со мной жила. Он приходил к ней, но потом у них что-то не заладилось, и он ходить перестал, но в городе я его встречал иной раз, мы здоровались, бывало, и поговорим о том о сем как знакомые. А потом он пропал – общие приятели сказали, что женился, но я понятия не имел, на ком, а видишь, как мир тесен. Витя ходил, прихрамывая очень заметно, и вообще был болезненный, но зато умный, юморной и компанейский чувак, очень интеллигентный. А лицо у него было… такое, как на картинах, где ангелов рисуют. Девки млели, несмотря на его хромоту. Жил он с мамой вот в этой квартире и Милку туда же забрал из общаги. Свекровь вроде бы очень была рада – и вот жить бы им, поживать, но, как на грех, через полгода после бракосочетания Витя Сокол с матерью ехали от тетки, материной сестры, которая живет в Привольном, и в рейсовый автобус, на который они, как потом выяснилось, едва успели, врезался грузовик. Причем водитель был не виноват – он просто умер за рулем, такое иной раз случается, и неуправляемый многотонный грузовик протаранил рейсовый автобус. Милкин муж и свекровь сидели сразу за водителем, на местах для инвалидов, и как раз туда пришелся основной удар. Они погибли мгновенно, хотя справедливости ради надо сказать, что там вообще была кровавая каша, из всего автобуса выжили четверо, и те не рады. Милка в том автобусе не оказалась по чистой случайности: она подхватила какой-то вирус, слегла с температурой, так что в гости, понятное дело, не поехала. А после похорон она оказалась хозяйкой вот этой квартиры, ну и мужнину фамилию оставила, конечно. Сокол – это тебе не Клемпач.

– Ужасно.

– Милка – стойкий оловянный солдатик, потому я уверен, что она будет в порядке. Мы ведь после школы связь потеряли, хотя и корешились, она меня не раз по химии подтягивала, ну и мамка моя ее любила и жалела, я уже говорил. А потом Милка уехала, никому ни слова не сказав, как в воду канула, и я, бывало, вспоминал старую боевую подругу, но узнать о ней было не у кого. Уж Клемпачи о ней точно ничего не знали, и хорошо. А пару лет назад иду я по набережной, навстречу пес вот этот вышагивает, и Милка за ним на поводке семенит. Ну, я очень рад был ее видеть, и с тех пор мы снова общаемся. Матери-то я сказал, но она никому ни звука, сама понимает: если прознает семейка, где блудная дочь обретается да какие хоромы имеет, то как пить дать примется «в гости» шляться, а Милке незачем это. Когда с собакой беда стряслась, Милка сразу ко мне приехала. Она боец – выкарабкается. Тут главное, чтоб полиция нашла того сукина сына, который все это с ней сотворил.

– А к ней можно зайти проведать?

– Вообще-то там охрана стоит, но я могу провести. Только смысла нет, она неконтактна.

– Я слыхала, что больные в коме все слышат. – Люба наблюдает, как Женька подбирается к конфетнице. – Я просто скажу ей, что звери у меня и я их не брошу, пока она не выздоровеет.

– Ну, тоже дело. Можно завтра утром, я сменяюсь с суток, в десять уже буду свободен, ты к этому времени приходи, и я проведу тебя к ней.

– Отлично. А собака…

– Бруно в порядке. Он молодой, сильный, его быстро привезли и хорошо прооперировали – все заживет, будет как новый, тут беспокоиться не стоит. Послеоперационное сечение абсолютно чистое, – говорят же, «заживет, как на собаке», ну так на этой собаке все заживает даже скорее.

Леонид ушел, обменявшись с Женькой крепким рукопожатием, от чего тот пришел в восторг, и Люба впервые подумала о том, что мальчику нужен отец. До этого вопрос с отцом не вставал, Женьке вполне хватало мамы и их небольшого домашнего мирка. Но Люба понимает: сын растет, и ему нужен отец.

Вот только ей не нужен муж, совершенно.

Зазвонил телефон, и Люба напряглась – звонит дядя Андрей. Снова будет задавать вопросы, на которые у нее нет ответов.

– Люба, тут такое дело… – Она слышит тревогу в голосе дяди. – С похоронами Надежды придется повременить.

– Почему?

– Понимаешь, детка… в ее организме обнаружено некое вещество, довольно редкое, которое… в общем, нужны еще экспертизы, так что дату похорон перенесем. Я скажу, когда можно будет ее забрать.

– Что происходит?

– Любочка, просто пойми: Надя не сама умерла. – Бережной явно расстроен разговором. – Она была убита.

Люба ошалело смотрит на телефон, словно это аппарат виноват в плохих новостях.

– Убита? – Она обнаружила, что Женька устроился на коврике рядом с псом, включил на планшете мультики, и пес, похоже, вполне доволен данным положением дел – они вместе заинтересованно пялятся в экран. – Кому могло понадобиться убивать ее, да еще при помощи какого-то вещества?

– Люба, я свяжусь с тобой позже, сейчас у меня совещание. – Бережной спешит закончить разговор. – Просто имей в виду, что все не так просто, и в ту квартиру пока не ходи, мы ее опечатали. Ты ничего оттуда не забирала?

– Нет.

Люба вспомнила картину, которая так и осталась лежать в багажнике, и решила, что это не имеет значения.

– Ладно. Все, Любочка, держись. Не хочешь в гости приехать? Будем очень рады вас видеть.

– Пока никак, у меня собака тут…

– Да, я помню. Ну, ладно, что-нибудь придумаем.

Люба смотрит, как Женька обнимает пса, и думает о том, что убийца Нади и тот, кто попытался убить Милу, – один и тот же человек, и единственные настоящие свидетели – собака и кот.

Но убийца вполне может счесть, что и они с Георгием опасны.






7




– Вещество, которое использовал убийца Надежды Рудницкой, – то же, что найдено в крови Миланы Сокол. – Реутов полистал страницы отчета. – Расчет был на то, что токсикологию, кроме стандартных маркеров, делать никто не станет – и не стали бы, если бы Люба не рассказала о нападении на Милану.

– Думаю, чувак очень удивился, когда понял, что жертва выжила после нападения. – Виктор открыл холодильник в поисках пива. – Иди сюда, моя сиротка. Одна осталась, тебе тут страшно и холодно.

Он достал последнюю банку пива и огляделся в поисках кружки.

– Дэн?

– Я пас, пей сам. – Реутов не был фанатом пива, и приятель это знал, но банка последняя, и предложить половину было в правилах Виктора. – Кто я такой, чтобы становиться между вами.

– Да, эта крошка – последняя, надо послать кого-то за пивом.

– Ну, так стажера пошли, у Семенова их там десяток сидит, словари лопатят, бедолаги.

Они засмеялись. Капитан Семенов славился на все управление своей страстью к грамматике и безжалостно гонял стажеров, пишущих отчеты с кучей разнообразных ошибок. Семенов язвительно и очень смешно разносил своих безграмотных рабов, насмехался над их формулировками и требовал переделать, при этом пользоваться компьютерами и текстовым редактором запрещал. Стажерам выдавался набор школьных учебников и словари, и они, проклиная свое беззаботное детство, проведенное за игрой в доту и контрстрайк, вручную составляли отчеты, удивляясь многочисленным грамматическим открытиям, которые дарили им словари.

Польза, конечно, была – это признавали все. В отделе постепенно исчезли объявления типа «Кто нашол ножек с перломутровойручькойпрозьба вернуть в кабинет 206». Семенов был весьма острым на язык и, обнаружив подобное объявление на доске внутренних объявлений, мог разыграть целое представление в лицах, повествующее о времяпрепровождении несчастного бывшего двоечника в средней школе. Остальные ржали, про себя осознавая, что не стали объектом подобного разбора лишь по причине меньшей рассеянности.

И кое-кто из сотрудников, правильно оценивая свои возможности, втихаря завел себе на полке словарь.

Начальство посчитало, что у Семенова явный педагогический талант, поэтому работу со стажерами поручили ему. Миновать капитана при распределении стажеров по отделам стало невозможно, и это добавило головной боли начальникам отделов, потому что все характеристики, которые они составляли после прохождения стажерами практики, тоже шли через неугомонного капитана. И тут уж никакие «перломутровыеручьки» не катили, поскольку Семенов считал, что полиция должна вызывать уважение у граждан, а не гомерический хохот пользователей соцсетей при выкладывании очередного безграмотного шедевра в виде протокола, и под общие стенания остальных сотрудников продолжал упорствовать в своей ереси.

Конечно, если бы не Бережной, капитана давно бы сместили – далеко не всем нравилось, как он лютует по поводу грамматики, – но генерал тоже считал, что полиция должна вызывать уважение.

– Напиши Семенову, пусть пошлет какого-нибудь салагу за пивом. – Виктор вылил остаток содержимого банки в кружку и сделал глоток. – Тут надо копать в направлении – кому выгодно. Ну, допустим, племянница генерала была барышней вполне определенного свойства: квасила, регулярно устраивала шумные посиделки, к ней вечно шлялась какая-то шантрапа, из-за нее соседи не могли поставить на подъезд дверь с кодовым замком, и ее визитеры, да и просто обычные прохожие превратили подъезд в отхожее место… В общем, Надежда Рудницкая вела антиобщественный образ жизни, так что пока можем предположить, что она кого-то просто достала. Кстати, сестрица ее вообще другая. Вот как дети, выросшие в одной семье, в одинаковых условиях, – и такие разные. Принципиально разные, я бы сказал.

– Внешне похожи.

– Были похожи, Дэн. Вот это точнее – были похожи. – Виктор допил пиво и с сожалением заглянул в пустую кружку. – В детстве, подростками – скорее всего – были похожи вообще как двойняшки, разница-то между ними меньше года. Но потом в какой-то момент их пути разошлись, и по итогу Надежда выглядела лет на десять старше Любы. Допустим, кто-то убил ее, потому что она достала соседей. С натяжкой, но – допустим. То есть имеется какой-никакой мотив. Но кому могла помешать тихая, интеллигентная Милана Сокол?

– Не знаю. – Реутов изучает картотеку. – Работает на аутсорсинге: обслуживает сервера, она технарь. Чинит поломки, меняет сгоревшие детали, окончила наш радиотехнический институт пять лет назад – когда-то он выпускал специалистов для местного завода. В статусе вдовы. Помнишь то жуткое ДТП на трассе, недалеко от Привольного? Мы с тобой еще в старом отделе работали.

– Когда водила умер от инфаркта и грузовик, потеряв управление, врезался в рейсовый автобус?

– Да, это. – Реутов бросил в чашку пакетик с чаем. – В том ДТП погибли муж Миланы и свекровь, и эта квартира досталась ей.

– Ну, вряд ли она причастна.

– Она и не причастна, это случайность. Но я копнул, и оказалось, что в девичестве гражданка носила фамилию Клемпач, и вот родня у нее весьма красочная. Восемнадцать детей у мамаши-героини, и все, как один, кроме нашей фигурантки, – рецидивисты. Шестеро уже покойники… племяши тоже по зонам, кто постарше. Да, семейка та еще. Ну, парни тут – Саша, Ваня, Коля, Игорь и далее – ничего примечательного. И в процентном соотношении парней в семье было меньше, и преступления они совершали незатейливые: злостное хулиганство, воровство, разбой. Никаких извращений, короче, все просто, как ножка стула: украл, выпил – в тюрьму. Зато девчонок было с избытком, и имена им давали – закачаешься, и преступления у них, можно сказать, на почве страсти. Вот слушай: Карина Клемпач – квартирные кражи, сводничество. Кристина Клемпач – проституция, сводничество. Есения Клемпач – торговля наркотиками, скупка краденого. Аурелия Клемпач – нанесение тяжких телесных повреждений, повлекших смерть, организация преступной группы… Да, эта милая барышня выйдет лет через пятнадцать, тут умышленное убийство. Есения, Аурелия – где они такие имена брали? Каролина Клемпач – проституция, вовлечение в занятия проституцией несовершеннолетних. Марианна Клемпач – проституция, скупка краденого, растление малолетних: дочку свою, одиннадцатилетнюю Ренату Клемпач, по сходной цене гражданам напрокат сдавала, пока та не оказалась беременной… Изольда… а, эту убила как раз Аурелия, что-то девочки не поделили. Изабелла – мошенничество, надо же, и хватило мозгов! Янина…

– Дэн, прекрати. – Виктор содрогнулся от отвращения. – Это какой-то паноптикум, цирк уродов! Я бы таким «героиням» зашивал героическое место, чтоб не плодились.

– Или принудительная стерилизация. – Реутов поморщился. – Это же надо суметь – родить восемнадцать детей, семнадцать из которых – тупо преступники. И их дети тоже.

– Династия, однако. – Виктор пожал плечами: – Неудивительно, что наша потерпевшая сбежала от них, поменяв пароли и явки. Меня другое удивляет…

– Как она в такой кислотной среде выросла нормальной? – Реутов закрыл страницу картотеки и потянулся. – Ну, так в семье не без урода, Вить. Вот в данной семейке она и оказалась штатным уродом, как ни странно это звучит.

Открылась дверь, и на пол, звякнув, опустился пакет. Дверь закрылась, Виктор удовлетворенно ухмыльнулся:

– О, пивко. Выдрессировал их Семенов. Будешь?

– Нет, я чаю. – Реутов листает отчет. – Значит, так. Вещество использовалось когда-то спецслужбами, и сейчас его не выпускают.

– Но у киллера оно было.

– Как видишь. – Он включил чайник. – Не стыкуются эти два нападения. Ничего общего не было у барышень. Ну, кроме места проживания. Они не общались, имели разный круг интересов, никаких общих знакомых – кроме соседей, безусловно. Согласно данным, предоставленным оператором сотовой связи, они никогда не созванивались, не обменивались эсэмэсками, в списке контактов друг у друга не значатся.

– Кроме того, что потерпевшая Сокол не раз и не два спускалась к Рудницкой и между ними происходили довольно громкие перепалки относительно ночного шума из квартиры последней или загаженной лестницы. Но этим может похвастаться практически любой из тамошних жильцов, кроме глухой старушки из восемнадцатой квартиры. Такие скандалы никогда не происходили тет-а-тет. Обычно, заслышав возбужденные голоса, другие соседи присоединялись к веселью.

– Да, племянница у генерала весьма колоритная девушка.

– Была. – Виктор открыл бутылку пива и с удовольствием отхлебнул. – Вот ты не думал, как так вышло – мы с тобой впервые услышали о том, что у Михалыча есть племянницы? Родные племянницы, заметь! При их с Дианой гостеприимстве, когда на дачу приглашаются все близкие, племянниц там никогда не было, даже упоминания о них! Ну, ладно Надежда, дама весьма определенного свойства, но Люба – приятная во всех отношениях девушка, очень респектабельная, приветливая, воспитанная, аккуратная, что с ней-то не так?

– Вить, я даже спрашивать не хочу. – Реутов побарабанил пальцами по столешнице, обдумывая слова напарника. – Значит, была какая-то причина. Я поинтересовался… осторожно так, знаешь. Сестра Бережного, Нелли Рудницкая, умерла много лет назад от скоротечного рака, оставив мужу двух девочек-погодков. На момент ее смерти Надежде было девять, Любе – восемь. Это все, что известно, и если для генерала данная тема болезненная, кто я такой, чтоб ее ковырять.