Ученица

Сначала Андрей Викторович удивился, почему его так быстро взяли на работу сюда, хотя и знали об истории с прошлого места. А после того, как он познакомился с учениками, школьными нравами и потрясающей историей — вопросы отпали.

Что бы здесь не происходило, оно прекрасно иллюстрирует школу.

— Алина! Если это шутка, то весьма неудачная.

Он подождал, поразмыслил мгновение. Никакой реакции, кроме судорог. Историк задрал кофточку с блестками и узором, обнажая белый бюстгальтер, которому уже было что скрывать. Юбка чуть задралась, обнажая тонкие ноги в телесного цвета колготках. Андрей Викторович вспомнил, как Алина возилась под столом, как уткнулась ему в промежность лицом. Вспомнил, как тогда подвозил ее. Вспомнил стрелки на ее колготках — на других, черных.

Приложив ухо к левой стороне девичьей грудной клетки, он прислушался, стараясь отвлечься от собственного натужного дыхания и глухого стука пульса в висках.

— Эй, кто-нибудь! — выкрикнул он, оторвавшись от девушки. Голос позвенел между загаженными плафонами ламп и стих. Никого. Бежать за помощью? Или?..

Она не дышит.

Историк надавив на щеки школьницы, чтоб открыть рот. Потом приложился к ее губам и выдохнул. Язык Воскобойниковой отдавал ментоловой жвачкой. Историк надавил на грудь, сминая чашки бюстгальтера сложенными крест-накрест ладонями. Раз, два.

Еще раз.

Теплый влажный язык, мягкие губы, не думать об этом, не думать… раз-два. И опять. И снова.

По ушам резанул неожиданный визг, будто включили циркулярную пилу. И тут же царапнуло по щеке, обожгло совсем близко от глаза. Преподаватель отпрянул, а высокий крик, пронзительный, на одной ноте, становился все громче и громче, впиваясь вибрирующими иголками в мозг.

Послышался топот, голоса. Сразу множество людей ввалилось в туалет, глядя на Андрея Викторовича, севшего брюками в лужу рядом с раскисающим журналом 9-го «А». Галина Марковна, Дина Алексеевна, географ, Марина Игоревна, другие учителя.

На лице историка пламенела глубокая царапина, текла кровь. Глаза преподавателя метнулись к дрожащей Воскобойниковой, протягивающей палец в его сторону. Школьница уже не визжала, но всхлипывала со слезами на глазах.

Потом Марина Игоревна выдавила:

— Ч-что здесь т-творится?





Глава 17. ПОДОЗРЕНИЯ




Подарок на День защитника Отечества получился знатным. Привело это к тому, что следы крови в моче узницы оставались даже на третьи сутки. Однако, стискивая искусанные губы, трогая языком шатающийся зуб, девушка находила силы злорадно ухмыляться. У нее все-таки получилось! Сумела достать урода пружиной из матраса, ткнула в глаз, попыталась полоснуть по шее, но оставила лишь царапинку. А после начался ЕГО перфоманс.

Несмотря на то, что ребра болят даже сейчас, спустя… десять дней и больше, «атака» все-таки придала психологических сил. Картинка с разрывающейся кожей, брызгающей из шеи ублюдка крови так будоражила мозг, что девушке казалось, будто это случилось в самом деле, и тело лежит углу, скрытое темнотой.

В углу напротив довольно сопит товарка по несчастью. Ведь сопит же? Не может это быть галлюцинацией. А еще иногда костяшками пальцев щелкает.

Ныли почки. Болел низ живота, сигнализируя о скором приезде «гостей из Краснодара». Это хороший знак, если месячные придут, ведь ОН не предохранялся. Да и удивительно, что после всех побоев ничего не нарушилось по женской части. Микроскопический повод для радости.

Сейчас узница уже не так переживала о здоровье, будто утекающем сквозь пол, впитывающемся в сырые матрасы. Никакой речи о тренировках в последние дни не шло, слишком уж сильно избил тюремщик. Какие там приседания. Но вот оставить в покое своего старого доброго приятеля — штырь, удерживающий цепь, — она никак не могла. Казалось, что брось расшатывать его, и он тут же окрепнет, а то и пустит корни, как дикое надоедливое деревцо.

Отчасти, борьба с цепью и штырем заменяла гимнастику. Особой надежды вырвать железяку узница не питала, но все-таки бросить сие занятие не могла.

Если недавно был мужской праздник, то значит, скоро женский. Но… что ждать от Восьмого марта пленница не знала.

Она попробовала сесть, двигаясь так, как будто боялась спугнуть мотылька. Понемножку, полегоньку, ага, помочь рукой, согнуться, слегка напрячь мышцы пресса. Села, придерживаясь ладонью о матрасную стену и, переводя дыхание, попыталась вспомнить, чем занималась ровно год назад. Скучала на уроке? Спала дома? Может, курила вместе с любимым?..

В первую неделю курить она хотела нестерпимо. Постоянное сосущее чувство, нечем утолить тревогу — совсем как голод. Потом это ощущение потихоньку улетучилось, а сейчас она и вовсе не могла сказать, о чем больше мечтает: чтоб перестало болеть тело, увидеть солнечный свет, вдохнуть нормального воздуха, выпить чистой воды. Пообщаться с самым близким ей человеком?

Сейчас лица в памяти вообще как размытые кляксы.

Интересно, подал ли кто заявление о пропаже…

Она прислушалась. Показалось, или слышны какие-то звуки наверху? Десяток секунд ожиданий, вроде бы тишина.

Узница прикидывала, где может находиться. Помещение явно нежилое, но скорее всего, оно близко к нормальным домам, или же рядом ходят люди, потому что иногда она улавливала — или ей казалось, что улавливала, — такие звуки, как сейчас. Иногда даже сквозь матрасы девушка чувствовала вибрации, как будто над ней проезжали машины. Мучитель навещал ее нечасто, значит, либо у него мало времени, либо сюда так просто не поездишь каждый день, чтоб не вызвать подозрений. Может быть, сюда трудно добраться из-за раскисших дорог, если это место где-нибудь на отшибе.

А может, она ошибается абсолютно во всех своих догадках.

Ее ищут, нет сомнений. Она так думала не только потому, что нужно было хоть как-то поддерживать надежду, но еще и потому, что в школе ее обязательно должны были хватиться. В конце концов, с парнем она даже не попрощалась, и по истечении энного времени он первым должен был поднять тревогу. Впрочем, должен и сделал — вещи разные. Слишком много «но», и куча вопросов.

Сначала она пыталась разговаривать с мучителем. Увещевала, уговаривала, но он был непреклонен, и доводы, которые бы подействовали на нормального человека, до него не доходили.

С другой стороны, стало ясно, что у него некоторые проблемы… по части секса. Узница попробовала уточнить, но выхватила таких смачных затрещин, что всякая охота выяснять вопрос отпала.

Угол в темноте хихикнул. Узница закричала:


— Ты… не пугай меня! — голос испуганной птицей заметался, шурша крыльями по матрасным стенам.

— Я тебя не пугаю. Мы должны убить его вместе, он не собирается нас отпускать. Поэтому возьми мозги в кучу и перестань думать о хрени. Мы никому не нужны. Кто нас спасет?

— Я знаю. Но ты мне не помогаешь!

Опять тишина. Собеседницу не видно, но и без того ясно, что она сидит с ухмылкой на лице. Как будто все это ей нравится. Сука.

Девушка потянула цепь и та звякнула по полу. Звук всегда казался громким, и в такие моменты девушке казалось, что ОН может незаметно подкрасться сзади. Или же увидеть, чем она занята. А уж тогда он забетонирует еще один штырь, трубу, или придумает другой способ укрепить цепь.

Хотя… Многое бы изменилось, не будь цепи на ноге?

Не хотелось думать об этом. Не хотелось.





* * *


Скелет прислушивался к дыханию «однопалатника». С того самого раза, когда сосед душил его подушкой, он каждую ночь долго ждал сна, да и спал тревожно, часто выныривал из забытья с распахнутыми глазами, сдерживая рвущийся из глотки крик.

Почему-то Скелет был уверен, что если он еще хотя бы раз нарушит сон Тузова, тот может продержать подушку у него на лице минутой дольше, и тогда…

Казалось, что толстолобый отморозок способен даже на большее.

Иногда Скелет не мог уснуть из-за болтовни здоровяка во сне. Не то что бормотал, а взаправду общался с кем-то, как будто бы не спал вовсе. Сначала Скелет даже подумал, что сосед решил среди ночи поговорить по телефону с девушкой, но нет: слишком уж тягучими выходили слова, слишком долгие повисали паузы.

Сосед уговаривал собеседницу, потом причмокивал, будто бы целовался, а Скелет лежал под одеялом, глядел в потолок блестящими глазами и ждал, ждал, боясь вырубиться. Ибо тогда он захрапит, а сосед проснется и…

Еще здоровяк угрожал кому-то, чуть ли не рычал как пес.

Одними разговорами толстолоб не ограничивался. Скелет в первый раз замер от страха, думая, чем же он провинился и как будет отбиваться, не удавят ли его совсем. Но потом понял, что сосед ходит с закрытыми глазами во сне. Останавливается, как будто разглядывает стены, ощупывает, проверяет. Походит к окну, трогает подоконник и раму, мацает стекло и несет что-то совсем уж неразборчивое.

Все это нагоняло жуть, и один раз Скелет попросил, чтоб его перевели в другую палату, но свободных мест не оказалось. Да и объяснить причину, почему у него возникло такое желание, он толком не мог. Точнее, боялся сказать правду. Вдруг медсестра сообщит соседу?

Впрочем, что если она УЖЕ сообщила? Тогда ему вообще нельзя спать.

Так он и лежал, думая о всяком, совсем забыв о своих болячках (единственный плюс), но в конце концов, начинал моментами проваливаться в сон, неглубоко, будто бы пробивал ногами тонкую корочку льда на болоте, выныривал, и опять хрустел осколками. Засыпал Скелет более-менее крепко только перед самым рассветом.

Еще удавалось поспать днем. Больше всего любил Скелет отсыпаться, когда сосед куда-то надолго отлучался. Здесь не очень-то следили за больными, так что при желании и возможности, можно было уйти после утренних процедур, хотя и существовал формальный запрет. Но сосед ускользал на выходные, так как в это время больные в сущности были предоставлены самим себе. Если вечером в пятницу уйти, то никто тебя не хватится два дня. Остаются, конечно, дежурные медсестры, но они более тщательно штудируют книги и сканворды, нежели коридоры и палаты.

Вот тогда-то Скелет и обретал душевный покой. И как же он не хотел, чтоб наступал вечер воскресенья…

Сосед иногда возвращался с царапинами на лице, иногда с обломанными ногтями, почти всегда в грязной одежде. Один раз Скелет увидел грязные кроссовки, которые толстолоб не успел замыть в туалете. Скелет почему-то сразу вспомнил, как они с отцом ходили на рыбалку и возвращались примерно в таком же виде, и как тогда ворчала мама, но тут же замолкала, увидав улов. Когда они возвращались грязные и без рыбы, да еще и пьяного отца шатало будь здоров — вот тогда мама устраивала знатный скандал. Что поделать, не всегда идет клев.

Скелет вздохнул. Слушая бормотания соседа, и укрывшись с головой, он попытался ни о чем не думать.





* * *


Когда Турка узнал о новом скандале, сотрясшем школу, он удивился лишь тогда, когда понял, что замешан в нем новый историк. Андрей-как-его-там — Турка даже не запомнил отчество, — совсем не походил на маньяка-педофила. Хотя справедливости ради стоит сказать, что почти так всегда и бывает.

Но… внешний вид одно, другое дело, что и поведением историк не выделялся, разве что уж был как это… чересчур агрессивным? Но многие учителя повышают голос, здесь ничего такого нет.

В то, что он пытался изнасиловать Алину, как говорят, тем более не верилось. Воскобойникова та еще фантазерка. Только зачем ей это?

Больше взволновал Турку конверт и листок бумаги, которым перед ним тряс отец. Мысли с утра путались, глаза слипались, проснуться мозгу мешали утренние мартовские сумерки. Уже декада прошла, но никакого намека на окончание зимы.

— Что это?! Вот так ты, значит, учишься? Вот так ты взялся за ум?

— Пап, смысл кричать? Дай я посмотрю, что там.

— Смысл кричать? — отец вытаращил глаза. — Ты что, обдолбался? — мужчина схватил его за предплечье и стал выкручивать, сильно сжимая пальцами. — Показывай вены! Вены показывай!

— Пап, я не колюсь!

— Какого черта тогда они хотят? Господи… Это хорошо, что мать до сих пор в больнице! Что бы с ней стало, будь она дома?

Турка не знал, что ответить, потому что понятия не имел, что там за конверт нашел отец.