Училка и миллионер

— Ну да, — огрызаюсь. — Совершенно случайная встреча.

— Вот! Земля такая круглая, оказывается.

— Костя! Что ты здесь делаешь?

Он перестаёт паясничать и смотрит внимательно и серьёзно.

— Сядь в машину, пожалуйста.

Приоткрывает пассажирскую дверь. Я пока не готова с ним разговаривать, тем более так близко, в закрытом, ограниченном пространстве машины. Но по-другому он отсюда не уберётся.

Тяжело вздохнув, я взбираюсь внутрь и прикрываю дверь. Смотрю на Костю строго, хотя сама тону в его аромате и желании прикоснуться.

— Костя, я серьёзно. Зачем ты здесь?

— За этим.

Я даже опомниться не успеваю, как она хватает меня ладонью за затылок и припечатывается к губам поцелуем. Дёргаюсь, пытаясь вырваться, но он лишь усиливает хватку. Сминает губы и скользит языком в рот, преодолевая моё сопротивление. Я ловлю себя не том, что с каждой долей секунды оно и правда слабеет, и я начинаю уступать. Но меня снова взинчивает, когда Макарский скользит пальцами по моей шее сзади и наперёд по ключицам, ныряет за пазуху и извлекает тонкую цепочку с подвеской.

— Ты надела, — самодовольно растягивает рот в улыбке. — Я рад.

— Я… — вспыхиваю, выдернув цепочку из его пальцев. — Чтобы не потерять. И вернуть при случае!

И это чистая правда! Я побоялась оставлять в съёмной квартире и взяла с собой, но в чемодане тоже оставлять не захотела. Ну и — да, признаюсь, надеть тоже.

Тяну подвеску вверх, намереваясь снять и отдать Макарскому, но он перехватывает мою руку, мягко сжимая ладонь, а потом вдруг ровно и спокойно говорит то, от чего я теряю дар речи. Буквально.

— Я люблю тебя, Катя.

Когда мы с Захаром были детьми, то в одно лето модными были вертушки на палочке. Раскручиваешь резко в ладонях, и она летит по воздуху пропеллером. Так вот сейчас такое ощущение, что подобную вертушку запустили мне в грудь. И я даже не могу понять, она там мне щекочет лопастями или кромсает.

Огромный пузырь неясных ощущений надувается за грудиной и распирает рёбра.

— Это слишком весомые слова, что вот так бросаться ими, Костя.

— Я это понимаю.

— Только не говори, что я первая, кому ты их говоришь.

— Не первая. Я же был подростком, — улыбается. — Вторая.

Я чувствую себя растеряно. Не уверена, что Костя вкладывает в эти слова столько же смысла, сколько и я.

— Я… Меня ждёт Вика.

Мне нужно время, чтобы переосмыслить и понять, насколько искренним он может быть.

Макарский не препятствует, когда я тяну ручку двери и открываю её. Только на секунду притормаживает, прикоснувшись к ладони.

— Заеду в восемь. Ночевать ты будешь со мной.





29




Вот не мог он в конце не рыкнуть по-хозяйски. Костя такой Костя. И злюсь на него, и… Ну кто бы на моём месте не поплыл от признания в любви такого мужчины, тем более, что сама я давно для себя признала, что влюбилась в Макарского.

— Ну что там? — обеспокоенно спрашивает Вика, поднимаясь с лавочки навстречу, когда я подхожу ближе. — Всё в порядке, Катюш?

— Нормально, — киваю.

Замечаю, что Вика внимательно смотрит на мои губы и вспоминаю, что перед прогулкой накрасила их помадой. И теперь, наверное, она вся размазалась после налёта Костиных губ.

Вытираю пальцем под губой, смущённо опуская глаза, но Вика подмигивает, и мы обе улыбаемся.

Ещё пару часов гуляем, наслаждаясь погодой. Болтаем и едим в кафе. Замечаю, что Вика уже устала, поэтому мы вызываем такси. Она приглашает погостить у них с Захаром, но я уже обещала тёте поболтать. Ночью, скорее всего, не получится. Костя же настоит на своём, а мне и спорить, если честно, не хочется. Внутри появляется дрожь предвкушения встречи. Всё ноет и трепещет — настолько я соскучилась. Мне безумно хочется, чтобы он поцеловал меня ещё много-много раз, чтобы прижал к себе. Хочется ощутить силу его крепких рук, их ласку, почувствовать тяжесть тела на себе.

Я соскучилась и хочу его. Влюбилась. Пропала. И безумно хочу верить, что сказанные сегодня им слова — правда.


Время до вечера тянется невероятно долго. В разговоре с тётей Галей я постоянно уплываю, теряю нить. Замечаю, что она с интересом поглядывает на меня, но замечаний по этому поводу никаких не делает.

Времени почти начало восьмого уже, а от Кости никакой весточки. Это нервирует. Понятно, что если он сказал, значит всё так и будет, но на нервы тишина давит.

Тётушка только улыбается, когда я сообщаю ей, что ночевать буду не дома, и крепко обнимает. Как хорошо, что мне не нужно объяснять ей каждый свой шаг. Мама бы подробно расспрашивала, куда я иду, с кем, чем буду заниматься, что это за человек, и как меня найти в случае чего. Понимаю, что она волнуется, но я больше воспринимаю это как недоверие мне как взрослому человеку, способному оценивать ситуацию и принимать решения.

“Я под домом” — приходит сообщение без трёх минут восемь, и глупое моё сердце заходится в радостном стуке.

“Скоро буду” — отправляю и торможу себя, чтобы не вылететь на всех парах.

Надо иметь достоинство, Катерина!

Когда сажусь к Косте в машину, даже дыхание затаиваю. Само так получается, ненамеренно. И куда только девалась обида, которая переполняла меня? Эх, ну и дурочка же я, сказал “люблю”, и растаяла. Но поделать ничего не могу я, внутри сотни бабочек набились так плотно, что места для обиды совсем не осталось.

— Привет, — Костя наклоняется и быстро целует меня.

— Привет, — отвечаю, пристёгиваясь.

Он же молча смотрит на меня, вот-вот прожжёт дыру взглядом.

— Что? — отвечаю, смутившись.

— Не скажу, — улыбается.

— Почему? — удивляюсь я.

— Потому что это будет откровенно и пошло, другое при виде тебя на ум не идёт, — пожимает плечами, но мне почему-то даже сердится за эти слова не хочется на него, они вдруг вызывают у меня странную щекотку по позвоночнику, которая мягко стекает книзу, трансформируясь в возбуждение. — А я вроде как пытаюсь быть с тобой учтивым.

Макарский и учтивость — вещи не особо совместимые. Я не могу сдержаться и прыскаю в ладонь, за что получаю мягкий щелчок по носу.

— Так, пора ехать, пока я не снял с тебя штаны прямо сейчас в машине под окнами у твоей тётушки.

Прикрываю глаза, качая головой. Макарский такой Макарский. Но попытка учтивости засчитана.

Как ни пытаемся, задержаться в ресторане, надолго не получается. Час — максимум, что мы оба выдерживаем, пытаясь соблюсти приличия. Но я вижу, как горит его взгляд, как плавится под ним моя кожа. Уверена, моё нетерпение он тоже чувствует. Потому что я действительно ощущаю этот чувственный телесный голод. И не только телесный. Хочу его взглядов на меня, полных желания и обожания, хочу видеть восхищение в глазах, когда я сниму одежду.

Желаю до безумия.

Горю.

— Вкусная утка? — спрашивает, сжав челюсти и вилку в пальцах так, что костяшки белеют.

— Невероятно, — приподнимаю бровь, дразня.

— Ещё порцию?

— Можно, — наслаждаюсь игрой, наблюдая, как в ответ раздуваются ноздри у Макарского. — С собой…

И тут его как с цепи срывает.

— Поехали, Китти Кэт, пока я не сжёг на тебе одежду взглядом и не трахнул прямо на этом столе, — швыряет салфетку в тарелку и, контрастно своим словам, медленно и плавно обходит столик, чтобы отодвинуть мой стул. — А утку отсюда доставкой закажем.

Костя крепко, но бережно сжимает мою ладонь и ведёт за собой из ресторана. Интересно, а как же счёт? Или ему пришлют?

Даже не знаю, почему мой воспалённый мозг, тонущий в гормонах и эндорфинах, вообще за это зацепился.

До отеля мы едем молча. Костя просто давит на газ, а я смотрю на дорогу. Ни убранства шикарного в фойе, ни безупречного обслуживания персонала я не замечаю. А когда входим в лифт, мне кажется, будто он наполнен чем-то горячим и густым, настолько трещит между нами молчаливое напряжение.

Перед самыми дверьми номера меня простреливает волнение. Мы ведь уже были вместе, и я сама не понимаю, почему так схожу с ума от одного лишь ожидания близости.

Когда дверь за нашими спинами закрывается, Костя вдруг замирает. Он здорово пугает меня, когда опускается на колени, чтобы расстегнуть мои сапоги и аккуратно стащить их сначала с левой ноги, потом с правой. Медленно так, мягко. Задерживаю дыхание, когда его ладони скользят по моим лодыжкам до самых колен. Он тормозит на секунду, а потом ведёт руками выше, под платье.

— Костя, — выдыхаю, когда Макарский тянет вниз мои колготы вместе с трусиками.

Нетерпеливый. Сумасшедший. Пошлый! И меня такой же делает, как и обещал, потому что сейчас я сгораю от желания, чтобы он коснулся меня там.

И он касается. Губами. Так и оставляет колготы и бельё чуть ниже колен, приподнимает платье и… Дальше я уже теряю ощущение времени.

Стою прямо так, в пальто и со спущенными трусами, опираюсь затылком на стену, прикрыв глаза и погрузив пальцы в его волосы, и пытаюсь сдерживать стоны, закусив губы.

А дальше мы словно сходим с ума. Я смазано помню, как он доводит меня до пика, но снова не позволяет в него нырнуть. Как сталкиваем одежду друг с друга, почти срываем, поглощённые желанием слиться воедино. Даже не могу точно сказать, доходим ли до кровати прежде, чем он оказывается во мне.

Это происходит много раз, и каждый по-разному. Мы и трахаемся, и занимаемся любовью. И для себя, и друг для друга. Один оргазм такой острый, что мне почти больно, другой томительный и тягучий, как жидкая карамель, третий опустошающий, словно война.