Училка и миллионер

И как бы я не сердилась, как бы сто раз не пообещала себе, что нам с Костей не по пути, глупое сердце бьется в рёбра радостно изнутри. Нет, обида жжется, но розы так умопомрачительно пахнут…

Я понимаю, что обманываю сама себя, отставляя цветы подальше и стараясь не смотреть на них, пока собираюсь на работу, но само то и дело получается украдкой взгляд бросить или аромат поймать. И каждый раз глубоко в душе мне хочется улыбнуться. Хочется оправдать грубость Кости ревностью. Само в памяти всплывает это его «моя женщина».

Собравшись, я тороплюсь на работу. Уже у ступеней школы меня встречает толпа родителей моих семиклассников. Они поздравляют, много всего хорошего желают, благодарят.

Мне всегда становится не по себе, когда ученики или их родители дарят подарки. Это мило и приятно, но сильно смущает. И отказаться принять некрасиво.

В школу я захожу с букетом цветов и ярким пакетом, в котором блестящая большая коробка. Даже не представляю, что в ней, но в любом случае крайне благодарна.

Коллеги тоже поздравляют, девчонки даже дарят шарики и конверт, и потом я со всем этим добром уже поднимаюсь к себе.

И вот тут самое интересно. Громкое, звонкое, оглушительное тройное «С днём рождения!» от моего седьмого «В». И вот это поистине приятно!

Конечно, перейти сразу к уроку сложно. Дети возбуждены, им весело, и урок начать толком получается едва ли минут через пятнадцать от начала. Ну не строгость же включать после такого поздравления.

Другие классы тоже поздравляют. Десятый дарит цветы и коробку конфет, пятиклашки несколько самодельных открыток. Мне очень приятно, но к концу всех уроков я эмоционально выжата сильнее, чем обычно. Да ещё и нервозность какая-то нападает. Предвкушение и в то же время всё ещё не отпускает обида.

Он ведь приедет. Сказал — значит, так и будет. Хочется и ногой топнуть, и дверь не открыть, но… я ведь знаю, что так не поступлю.

Наливаю себе чашку чая, пока заканчиваю проверку тестов десятого класса. Выставлю в электронный журнал и буду собираться домой.

И едва я заканчиваю, даже не допив чай, как дверь после короткого стука открывается. На пороге стоит Дима с букетом цветов.

— Катя, — подходит ближе. — Я бы хотел поговорить.





27




Дима подходит ближе и протягивает цветы и коробку конфет. Я принимаю, наконец решившись поднять на него глаза.

— Чаем угостишь? — кивает на чайник и мою одинокую кружку.

— Конечно, присаживайся.

Пока Дима снимает стул с ближайшей к моему столу парты, я достаю из шкафчика ещё одну кружку, пакетик чая и коробку сахара-рафинада. Заливаю кипятком из чайника и ставлю перед Димой, а сама сажусь за свой стол.

— Вот и попробуем, — открываю конфеты, которые он принёс.

Вообще, пить вместе чай после уроков для нас привычно. Это как поздороваться или поболтать в коридоре. Мы с девчонками часто звали его к себе, а потом Дима и сам стал приходить. Это ведь нормально.

Но не сегодня. Потому что именно сегодня я как раз и чувствую, как меня тяготит это чаепитие. Тем более вдвоём. Неужели он не понимает, не чувствует, что я сконфужена? Но и отказать я не могу — человек просто пришёл поздравить меня с днём рождения, было бы странно сейчас выставить его за дверь.

— Дети поздравляли? — спрашивает глядя слишком внимательно.

— Да, — улыбаюсь, радуясь, что мне не нужно искать тему для разговора. — Цветов куча, сладостей. Объемся и буду толстой.

Дима смеётся, мне тоже становится легче общаться, и я улыбаюсь.

— Кать, — он вдруг становится серьёзным, и мне эта перемена не нравится. — Ты давно с ним?

— С кем? — тоже перестаю улыбаться, прекрасно понимая, о чём, точнее, о ком он говорит.

— С этим Макарским. Он мне не понравился.

— Так, — я встаю из-за стола, стараясь говорить максимально спокойно. — Дим, прости, но ты считаешь, я должна была предоставить тебе кандидатуру своего парня на одобрение?

Может, это звучит излишне грубо, но я не обязана отчитываться за свой выбор и предпочтения, тем более перед Димой.

— А он тебе парень? — Дима тоже встаёт и подходит ближе. Слишком близко. — Он ясно выразился, как мне показалось.

— Возможно, — резко разворачиваюсь и прямо смотрю ему в глаза. — А возможно и нет. Но это наше с ним дело.

Я чувствую, как меня наполняет гнев. В теле появляется напряжение, и мне хочется взять и оттолкнуть Диму. Мне совершенно не нравится, что он суёт нос в мою жизнь, даёт оценку, высказывает мнение, которого я не просила.

— Катя, — говорит куда мягче и прикасается пальцами к моей ладони. — Я не хочу обидеть тебя. Я просто… ты мне очень нравишься, а этот… Он грубо с тобой обращается, я же видел. Неужели тебе это нравится? Я бы ни за что так не поступил. Бросай его, Катя. Если нужно, я подожду, пока ты придёшь в себя, и мы попробуем.

Длинная, эмоциональная тирада, несвойственная Дмитрию, меня удивляет. Я понимаю его мотивы, но ничего не могу поделать с неприятием, вспыхнувшим внутри и подкатившим тошнотой к горлу.


— Дим, — высвобождаю руку и пытаюсь отвернуться, отойти, чтобы некомфортный контакт стал не таким близким, но он вдруг снова настойчиво сжимает мои пальцы и тянет за руку к себе.

— Перестань, — делаю шаг назад, упираясь бёдрами в стол.

— Ну ты пиздец непонятливый, Дмитрий-коллега, — раздаётся спокойный голос со стороны двери.

Слишком спокойный голос. Я бы даже сказала неестественно.

Дима отпускает мою руку и резко разворачивается. Мне же хочется провалиться сквозь землю. Сердце ухает в груди тяжёлым каменным боем, а все органы и системы вдруг резко начинают ощущать нехватку кислорода.

Дима отходит в сторону, а Костя медленно проходит по кабинету. Я же вцепляюсь пальцами в крышку стола за спиной и застываю, наблюдая за Макарским.

— Девушка тебя, кажется, попросила перестать, — Костя подходит к Диме вплотную, а я даже дышать перестаю от напряжения. — Моя девушка. Ты ж вроде бы отклонениями не страдаешь, неужели не доходит?

Вижу, как Дима расправляет плечи и задирает подбородок. Господи, мне только тут драки не хватало. В школе! Подумать только, словно подростки. А у Кости ещё и рука травмирована.

Но Костя, как будто Дима внезапно испарился, поворачивается и подходит ко мне.

— С днём рождения, детка, — наклоняется и целует в губы, которые я плотно сжимаю, но он на это никак не реагирует. — Это тебе.

Опускаю глаза на небольшую продолговатую розовую коробочку, сверху украшенную белым маленьким бантом, которую Макарский мне протягивает.

— Спасибо, — отвечаю негромко, прочистив горло. Как же мне хочется, чтобы всё это напряжение быстрее рассосалось, и я могла вдохнуть свободно.

— Тебе там тетради проверить не надо? Или оценки выставить? — Макарский с деланным недоумением оборачивается к застывшему в напряжённой позе Диме, и смотрит так, будто не ожидал, что тот ещё здесь.

— К чёрту, — выплёвывает Дима и быстро выходит, хлопнув дверью.

Я зажмуриваюсь, по-детски надеясь, что вот сейчас открою глаза и всего этого будто не бывало.

— Какой недогадливый, — равнодушно пожимает плечами Макарский и идёт закрыть дверь, распахнувшуюся после удара.

— Костя… — опускаю глаза, когда он снова возвращается ко мне.

Я такая слабая. Его запах, близость, дыхание у моих волос — сводит с ума, заставляя забыть обиду. Всё, чего мне хочется — это чтобы обнял. Чтобы поцеловал так, как он это делает. Но меня он тоже должен услышать: со мной так нельзя, я не вещь, мне больно от этого “а мы трахаемся”.

— Нам надо поговорить, — стараюсь говорить твёрдо и поднимаю на него глаза, но натыкаюсь на горящий пламенем взгляд.

Понимаю, что сейчас перед Димой была маска. На самом деле, Костя под властью эмоций. Пугающих меня до чёртиков эмоций.

— И часто он так к тебе наведывается чайку попить? — кивает на две кружки, подходя так близко, что мне становится некомфортно. Это не та желанная близость, которой мне так хотелось. Это давление.

— Иногда.

Почему некоторые люди думают, что им можно вот так вот нарушать чужое личное пространство? Я хочу отойти, но Макарский мне не даёт. Заключает в тиски мои запястья, вынуждая посмотреть снова на него.

— Мне башню рвёт от ревности, Катя, — выталкивает через зубы. — Я думал прямо здесь его за плинтус закатаю, понимаешь? Этот задрот меня бесит, а тем более, когда находится в радиусе трёх метров возле тебя. Что мне делать, Катя?

Наклоняется и перехватывает за талию, прижимая к себе.

— Как унять это в груди и в черепной коробке? — касается носом кожи на шее и тянет запах. — Горит огнём, понимаешь? Выжигает. Будто мне не под тридцатку, а восемнадцать только-только стукнуло.

Меня тоже начинает вести. Дыхание становится глубже, голова плывёт, тело плавится в крепких объятиях.

— Ты моя, Китти Кэт. Только моя. Не хочу даже в поле зрения вокруг рядом с тобой никого видеть, — шепчет так жарко, что вот-вот я сгорю. — Сам тебя постоянно хочу. Везде, понимаешь?

Макарский толкает меня к учительскому столу, приподнимает и усаживает на него. Его ладони по-хозяйски скользят под юбку, сбивая её на талии. Моя голова настолько затуманена, что я едва ли не позволяю ему стащить с меня трусики.

— Нет, Костя, стой, — торможу, выставив ладонь и упёршись ему в грудь. — Тормози. Мы в школе. И я сказала, что хочу поговорить.

— Потом поговорим, — отмахивается и снова нападает на мой рот, сжимая ладонями грудь едва ли не до боли. — Я хочу сейчас.

— Костя, хватит, — начинаю вырываться. — Здесь не место.

— Да плевать.

Сердце заходится шоком и страхом, когда Макарский двигает пачку тетрадей на столе и наваливается, зажав мои руки за моей же спиной.

— Какая разница где? На этаже уже никого нет, — дёргает с плеча блузку.

— Есть разница! — злость и обида подкатывают к горлу слезами и сорвавшимся голосом. — Мне есть!

И тут кто-то будто ставит всё происходящее на паузу. Костя застывает, всё ещё сжимая меня в руках, а потом отпускает и делает шаг назад.

— Блядь, — выплёвывает негромко, прикрыв глаза и опустив голову, потом вскидывает её и смотрит мне в глаза. — Прости, Катерина, меня несёт. Совсем мозги по пизде пошли. С днём рождения.