Училка и миллионер

Я хочу возмутиться, но начинает плакать Сава. Наверное, этот переполох испугал его. Крепче прижимаю малыша к себе, решив разобраться с Макарским после, и иду к подъезду.

Савелий редко ведёт себя так, как сейчас. Голосит, выкручивается, выгибается. Личико всё красное, а голос такой, что уши закладывает. Я с трудом выношу его крик, хочется сразу сделать всё, что ему хочется, зацеловать и заобнимать, но сейчас я даже где-то в глубине души рада, потому что надеюсь, что папочке не понравится и он сбежит обратно.

— Давай ключи, — Макарский отбирает у меня связку, которую я, учитывая разбушевавшегося Саву, едва выуживаю из кармана, и сам отпирает дверь квартиры.

Приглашение ему не нужно, он без него отлично справился, приперевшись ко мне. Я стараюсь держать себя в руках и успокоить сына, но внутреннее ощущение потери безопасности заставляет ныть в груди.

Сбрасываю кроссовки и иду с малышом в зал — нашу единственную комнату, не считая кухни и санузла. Понятия не имею, где Макарский собирается расположиться на ночь. Пусть спит на табурете на кухне. Жаль, что на двери комнаты у меня нет замка.

Сава, весь зарёванный и уставший, наконец успокаивается. Ещё всхлипывает, требуя приложиться к груди и, наконец, спокойно уснуть, но уже хотя бы не кричит.

Я полностью игнорирую Макарского. Чести много — внимание ему уделять. Раздеваю сына, мою его быстренько под краном, потому что на ванную нет ни времени, ни сил, надеваю чистый подгузник и футболочку.

Костя, засунув руки в карманы, стоит у окна. Он тут лишний. Неужели не чувствует? Это мой мир. Мой и сына, а Макарского я вычеркнула. Вышвырнула из мыслей и из сердца. По крайней мере, так всё это время считала.

— Можешь выйти? Мне надо Саву покормить.

— Я чем-то мешаю? — разворачивается к нам и смотрит в глаза.

Всем, Костя. Всем.

— На ночь он ест грудное молоко, — смотрю в ответ в ожидании, что до него дойдёт.

— И? Мой сын будет сосать грудь моей женщины. Почему я должен выходить?

О, он серьёзно?!

— Костя, пожалуйста, — говорю ровно, но сдерживать яростные нотки получается с трудом. — Ребёнку надо уснуть в привычной обстановке.

Ну же, Макарский, не спорь. Просто уйди.

— Хорошо, — отвечает спустя несколько секунд молчания. — Буду в кухне.

Когда он выходит, у меня получается, наконец, спокойно выдохнуть. В теле всё равно сохраняется напряжение и сейчас оно выстреливает дрожью в пальцах и скованностью в плечах. Молоко отходит плохо, я вижу это по Саве, который сосёт быстро и яростно, но потока толком дождаться не может. Пытаюсь расслабиться, как учил Захар, чтобы гормоны сработали, и малыш смог получить своё молоко.

Я так делала уже много раз, и у меня получается. Савелий наедается и через пару минут сладко и крепко засыпает. Я тяну, никак не переложу его в кроватку, потому что это означает, что мне надо будет встать и выйти к Косте. А я не хочу.

Но сколько не сиди, маленькому нужно нормально лечь в кроватку. Я аккуратно перекладываю его и прикрываю тёплой пелёночкой, целую, снова обещая ему и себе, что никому и ни за что не отдам.

Макарский сидит за кухонным столом с чашкой чая. Он снял пиджак и расстегнул верхние пуговицы на рубашке, закатал рукава. Смотрит понуро на собственные ладони.

И снова на меня накатывает ощущение нереальности происходящего. Макарский на моей кухне смотрится так же неестественно, как… как я в его жизни.

Он поднимает на меня глаза, когда я, обхватив себя руками, присаживаюсь за стол напротив.

В глубине души я знала, что когда-то этот момент настанет, и Костя узнает о ребёнке. Но не думала, что так скоро. Надеялась, что когда это произойдёт, сын уже будет большой и всё будет понимать. А такого маленького, если Макарский решит отнять, то заставят забыть меня.

Боже, как страшно потерять это маленькое родное существо, которого ещё вот совсем недавно и не было на свете. Может, я схожу с ума, может, накручиваю, но как иначе, если страх парализует?

Мы сидим за столом и смотрим друг на друга. Ни он, ни я взгляд не опускаем.

— Ты не посмеешь забрать его, — повторяю ещё раз, вдавив под столом ногти в ладони до боли, чтобы сохранить максимально спокойное выражение лица.

— Я и не стану, — отвечает спокойно, почти устало, и я уже даже хочу выдохнуть с облегчением, но тут он добавляет: — Я заберу вас обоих.

— Вот как, — откидываюсь на спинку стула и складываю руки на груди, чтобы хоть как-то защититься от его энергетики. — А ты спросил, хочу ли я этого?

— А ты спрашивала меня, хочу ли я, когда решила скрыть от меня факт рождения сына? — упирается ладонями в стол и будто нависает надо мной, хотя остаётся сидеть на месте.

Мы словно ходим по кругу, идём по тому же кольцу, что и во дворе Котовского сегодня.

— Зачем, Костя? Зачем мне было говорить тебе о нём? У тебя жена, вы планировали ребёнка!

— Да кто тебе такую чушь сказал?! — Макарский вскакивает, повышая голос, но тут же осекается, бросив взгляд на прикрытую дверь кухни. — Какого ещё ребёнка?

— Я видела тебя в интернете с ней у клиники! — тоже вскакиваю. Ругаться шёпотом, оказывается, сложнее, чем криком. — И ты сам подтвердил, что женат!

— В интернете? — Макарский застывает, удивлённо моргая. — Ты увидела какую-то статью, задала один единственный вопрос, лишив меня права дать хоть какие-то пояснения, и сбежала, утаив беременность? Ты вообще сама слышишь, как тупо это звучит?

Я захлопываю рот и сглатываю. То, как сейчас произнёс он, и правда звучит… странно. Просто извернул, как обычно, как ему удобнее.

— Катя, как только мы стали близки, я с ней не был. Брак оставался формальностью, и я собирался с этим разобраться ближайшее время.


— Хочешь сказать, я разбила твою семью? — шокировано смотрю на него. — Так я ещё и разлучница?

— Нет! Чем ты слушаешь? — качается головой. — Это сложно объяснить, но я попробую. Пусть и с опозданием, но попытаюсь. Мы поженились в восемнадцать. Без особой любви, но с крепкой дружбой и физической совместимостью. Разошлись уже давно, задолго до встречи с тобой, Лина живёт с другим, но оформить развод никак руки не доходили. И да, иногда мы виделись и трахались.

Это всё слишком для меня и непонятно. Как и казалось мне с самого начала, Костя слишком испорчен, мне такого не понять. Спать с женой, которая уже живёт с другим, но ещё не в разводе, а также одновременно подкатывать ко мне.

— Прости, — поднимаю ладони, останавливая его. — Достаточно, для меня это за гранью.

— Я понимаю, Катя, но такова была моя жизнь до тебя. Мне извиниться за то, как я жил? — он снова наращивает эмоции в голосе. — Такой была моя жизнь, да, что уж поделать. А потом я встретил тебя, и всё изменилось. Я не врал — я действительно влюбился. С Линой мы больше не виделись для близости, документы на развод были на оформлении. Но тут ты увидела что-то там в интернете и сбежала. Очень по-взрослому, да.

— То есть это я виновата? — у меня тоже не получается говорить тихо уже. — Хочешь сказать, в Москву ты летал для оформления развода?

— И его тоже. А ещё у Лины обнаружили рак, и я должен был помочь. Она мой друг, Катя. Не только бывшая жена и сексуальная партнёрша. Ещё и друг, да, и сейчас в том числе.

Сжимаю голову ладонями и отворачиваюсь. Слишком много информации, слишком много эмоций. И новых, и тех, что я консервировала эти полтора года глубоко в груди, сейчас они нашли лазейку, сломали дамбу и бьют ключом. Меня разматывает внутри, раскручивает то, что я держала в железном кулаке усилием воли. Слёзы подкатывают, злость кипит, обида душит.

— Чего ты хочешь сейчас, Костя? — оборачиваюсь и спрашиваю севшим голосом. — Что тебе от нас нужно?

— Как и всегда, — пожимает плечами устало. — Ты, Катя. Я хочу тебя. Я по-прежнему люблю тебя. Хочу растить сына, о котором узнал всего несколько часов назад.

— И поэтому угрожаешь отнять его? — у меня вырывается истерический смешок.

Макарский прикрывает глаза на несколько секунд и молчит. Кажется, его запал злости угас, оставив за собой дикую усталость.

— Ты выбора мне не оставляешь, — говорит тихо. — Я хотел бы иначе, но я не готов снова искать тебя, когда ты вдруг решишь сбежать. Вас искать. Поставь себя на моё место, Катя. Ты скрыла от меня сына, такое сложно принять, — голос его становится твёрже, а взгляд снова приобретает тяжесть и остроту. — Сын будет расти рядом со мной. Будешь ли рядом ты — сама решай. Выбор за тобой, Катерина.

Выбор без выбора.

Разговор ни о чём.

Думаю, мы оба сказали, что хотели. Я ухожу и закрываюсь в душе, где даю волю слезам. Знаю, что они проблему не решат и даже состояние не облегчат, но сдержаться не могу.

А когда выхожу, даже не смотрю на кухню. Я хочу спать. Забыться хотя бы на несколько часов рядом с кроваткой своего зайчика. Подхожу, чтобы прикрыть его, если столкнул одеялко, но вся внутри вдруг леденею, потому что кроватка оказывается пуста. В квартире тишина, будто нет никого. Мне кажется, что моё сердце останавливает, а волосы на голове начинают шевелиться.

Нет, пожалуйста, нет-нет.

— Он расплакался, когда ты была в душе, — слышу из тёмного угла комнаты, — уснул уже, но я не решился переложить обратно.

Макарский сидит в кресле у окна и в слабом свете я вижу, как бережно он держит Саву, спящего на его груди, раскинув ручки и ножки. Мне хочется тут же подбежать и отнять ребёнка, но… я вдруг зависаю будто. Смотрю на крупные мужские ладони, обхватившие детскую спинку, на то, как малыш своей щёчкой прижимается к широкой мужской груди. На размеренное, спокойное дыхание обоих. И вдруг чувствую болючий укол в сердце.

Я была так уверена в своём решении, так зациклена на боли и обиде, что… думала лишь о себе, получается? Считая, что поступаю правильно, я лишила не только отца сына, но и сына отца. Не спросила, всё сама решила. Уверила себя, что поступила верно, но…

А что если нет?





32




Спала я прошедшую ночь плохо, постоянно прижимая к себе Саву. Присутствие Макарского, пусть он и спал в кресле, меня тревожило и не давало расслабиться. Ощущения вообще были странные после того, как я увидела сына у него на руках, мирно спящего и сладко посапывающего.

В груди поселилось странное чувство, которое мне совершенно не нравится, оно меня беспокоит, давит, царапает, заставляя чувствовать то, чего я чувствовать не хочу — вину. Перед Костей, да, но самое главное — перед сыном.

Я не хочу это ощущать, но ощущаю, и от этого не спрятаться. Мне нужно подумать, что со всем этим делать, как действовать, как отстаивать себя и сына, если Костя будет пытаться нас разлучить. И… как не думать о нём самом. Я затолкала свои чувства к Макарскому глубоко-глубоко, занавесила их злостью и обидой, задвинула за занятостью на работе и заботой о Саве. Надеялась, что иссохнут и умрут. Но стоило Макарскому появиться, как эти узники подняли голову и снова стали набирать силу.

Как запретить непослушному сердцу стучать быстрее, когда он вот так, рядом, всего в паре метров. Когда моё обоняние улавливает запах его парфюма — того же самого, который я пыталась так тщательно отстирать от своей блузки и бюстгальтера, чтобы не вспоминать и не думать, не проваливаться в мысли и фантазии.

Мучительно, страшно, тревожно. А я должна быть со светлой головой, чтобы не наделать ошибок.

Утром Костя говорит мне собрать важные вещи и подумать, что я хочу забрать с квартиры. Я понимаю, что выбора он не даст, поэтому не спорю. Пока, по крайней мере. Он уезжает, а возвращается через два часа. Мне-то, собственно, и собирать особо нечего. Пока Сава спит первый сон, я складываю в сумки наши вещи, звоню Захару, чтобы забрал кроватку, которую мне отдали Котовские, складываю посуду, тщательно мою микроволновку и мультиварку — их тоже заберёт брат.

Что с работой делать — не знаю. Мало ли как будет дальше. Поэтому звоню директору и сообщаю, что снова ухожу в декрет с сохранением за мной рабочего места. Заявление вышлю по системе на электронку. Это не Наталья Валентиновна, и выслушать мне приходится много неприятного. Но меня это даже не цепляет, к удивлению, наверное потому, что мозг сосредоточен на более серьёзных вопросах.

— Вы готовы? — Макарский обводит взглядом мой чемодан и рюкзак, когда возвращается в квартиру.

— Готовы, — отвечаю сквозь зубы. — Куда ты нас собираешься везти? В Москву?

— Есть два варианта: Москва и Геленджик. У меня и там, и там управляющие офисы. Ты куда хочешь?

— А какая мне разница, где ты меня запрёшь? — вскидываю бровь, ощущая, как волна злости набирает обороты, поднимаясь по горлу.