Училка и миллионер

Он резко разворачивается и уходит, оставляя меня в звенящей тишине.





28




Этот день рождения даже хуже того, когда я месяц ждала, что мы с родителями на мои девять лет пойдём в цирк на воде, а вместо праздника с утра проснулась с температурой и уже к вечеру была вся испещрена зелёными точками. Прорыдала тогда два дня и даже торт не захотела. Друзей ко мне, ввиду высокой заразности ветрянки, не пустили, и только двоюродный брат Захар сказал, что ему по фигу и даже разрисовался точечками, хотя и был здоров.

Я сползаю со стола и дрожащими руками поправляю одежду. Слёзы катятся сами по себе, щиплют губы, растревоженные напористыми поцелуями. Я слизываю, ощущая солёность. Зажмуриваюсь, пытаясь остановить непрошенный поток, но плакать хочется только сильнее. Просто позволить слезам течь дальше, без рыданий и всхлипываний.

Ноги на каблуках подкашиваются, и я оседаю прямо на пол у доски, опираюсь спиной на стену и прикрываю глаза.

Почему он так себя ведёт? Что не так со мной, что он выплёвывает мне в лицо такие разрушительные эмоции? Костя не похож на человека, часто дающего им волю, почему именно на мне его прорывает?

А ещё страшно от того, насколько меня всё это задевает. Чего боялась, то и получила.

— Екатерина Валерьевна, — дверь распахивается, и я вздрагиваю, увидев на пороге директрису.

Первым порывом является желание резко подняться, сделать вид, что всё в порядке, но очевидно же, что нет. Так что я просто остаюсь на месте. Выговор так выговор, и даже если хуже. Сил у меня сейчас нет.

— Катя, — тихо говорит Наталья Валентиновна и, прикрыв аккуратно дверь, подходит ближе.

А потом вконец меня удивляет, когда сбрасывает туфли-шпильки и присаживается рядом со мной на пол, тоже опираясь спиной на стену.

— Катя-Катенька, — говорит негромко после пары минут молчания, — как поётся в песне: “Плохие мальчики оставляют раны”. Так всегда было.

Я в ответ только всхлипываю и задушено выдыхаю, ощущая, как заложенность в груди от обиды и разочарования, немного рассеивается.

— Я так понимаю, Константин Львович приходил поздравить с днём рождения? — кивает на розовую коробочку, чудом зависшую на краю стола.

— Угу.

— Кать, он… сильно обидел? — поворачивается и вдруг смотрит очень настороженно.

Я даже не сразу понимаю, о чём она, а потом, проследив за её взглядом, натыкаюсь на слабо повисшую пуговицу на блузке.

— Нет, — качаю головой, — он… тут другое.

Не знаю почему, но мне вдруг хочется с ней поделиться. Как с матерью или старшей сестрой, наверное. Не могу даже определить точно, потому что сестры у меня нет, а с мамой мы на такие темы сильно близко никогда не общались.

— Я просто… не понимаю его, кажется. А он меня. Мы друг друга не слышим.

— Будто из разных миров, — кивает она понимающе.

— Именно, — шмыгаю носом и тянусь к пачке влажных салфеток, что лежат в маленьком ящичке у доски, чтобы дети и я сама могли вытирать руки после мела.

— Такие мужчины как Макарский кружат голову, Катюша, я на себе когда-то подобное опробовала. И падать от этого головокружения очень больно.

Я, вытерев нос, внимательно смотрю на директора. Она говорит сейчас задумчиво и как-то отстранённо. О своём.

— Но, — поворачивает голову ко мне, — что-то мне подсказывает, что с этим Львовичем не так всё просто, Катя. И таких как он любовь сворачивает в бараний рог, уж больно странно он ведёт себя, как для его типажа. Так что ты не спеши резать по живому. Но решать тебе, конечно.

Вздохнув, она поднимается, всовывает ноги обратно в туфли, скривившись и, кивнув мне ещё раз, уходит.

Как бы горько мне ни было осознавать, но я понимаю, что о любви речи не идёт. Ревность, собственничество, желание подчинить — да. Страсть. Но глупо надеяться, что Костя вот так взял и влюбился в меня. Глупо и горько.

Кое-как причесав мысли и чувства, а затем и волосы, потому что от аккуратного пучка остались только воспоминания, я убираю рабочее место и собираюсь домой. До последнего не прикасаюсь к розовой коробочке, словно она может меня ужалить или отравить. Но в конце концов швыряю её в сумку. Дома решу, что с ней делать.

Дома после долгого душа разговариваю с родителями по телефону. От видеосвязи отказываюсь, сославшись на неполадки с интернетом. Не хочу, чтобы они видели меня в таком состоянии. Мама сразу заметит неладное, скажет, что глаза блестят или заметит, что губы закусываю часто. Дурацкая привычка проявляется, когда я нервничаю, взволнована или очень расстроена. И как её не контролируй, всё равно пролезает.

После разговора с мамой и папой, я уваливаюсь на диван и отвечаю на десятки сообщений с поздравлениями. Это даже отвлекает и заставляет улыбаться. Ученики, их родители, бывшие одноклассники, сокурсники и ещё куча людей, которым соцсети услужливо напомнили, что некая Екатерина Зайченко празднует сегодня день рождения.

Скоро телефон совсем разряжается, и приходится залезть в сумку за зарядным. И вот там я, хоть и пыталась намеренно не вспоминать о ней, напарываюсь на злосчастную коробку.

Первым желанием является взять и вышвырнуть её с балкона, но я пресекаю это истерическое проявление. Резко выдохнув, срываю белый бант и раскрываю коробочку.

Честно говоря, у меня захватывает дух от увиденного подарка. Мне никто никогда ничего подобного не дарил. На маленькой белой бархатной подушечке расположилась подвеска в форме буквы “К” из белого золота, усыпанная мелкими камешками. Я не сильна в ювелирных украшениях, но по блеску и невероятной красоте могу сказать, что это, скорее всего, бриллианты.

Когда первый шок восхищения проходит, во мне вспыхивает злость. “К” — Константин. И тут пометил, блин. Но тут присматриваюсь к вышитой ниже на подушечке надписи — “Катерина” и качаю головой. Всё равно не верю, что совсем без умысла указать на себя.


Но подвеска и правда невероятно красивая, я даже не сразу решаюсь к ней прикоснуться. А когда притрагиваюсь, почему-то тут же воровато отдёргиваю руку. Это слишком дорогой подарок, я такие не приемлю. Нельзя позволять, чтобы потом никто не посчитал обязанной, поэтому, я снова захлопываю коробочку, и только потом раскрываю маленькую открытку, выпавшую мне на колени.

«Прости меня, Катерина, я вёл себя как идиот. И я в тебя влюбился, моя маленькая училка»

И глупое сердце снова ёкает. Не из-за подвески, а из-за этих строк. Несмотря на произошедшее, хочется верить, но и обида ржавым осадком точит душу. Захар и Вика давно звали, а у меня есть пара отгулов за поездку на конкурс. Нужно развеяться и спокойно над всем подумать. Море, как всегда, поможет.





* * *


— А в этом как? — Вика прикладывает голубое платье и вертится возле примерочной.

— Красиво!

Как и в десяти предыдущих.

Кажется, кому-то сорвало башню в этом магазинчике для будущих мамочек. Вика перемеряла уже кучу платьев, костюмов, халатов, пижам, комплектов белья. Даже подушки-червяки для беременных примеряла, лёжа на диванчике.

На кассе уже лежит молокоотсос, упаковка одноразовых послеродовых трусов, три ночные сорочки для роддома, комплект прозрачных сумок тоже для роддома и вот теперь пришёл черёд платьев.

Вика очень милая. Вообще, она сильная и целеустремлённая женщина, это видно по ней, но, видимо, долгожданная беременность, о которой она даже не мечтала, дала своё.

— Так лучше голубое или зелёное? Мне кажется, зелёное лучше живот подчёркивает. А голубое красивее лежит на спине.

— Вика, тебе идут оба. И ты уже купила бежевое с почти таким же кроем, — улыбаюсь.

— Лучше тогда брючный костюм с блузкой-разлетайкой?

— Он красивый, но ты уже взяла один с жакетом.

Вика смеётся, взлохмачивая волосы пальцами и снова смотрит на себя в зеркало, любовно оглаживая живот.

— Ты не даёшь мне побыть транжирой, Катя, — отдаёт охапку вещей консультанту, глядя на них с сожалением.

Потом мы идём в кафе в торговом центре и балуемся вредной едой. Совсем немножко. Потом идём гулять в парке.

В Сочи часто зимой идут дожди, но сегодня замечательная погода. Солнечно и тихо, ветра почти нет. Дышится легко, настроение, когда гуляешь среди зелёных пальм, великолепное.

Даже сейчас, в начале зимы, мне хочется мороженого, когда я гуляю по сочинскому парку. И, собственно, в этой маленькой радости мы с Викой себе не отказываем. Берём по большому фисташковому рожку и усаживаемся на одну из лавочек.

Мы с Викой нашли общий язык. Мне интересно слушать о том, как они вместе учились с моим двоюродным братом, как дружили и даже не помышляли о том, что через много лет после школы станут парой.

После нескольких лет брака муж ушёл от Вики, потому что она не могла забеременеть. Диагноз бесплодие лёг на душу тяжёлой ношей, но она научилась с ним жить, посвятила себя карьере. А потом совершенно случайно попала на медосмотре с своему бывшему однокласснику и моему брату, который после осмотра выразил глубокое сомнение в диагнозе. Вике было сложно поверить, страшно снова надеяться, но она рискнула. Но ребёнка Захар подарил ей не как врач в результате лечения. Они встретились на конференции и… после фуршета всё получилось естественным путём. Вика считает это чудом, а мой брат неверным и подозрительным диагнозом, поставленным ей ранее.

Так или иначе, бывшие друзья-одноклассники, врач и пациентка, по воле судьбы стали любовниками, а потом и парой, которая скоро познает счастье родительства.

Пока мы сидим в парке, Вика внимательно наблюдает за детьми, бегающими на площадке. Замечаю, как она под плащом поглаживает живот, каким взглядом смотрит на родителей и гуляющих детей. Мне кажется, она ещё до конца не верит в то, что всё-таки станет мамой.

В моей душе это тоже цепляет какие-то струны. Детей я всегда воспринимала как нечто связанное с профессией, но сейчас я вдруг представляю, что однажды и у меня самой будут дети. Это не странно, но мысль проскакивает так внезапно и оставляет такой яркий след, что я даже сама не знаю, как к этому относиться. Теряюсь, что ли.

А ещё Вике очень интересно узнать о детстве Захара с моей стороны. Я рассказываю ей смешные истории и делишки, которые мы вытворяли с ним вместе. Не сболтнуть бы какой-нибудь секретик, за который Зернов мне потом будет угрожать надёргать уши.

— Слушай, — вдруг говорит Вика приглушённо, глядя мне за спину. — Вон та чёрная тачка стоит тут сколько мы сидим, и мне кажется, мужик в ней пялится на нас с тобой.

Обернувшись, я даже не удивляюсь, когда вижу здоровенного монстра Макарского чуть дальше на дороге вдоль велосипедной дорожки.

— Ты его знаешь?

— Ещё как, — хмуро отвечаю Вике. — Я на минуту.

Вот же наглый какой. То, что от него не сбежать, я уже поняла. Но мог бы мне дать время прийти в себя и успокоиться, прежде чем снова являться, ещё и преследовать.

— Кать, может не надо? — она сводит тревожно брови. — Что-то он какой-то там грозный.

— Не волнуйся.

Встаю и решительно шагаю к машине, хотя, если признаться, внутри поднимается шторм не только возмущения, но и волнующее, трепещущее чувство.

Подхожу к машине с пассажирской стороны и стучу в окно. Оно опускается, а Макарский смотрит так, словно совершенно не ожидал увидеть меня, и наша встреча — абсолютная случайность.

— Катерина! — удивлённо поднимает брови. — Какими судьбами?