Ученица

— Дай я посмотрю, что там.

— Убери руки! Ты мне должен сказать, что с тобой происходит. Почему ты где-то пропадаешь, с кем ты связался?

— Да ни с кем я не связывался. Я ездил к девушке!

— Ты же говорил, что она пропала? — прищурился отец. — Лена или как ее там? Ты говорил, что она пропала.

— Она пропала, а я к другой ездил. К подруге! — быстро пояснил Турка. — Дай я посмотрю, что в этом сраном конверте, пап.

— Разговаривай нормально! Не со своими дружками общаешься, а с отцом.

Турка несколько раз глубоко вдохнул и на мгновение почти поверил, что это сон. Потом моргнул и сказал:

— Так… мне можно глянуть?

Отец сунул конверт и листок в руки сыну и вышел из комнаты. Турка быстро пробежал глазами текст, ничего не понял — прочитал еще раз. Тут же холодело в груди и стало понятна реакция папы.

Турку вызывают давать показания. Почему повесткой? Черт знает. А если вызывают в участок, то нужно брать с собой отца. Он еще раз перечитал, убеждаясь, что понял все правильно.

Отца нашел на кухне — тот разбивал яйца на разогретую сковороду. Он даже не взглянул в сторону парня. Отложил скорлупу, полез в шкафчик за солью.

— Па, тут ничего криминального.

Отец посыпал шкворчащую яичницу солью, убрал солонку.

— Это не связано с тем делом, па. Она же забрала заявление. Это как раз про Лену, они ее ищут и опрашивают свидетелей. Я же не виноват, что знаю ее. Ничего страшного тут нет, нам просто нужно съездить, ну… чтоб я побеседовал с ними в твоем присутствии. Да я уже с ними общался! Они в школу приезжали.

— Почему они тогда вызвали тебя так?

— Не знаю. Может, ездить задолбались. Я правда не знаю.

— Ладно. Отлично. Кстати, конверт валялся под калиткой. Наверное, в щель почтальонша забросила. Я на него даже наступил. Ты точно уверен в том, что говоришь мне правду? — отец лопаточкой поколдовал над яичницей и убавил пламя конфорки.

— Уверен. Ничего такого я не делал, честно!

— Понятно. Ладно, извини, что наорал, — пробормотал отец. — Но если выяснится что-то такое… Не обижайся. Ты ведь почти взрослый и я надеюсь, что ты отвечаешь за свои слова.

— Я-то отвечаю. Но откуда мне знать, что они там придумали? — дернул плечом Турка. — Хочешь, я тебе по дороге расскажу все, что знаю?

— Лучше уж ты мне расскажи, чем я потом буду краснеть в отделении. Яичницу будешь?

— Ага.

Отец филигранно раскидал глазунью по тарелкам. Они оба сели за стол, и отец замер:

— Стоп! А школа? А хотя ладно, занятия потерпят…

— Да, и еще… у нас там препод, историк… Его типа, тоже обвиняют, что он перед Восьмым марта… Ну, Воскобойникову зажимал в туалете. Или что-то такое. Ну, и она вроде как подтверждает, я не знаю, что там было.

Отец замер с открытым ртом, вилка с кусочком белка застыла на полпути.

— Погоди… Учитель?.. Историк? Что за бред… Что у вас происходит в школе?! Охренеть можно. И погоди, погоди, а что он сам говорит? Как его зовут?

— Да не помню, ну Андрей там какой-то, Романович или Викторович, не помню.

— И… что он говорит в свое оправдание? — пробормотал отец.

— Типа зашел в туалет, увидел, что ученица лежит без сознания и начал делать ей непрямой массаж сердца, искусственное дыхание. Ну, это больше на правду похоже.

— Наверное.

Они с минуту молча двигали челюстями, погрузившись в мысли. Потом отец сказал:

— С другой стороны, зачем бы девчонке оговаривать препода?

— Чтоб привлечь внимание, — пробубнил Турка, с набитым ртом. — Она типа… идиотка, короче. Звезда.

— С ума сойти… — вздохнул отец, качая головой. — Ладно… Маме мы ничего не говорим. Одеваемся, едем, беседуем с милицией. Вперед!






* * *


— Если вы что-то знаете, то лучше не лукавить, — выдохнул дым сквозь ноздри Стриженный. — Так будет только лучше для вас.

— Все равно мы знаем больше, чем вы. И даже если предположить, что вы никакого отношения к пропаже девушек не имеете, все равно дел наворотили на целый срок.

Андрей Викторович протер глаза, как будто человек, которому пытаются втолковать что-то после сна. Ему уже надоело отвечать по сотому разу на одни и те же вопросы, но менты не отставали.

Все началось сразу после того случая в туалете. Воскобойникова визжала и показывала на него пальцем. Учителя глазели… Испытывал ли он такое унижение когда-нибудь? Наверное, только в детстве. Вот когда его разыгрывали девчонки, или когда пацаны издевались.

Историк как ни пытался, все равно не мог развидеть мерзкие картинки из школьной поры. Заем же он вообще вернулся в школу? В то место, которое олицетворяло его беспомощность и ничтожность?

Ответ на этот вопрос лежит в плоскости психологии. Ну и еще кое в чем.

Создавалось ощущение, что сыщики прекрасно знают, что произошло в туалете до того, как туда вошел преподаватель, но их это мало волнует.

— Я вам все уже сто раз объяснил. Услышал звуки, зашел — девочка лежит… Не дышит, сердцебиение слабое. Я решил оказать первую медицинскую помощь, попутно пытаясь кого-нибудь позвать.

Он потер запястья. На него несколько раз надевали наручники, но казалось, лишь затем, чтоб запугать. Однако и того хватило нежной коже, чтоб появились бордовые ободки.

— Кого-нибудь позвать, — прожужжал Стриженный, и даже сделал пометку в блокноте. как будто слышал это впервые. — Но почему же девочка говорит, что вы втолкнули ее в туалет, схватили за горло? Прижали к стенке, одновременно «лапая», как она выразилась? Все отражено в протоколе, мы сегодня с ней общались. Возможно, она врет. По каким-то своим причинам. Понимаете, мы ведь опрашиваем всех, кто хоть что-то может внести в общую картину: преподавателей, учащихся, обслуживающий персонал.

Стриженный умолк, будто из него вытащили батарейку. Он застыл и не мигая, таращился на историка.

— Это… Чушь. Посудите сами, меня пригласили в учительскую, чтоб… посидеть в общем. Она недалеко от туалета. И я хватаю девочку и тащу в туалет, чтоб изнасиловать?

— Возможно, она что-то такое вам сказала. И вы… вспылили. Ведь на уроках у вас иногда происходили вспышки злости?

— Допустим, — сухо ответил историк. — Но провалами в памяти я не страдаю. Из туалета кто-то вышел перед тем как в него зашел я. Я не успел разглядеть, кто именно из учеников.

— Зачем устраивать против вас сговор?

— Чтоб прикольнуться. Проучить. Не знаю! С кем… — почему-то у Андрея Викторовича пересохло в горле. — С кем же вы общались? Помимо Алины.

— Вопросы здесь задаем мы. А вот еще что… у нас есть информация, что вы вели себя не совсем так, как подобает человеку вашего статуса, — продолжал Стриженный. — Позволяли себе вольности в отношении учеников, рукоприкладство. Скажите, это верно?

— Я действовал в рамках школьного устава. Ничего такого я себе не позволял.

— Ага, значит и школьниц щупать — тоже в рамках устава?

— Чушь! — сверкнул глазами преподаватель. — Что за бред?

— И никаких неформальных отношений себе не позволяли? Флирт на рабочем месте? Внеурочные встречи?

— Чтоо-о-о?! Да это бред чистой воды.

— Присядьте! — бросил Селедка, буравя Андрея Викторовича таким взглядом, будто тот соблазнил и растлил его дочь. Покрасневший преподаватель огляделся затравленным взглядом, потом плюхнулся обратно на стул. Он даже не заметил, что вскочил. На шее его часто-часто билась вена.

— Да вы успокойтесь, Андрей Викторович. Мы знаем, что вы с нами откровенны, просто версии немного разнятся. Да и вообще, одни и те же факты можно подать под разным соусом. Вы, может, кофейку хотите? Или покурить?

— Нет, я не курю.

— Тогда присаживайтесь, — любезно улыбнулся Стриженный, однако, глаза его остались холодными. — Так… что можете сказать про неформальные отношения с ученицами?

— Такого не было. Тем более, в отношении Алины. Несколько раз я ее подвез до дому, когда случайно встретил. И как вы понимаете, ничего лишнего себе не позволял.

— Как вели себя ученики на ваших уроках?

— Как, как… В целом — нормально. Были отдельные личности, хулиганье. С ними я не церемонился, признаю, — Андрей Викторович облизал губы. Он хотел пить нестерпимо, изнутри его будто иссушало возмущение. Однако, соглашаться на кофе или там просить воду он не хотел.

— Например, выкидывали личные вещи учеников из окна? — вставил Селедка.

И тут же Стриженный запел:

— Мы понимаем, какие сейчас ребята, ни в грош не ставят взрослых, совсем охамели. А тем более, хулиганы. Ну, замахнулся, рука пошла, подзатыльник дал. Бывало?

— Нет. Личные вещи, это вы фонарик имеете в виду? Фонарик из окна выкинул, признаю. Но послушайте, я тогда тоже много чего могу рассказать. Может, заявление тоже написать на этих… кхм, учеников? И свидетели найдутся. Но никаких отношений с ученицами, как вы говорите, у меня не было. Я не знаю, зачем она меня оговаривает. Может быть, она чего-то и хотела, но я держал дистанцию. И уж тем более, ничего такого, что как вы говорите, есть в показаниях Воскобойниковой, в туалете не происходило. Ведь за клевету есть статья в уголовном кодексе, верно?

— Да это сейчас дело десятое, — буркнул Селедка. — Сейчас важно разобраться по факту. Школа и так проблемная. Девчонки пропадают… А тут такие показания на вас. Мы обязаны проверять.

— Ученица из семьдесят пятой школы пропала еще до того, как я устроился. Лена Конова.

— А откуда вы знаете, когда она пропала? И ее имя? — прищурился Стриженный, будто рентгеном пронзая преподавателя.