Убить пересмешника
Часть 52 из 60 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Скажи Сесилу, что я такой же радикал, как дядюшка Римус.
Тетя Александра процветала. Мисс Моди, видно, одним махом заткнула рот всему миссионерскому обществу, и тетя опять там всем заправляла. Угощения ее стали еще восхитительнее. Из рассказов миссис Мерриуэзер я еще больше узнала про жизнь несчастных мрунов: они совсем не знают семейных уз, все племя – одна большая семья. У ребенка столько отцов, сколько в селении мужчин, и столько матерей, сколько женщин. Граймс Эверетт прямо из сил выбивается, хочет научить их уму-разуму, и ему никак не обойтись без наших молитв.
Мейкомб опять стал самим собой. Он теперь совсем такой же, как в прошлом году и в позапрошлом, если не считать двух небольших перемен. Во-первых, из витрин и с окон автомашин исчезли плакатики Национальной администрации возрождения промышленности – «Мы вносим свою лепту». Я спросила Аттикуса, почему их сняли, и он сказал – НАВП скончалась. Я спросила, кто ее убил, и он сказал – девять старцев[22].
Вторая перемена в Мейкомбе не имела государственного значения. Прежде канун Дня всех святых в Мейкомбе праздновали как придется. Ребята развлекались кто как умел, а если одному вздумается куда-нибудь что-нибудь взгромоздить, ну, например, легкую коляску на крышу платной городской конюшни, в помощниках недостатка не было. Но родители решили, что в прошлом году, когда нарушен был покой мисс Тутти и мисс Фрутти, дело зашло уж слишком далеко.
Сестры Барбер мисс Тутти и мисс Фрутти были старые девы, и жили они в единственном на весь Мейкомб доме с подвалом. Про них говорили, будто они из республиканцев, ведь они переселились к нам из Клентона, штат Алабама, в 1911 году. Их привычки всех нас удивляли, и никто не понимал, зачем им понадобился подвал, но он им понадобился и был вырыт, и остаток жизни они только и делали, что гоняли оттуда все новые поколения юных мейкомбцев.
Мало того, что по своим привычкам мисс Тутти и мисс Фрутти (на самом деле их звали Сара и Фрэнсис) были янки, они были еще и глухие. Мисс Тутти не признавалась в этом и жила в мире безмолвия, но мисс Фрутти была очень любопытная и завела себе слуховую трубку, такую большую, что Джим сказал – это граммофонная труба.
Ребята все это знали и помнили. День всех святых был уже на носу, и вот несколько озорников дождались, пока обе мисс Барбер уснули крепким сном, пробрались к ним в гостиную (во всем городе на ночь запирались одни только Рэдли) и потихоньку перетаскали оттуда в подвал всю мебель. Свое участие в этой вылазке я решительно отрицаю.
– Я их слышала! – Этот вопль разбудил ни свет ни заря соседей мисс Тутти и мисс Фрутти. – Грузовик подъехал к самым дверям! Они топали, как лошади. Теперь они, наверно, уже в Новом Орлеане!
Мисс Фрутти была уверена, что их мебель похитили бродячие торговцы мехом, которые два дня назад проезжали через Мейкомб.
– Они такие че-ор-ные, – говорила она. – Сирийцы.
Был вызван мистер Гек Тейт. Он осмотрел место происшествия и сказал – это работали свои, мейкомбские. Мисс Тутти сказала – мейкомбских она всегда по говору узнает, а ночью у них в гостиной разговаривали не по-мейкомбски.
Мисс Тутти требовала ищеек, на меньшее она не согласна, и мистеру Тейту пришлось отшагать за ними десять миль. Мистер Тейт пустил собак по следу, а они от парадного крыльца сразу же кинулись вокруг дома и стали лаять на дверь, ведущую в подвал. Три раза мистер Тейт подводил их к парадному крыльцу и отпускал, и все три раза они бежали к подвалу. Тогда он наконец догадался. К полудню никто из ребят уже не появлялся на улице босиком и никто не снимал башмаков, пока собак не увели.
И вот мейкомбские леди решили: в этом году все будет по-другому. Школьный зал будет открыт, взрослым покажут живые картины, а для детей будут разные забавы – «лови яблоко», «помадка на веревочке», «поймай осла за хвост». Кроме того, за лучший самодельный костюм для маскарада будет выдан приз – двадцать пять центов.
Мы с Джимом взвыли. Не то чтобы мы собирались что-нибудь такое учинить – дело в принципе. Джим считал – он все равно уже слишком взрослый для Дня всех святых; он сказал – его в этот вечер в школу не заманишь. Ну и ладно, решила я, меня проводит Аттикус.
Но скоро я узнала, что в этот вечер буду представлять на сцене. Миссис Грейс Мерриуэзер придумала удивительно оригинальную живую картину под названием «Округ Мейкомб – ad astra per aspera»[23], и я буду представлять окорок. Она решила, это будет восхитительно, если дети в костюмах изобразят сельскохозяйственную продукцию нашего округа. Сесила Джейкобса нарядят коровой; из Эгнес Бун выйдет прелестная восковая фасоль; еще кто-нибудь будет земляным орехом, и еще много-много всего – пока не иссякнут воображение миссис Мерриуэзер и запас детей.
Как я поняла на двух репетициях, от нас только и требовалось – выйти слева из-за сцены, едва миссис Мерриуэзер нас назовет (она была не только автор, но и ведущая). Вот она выкрикнет: «Окорок!» – значит, мне выходить. А под конец мы все торжественно споем: «Мейкомб, Мейкомб, тебе верны навеки» – и миссис Мерриуэзер развернет флаг нашего штата.
Мой костюм нетрудно было придумать. У миссис Креншо, городской портнихи, было ничуть не меньше воображения, чем у миссис Мерриуэзер. Миссис Креншо взяла проволочную сетку и согнула ее в форме копченого окорока. Обтянула сетку коричневой материей и раскрасила, как окорок. Я присяду, и кто-нибудь на меня сверху эту штуковину нахлобучит. Она доходила мне почти до коленей. Миссис Креншо заботливо прорезала для меня два глазка. Она очень хорошо все сделала, Джим сказал – я настоящий окорок с ногами. Правда, были тут и кое-какие неудобства: в костюме было жарко, тесно, и нос не почешешь, и никак не вылезешь без посторонней помощи.
Я думала, когда наступит День всех святых, вся наша семья придет смотреть, как я представляю, но меня ждало разочарование. Аттикус очень старался меня не обидеть и все-таки сказал – он сегодня очень устал и ему не под силу смотреть живые картины. Он целую неделю провел в Монтгомери и вернулся только под вечер. Но если я попрошу Джима, надо полагать, Джим меня проводит.
Тетя Александра сказала – ей просто необходимо пораньше лечь, она весь день украшала сцену и совсем измучилась… И вдруг она замолчала на полуслове. Опять открыла рот, хотела что-то сказать, но так и не сказала.
– Тетя, что с вами? – спросила я.
– Нет-нет, ничего, – сказала она. – Что-то у меня мороз по коже.
Уж не знаю, что это вдруг на нее нашло, но она сразу встряхнулась и предложила мне устроить в гостиной домашний просмотр. Джим втиснул меня в костюм, стал в дверях гостиной, выкрикнул: «О-о-корок!» – точь-в-точь миссис Мерриуэзер, – и я прошествовала в гостиную. Аттикус и тетя Александра были в восторге.
Потом я пошла в кухню и покрасовалась перед Кэлпурнией, и она сказала – на меня любо поглядеть. Я хотела сбегать показаться мисс Моди, но Джим сказал – она, наверно, все равно будет на представлении.
Теперь уже не важно, пойдут они или нет. И Джим сказал – он меня проводит. Так началось наше с ним самое долгое путешествие.
Глава 28
Никогда еще последний день октября не был такой теплый. Мы даже не надели куртки. Поднялся ветер, и Джим сказал – на обратном пути мы, пожалуй, попадем под дождь. Луны не было.
Уличный фонарь на углу отбрасывал черные тени на дом Рэдли. Джим тихонько засмеялся.
– Спорим, сегодня их никто не потревожит, – сказал он.
Джим нес мой костюм, держать его было довольно неловко. Какой Джим все-таки у нас воспитанный!
– А все равно здесь жутко, правда? – сказала я. – Страшила, конечно, никому не хочет зла, а все равно я рада, что ты пошел со мной.
– Да разве Аттикус тебя отпустил бы одну, – сказал Джим.
– А почему нет? Тут всего-то завернуть за угол да через двор.
– Школьный двор слишком большой, маленьким девочкам не годится ходить по нему в темноте, – поддразнил Джим. – Или, может, ты не боишься привидений?
Мы захохотали. Мы давно уже взрослые. Привидения, жар-пар, колдовство, тайные знаки – все растаяло, как туман на восходе солнца.
– Какое это у нас тогда было заклинание? – сказал Джим. – «Жив, не помер, свет души, пропусти, не задуши».
– Замолчи, – сказала я. Мы как раз шли мимо дома Рэдли.
Джим сказал:
– Наверно, Страшилы нет дома. Слушай.
Высоко над нами в темноте одинокий пересмешник распевал подряд все свои песенки, он даже не подозревал, на чьем дереве сидит, он то посвистывал синицей, то трещал, точно рассерженная сойка, то горько жаловался, будто козодой.
Мы повернули за угол, и я споткнулась о корень. Джим хотел меня поддержать, но только уронил в пыль мой костюм. Я все-таки не упала, и мы пошли дальше.
Потом мы свернули в школьный двор. Там было темно хоть глаз выколи.
– Джим, а откуда ты знаешь, где мы? – спросила я через несколько шагов.
– Сейчас мы под большим дубом – чувствуешь, тут прохладнее? Смотри осторожней, не споткнись опять.
Теперь мы шли медленно, чуть не ощупью, чтобы не налететь на дерево. Этот дуб был одинокий и старый-престарый. Нам вдвоем нипочем бы его не обхватить. Он стоял далеко от учителей, от ябедников и любопытных соседей – правда, рядом были Рэдли, но Рэдли не суют нос в чужие дела. И в его тени столько бывало драк и запретных сражений в кости, что земля тут была твердая как камень.
Впереди сверкали окна школьного зала, но они нас только слепили.
– Не смотри вперед, Глазастик, – сказал Джим. – Смотри под ноги, тогда не упадешь.
– Зря ты не взял фонарик, Джим, – сказала я.
– Я не знал, что такая темень. Думал, еще будет видно. Это все из-за туч, хотя дождь, наверно, еще не скоро пойдет.
И тут на нас кто-то прыгнул. Джим как заорет!
В лицо нам ударил свет, это Сесил Джейкобс светил на нас фонариком и так и плясал от восторга.
– Ага, попались! – вопил он. – Так и знал, что вы пойдете этой дорогой!
– Что ты тут один делаешь? Ты разве не боишься Страшилы Рэдли?
Родители благополучно доставили Сесила в школу, он увидел, что нас нет, и отправился к дубу – он знал наверняка, что мы придем этой дорогой. Только думал, нас проводит Аттикус.
– Вот еще! Нам всего-то ходу – за угол завернуть, – сказал Джим. – Чего ж тут бояться?
А все-таки здорово это у Сесила получилось. Он нас и правда напугал и теперь имел право раззвонить об этом по всей школе.
– Слушай, – сказала я, – ты же сегодня корова. Где же твой костюм?
– Там, за сценой, – сказал он. – Миссис Мерриуэзер говорит, живая картина еще не скоро. Клади свой костюм за сценой рядом с моим, Глазастик, и пошли к ребятам.
Джим обрадовался. Чего лучше – я буду не одна.
А значит, ему можно побыть с людьми своего возраста.
Когда мы пришли в зал, там был уже весь Мейкомб, не было только Аттикуса, дам, которые сбились с ног, пока украшали школу, да наших отщепенцев и затворников. Собрался, кажется, весь округ: вестибюль был битком набит принарядившимися окрестными жителями. Тут были устроены всякие развлечения, и всюду толпился народ.
– Ой, Джим, я забыла деньги!
– Зато Аттикус не забыл, – сказал Джим. – Вот держи тридцать центов, это на шесть жетончиков. Ну, пока!
– Ладно, – сказала я, очень довольная, что у меня есть тридцать центов и Сесил.
Мы с Сесилом прошли через боковую дверь в зал, а потом за кулисы. Я отделалась от своего костюма и поскорей убежала, пока меня не заметила миссис Мерриуэзер – она стояла у столика перед первым рядом и второпях что-то черкала и исправляла в своей шпаргалке.
– У тебя сколько денег? – спросила я Сесила.
У него тоже оказалось тридцать центов – значит, мы равны. Первым делом мы потратили по пять центов на комнату ужасов, но она нас ни капельки не ужаснула: мы вошли в темный седьмой класс, и поселившийся здесь на время вампир повел нас вдоль стен, и велел трогать разные непонятные предметы, и уверял, что это разные куски разрезанного человека.
– Вот глаза, – сказал вампир, и мы нащупали на блюдце две виноградины без кожицы.
– Вот сердце.
На ощупь оно напоминало сырую печенку.
– А вот его кишки. – И вампир ткнул наши руки в тарелку холодных макарон.
Мы обошли еще несколько развлечений. Купили по мешочку восхитительно вкусного печенья, которым прославилась миссис Тейлор. Я хотела попытать счастья – поймать ртом яблоко, плавающее в сиропе, но Сесил сказал – это не-ги-ги-енич-но. Его мама сказала – так можно подхватить какую-нибудь заразу – ведь я не первая пробую.
– У нас в Мейкомбе сейчас нет никакой заразы, – заспорила я.
Тетя Александра процветала. Мисс Моди, видно, одним махом заткнула рот всему миссионерскому обществу, и тетя опять там всем заправляла. Угощения ее стали еще восхитительнее. Из рассказов миссис Мерриуэзер я еще больше узнала про жизнь несчастных мрунов: они совсем не знают семейных уз, все племя – одна большая семья. У ребенка столько отцов, сколько в селении мужчин, и столько матерей, сколько женщин. Граймс Эверетт прямо из сил выбивается, хочет научить их уму-разуму, и ему никак не обойтись без наших молитв.
Мейкомб опять стал самим собой. Он теперь совсем такой же, как в прошлом году и в позапрошлом, если не считать двух небольших перемен. Во-первых, из витрин и с окон автомашин исчезли плакатики Национальной администрации возрождения промышленности – «Мы вносим свою лепту». Я спросила Аттикуса, почему их сняли, и он сказал – НАВП скончалась. Я спросила, кто ее убил, и он сказал – девять старцев[22].
Вторая перемена в Мейкомбе не имела государственного значения. Прежде канун Дня всех святых в Мейкомбе праздновали как придется. Ребята развлекались кто как умел, а если одному вздумается куда-нибудь что-нибудь взгромоздить, ну, например, легкую коляску на крышу платной городской конюшни, в помощниках недостатка не было. Но родители решили, что в прошлом году, когда нарушен был покой мисс Тутти и мисс Фрутти, дело зашло уж слишком далеко.
Сестры Барбер мисс Тутти и мисс Фрутти были старые девы, и жили они в единственном на весь Мейкомб доме с подвалом. Про них говорили, будто они из республиканцев, ведь они переселились к нам из Клентона, штат Алабама, в 1911 году. Их привычки всех нас удивляли, и никто не понимал, зачем им понадобился подвал, но он им понадобился и был вырыт, и остаток жизни они только и делали, что гоняли оттуда все новые поколения юных мейкомбцев.
Мало того, что по своим привычкам мисс Тутти и мисс Фрутти (на самом деле их звали Сара и Фрэнсис) были янки, они были еще и глухие. Мисс Тутти не признавалась в этом и жила в мире безмолвия, но мисс Фрутти была очень любопытная и завела себе слуховую трубку, такую большую, что Джим сказал – это граммофонная труба.
Ребята все это знали и помнили. День всех святых был уже на носу, и вот несколько озорников дождались, пока обе мисс Барбер уснули крепким сном, пробрались к ним в гостиную (во всем городе на ночь запирались одни только Рэдли) и потихоньку перетаскали оттуда в подвал всю мебель. Свое участие в этой вылазке я решительно отрицаю.
– Я их слышала! – Этот вопль разбудил ни свет ни заря соседей мисс Тутти и мисс Фрутти. – Грузовик подъехал к самым дверям! Они топали, как лошади. Теперь они, наверно, уже в Новом Орлеане!
Мисс Фрутти была уверена, что их мебель похитили бродячие торговцы мехом, которые два дня назад проезжали через Мейкомб.
– Они такие че-ор-ные, – говорила она. – Сирийцы.
Был вызван мистер Гек Тейт. Он осмотрел место происшествия и сказал – это работали свои, мейкомбские. Мисс Тутти сказала – мейкомбских она всегда по говору узнает, а ночью у них в гостиной разговаривали не по-мейкомбски.
Мисс Тутти требовала ищеек, на меньшее она не согласна, и мистеру Тейту пришлось отшагать за ними десять миль. Мистер Тейт пустил собак по следу, а они от парадного крыльца сразу же кинулись вокруг дома и стали лаять на дверь, ведущую в подвал. Три раза мистер Тейт подводил их к парадному крыльцу и отпускал, и все три раза они бежали к подвалу. Тогда он наконец догадался. К полудню никто из ребят уже не появлялся на улице босиком и никто не снимал башмаков, пока собак не увели.
И вот мейкомбские леди решили: в этом году все будет по-другому. Школьный зал будет открыт, взрослым покажут живые картины, а для детей будут разные забавы – «лови яблоко», «помадка на веревочке», «поймай осла за хвост». Кроме того, за лучший самодельный костюм для маскарада будет выдан приз – двадцать пять центов.
Мы с Джимом взвыли. Не то чтобы мы собирались что-нибудь такое учинить – дело в принципе. Джим считал – он все равно уже слишком взрослый для Дня всех святых; он сказал – его в этот вечер в школу не заманишь. Ну и ладно, решила я, меня проводит Аттикус.
Но скоро я узнала, что в этот вечер буду представлять на сцене. Миссис Грейс Мерриуэзер придумала удивительно оригинальную живую картину под названием «Округ Мейкомб – ad astra per aspera»[23], и я буду представлять окорок. Она решила, это будет восхитительно, если дети в костюмах изобразят сельскохозяйственную продукцию нашего округа. Сесила Джейкобса нарядят коровой; из Эгнес Бун выйдет прелестная восковая фасоль; еще кто-нибудь будет земляным орехом, и еще много-много всего – пока не иссякнут воображение миссис Мерриуэзер и запас детей.
Как я поняла на двух репетициях, от нас только и требовалось – выйти слева из-за сцены, едва миссис Мерриуэзер нас назовет (она была не только автор, но и ведущая). Вот она выкрикнет: «Окорок!» – значит, мне выходить. А под конец мы все торжественно споем: «Мейкомб, Мейкомб, тебе верны навеки» – и миссис Мерриуэзер развернет флаг нашего штата.
Мой костюм нетрудно было придумать. У миссис Креншо, городской портнихи, было ничуть не меньше воображения, чем у миссис Мерриуэзер. Миссис Креншо взяла проволочную сетку и согнула ее в форме копченого окорока. Обтянула сетку коричневой материей и раскрасила, как окорок. Я присяду, и кто-нибудь на меня сверху эту штуковину нахлобучит. Она доходила мне почти до коленей. Миссис Креншо заботливо прорезала для меня два глазка. Она очень хорошо все сделала, Джим сказал – я настоящий окорок с ногами. Правда, были тут и кое-какие неудобства: в костюме было жарко, тесно, и нос не почешешь, и никак не вылезешь без посторонней помощи.
Я думала, когда наступит День всех святых, вся наша семья придет смотреть, как я представляю, но меня ждало разочарование. Аттикус очень старался меня не обидеть и все-таки сказал – он сегодня очень устал и ему не под силу смотреть живые картины. Он целую неделю провел в Монтгомери и вернулся только под вечер. Но если я попрошу Джима, надо полагать, Джим меня проводит.
Тетя Александра сказала – ей просто необходимо пораньше лечь, она весь день украшала сцену и совсем измучилась… И вдруг она замолчала на полуслове. Опять открыла рот, хотела что-то сказать, но так и не сказала.
– Тетя, что с вами? – спросила я.
– Нет-нет, ничего, – сказала она. – Что-то у меня мороз по коже.
Уж не знаю, что это вдруг на нее нашло, но она сразу встряхнулась и предложила мне устроить в гостиной домашний просмотр. Джим втиснул меня в костюм, стал в дверях гостиной, выкрикнул: «О-о-корок!» – точь-в-точь миссис Мерриуэзер, – и я прошествовала в гостиную. Аттикус и тетя Александра были в восторге.
Потом я пошла в кухню и покрасовалась перед Кэлпурнией, и она сказала – на меня любо поглядеть. Я хотела сбегать показаться мисс Моди, но Джим сказал – она, наверно, все равно будет на представлении.
Теперь уже не важно, пойдут они или нет. И Джим сказал – он меня проводит. Так началось наше с ним самое долгое путешествие.
Глава 28
Никогда еще последний день октября не был такой теплый. Мы даже не надели куртки. Поднялся ветер, и Джим сказал – на обратном пути мы, пожалуй, попадем под дождь. Луны не было.
Уличный фонарь на углу отбрасывал черные тени на дом Рэдли. Джим тихонько засмеялся.
– Спорим, сегодня их никто не потревожит, – сказал он.
Джим нес мой костюм, держать его было довольно неловко. Какой Джим все-таки у нас воспитанный!
– А все равно здесь жутко, правда? – сказала я. – Страшила, конечно, никому не хочет зла, а все равно я рада, что ты пошел со мной.
– Да разве Аттикус тебя отпустил бы одну, – сказал Джим.
– А почему нет? Тут всего-то завернуть за угол да через двор.
– Школьный двор слишком большой, маленьким девочкам не годится ходить по нему в темноте, – поддразнил Джим. – Или, может, ты не боишься привидений?
Мы захохотали. Мы давно уже взрослые. Привидения, жар-пар, колдовство, тайные знаки – все растаяло, как туман на восходе солнца.
– Какое это у нас тогда было заклинание? – сказал Джим. – «Жив, не помер, свет души, пропусти, не задуши».
– Замолчи, – сказала я. Мы как раз шли мимо дома Рэдли.
Джим сказал:
– Наверно, Страшилы нет дома. Слушай.
Высоко над нами в темноте одинокий пересмешник распевал подряд все свои песенки, он даже не подозревал, на чьем дереве сидит, он то посвистывал синицей, то трещал, точно рассерженная сойка, то горько жаловался, будто козодой.
Мы повернули за угол, и я споткнулась о корень. Джим хотел меня поддержать, но только уронил в пыль мой костюм. Я все-таки не упала, и мы пошли дальше.
Потом мы свернули в школьный двор. Там было темно хоть глаз выколи.
– Джим, а откуда ты знаешь, где мы? – спросила я через несколько шагов.
– Сейчас мы под большим дубом – чувствуешь, тут прохладнее? Смотри осторожней, не споткнись опять.
Теперь мы шли медленно, чуть не ощупью, чтобы не налететь на дерево. Этот дуб был одинокий и старый-престарый. Нам вдвоем нипочем бы его не обхватить. Он стоял далеко от учителей, от ябедников и любопытных соседей – правда, рядом были Рэдли, но Рэдли не суют нос в чужие дела. И в его тени столько бывало драк и запретных сражений в кости, что земля тут была твердая как камень.
Впереди сверкали окна школьного зала, но они нас только слепили.
– Не смотри вперед, Глазастик, – сказал Джим. – Смотри под ноги, тогда не упадешь.
– Зря ты не взял фонарик, Джим, – сказала я.
– Я не знал, что такая темень. Думал, еще будет видно. Это все из-за туч, хотя дождь, наверно, еще не скоро пойдет.
И тут на нас кто-то прыгнул. Джим как заорет!
В лицо нам ударил свет, это Сесил Джейкобс светил на нас фонариком и так и плясал от восторга.
– Ага, попались! – вопил он. – Так и знал, что вы пойдете этой дорогой!
– Что ты тут один делаешь? Ты разве не боишься Страшилы Рэдли?
Родители благополучно доставили Сесила в школу, он увидел, что нас нет, и отправился к дубу – он знал наверняка, что мы придем этой дорогой. Только думал, нас проводит Аттикус.
– Вот еще! Нам всего-то ходу – за угол завернуть, – сказал Джим. – Чего ж тут бояться?
А все-таки здорово это у Сесила получилось. Он нас и правда напугал и теперь имел право раззвонить об этом по всей школе.
– Слушай, – сказала я, – ты же сегодня корова. Где же твой костюм?
– Там, за сценой, – сказал он. – Миссис Мерриуэзер говорит, живая картина еще не скоро. Клади свой костюм за сценой рядом с моим, Глазастик, и пошли к ребятам.
Джим обрадовался. Чего лучше – я буду не одна.
А значит, ему можно побыть с людьми своего возраста.
Когда мы пришли в зал, там был уже весь Мейкомб, не было только Аттикуса, дам, которые сбились с ног, пока украшали школу, да наших отщепенцев и затворников. Собрался, кажется, весь округ: вестибюль был битком набит принарядившимися окрестными жителями. Тут были устроены всякие развлечения, и всюду толпился народ.
– Ой, Джим, я забыла деньги!
– Зато Аттикус не забыл, – сказал Джим. – Вот держи тридцать центов, это на шесть жетончиков. Ну, пока!
– Ладно, – сказала я, очень довольная, что у меня есть тридцать центов и Сесил.
Мы с Сесилом прошли через боковую дверь в зал, а потом за кулисы. Я отделалась от своего костюма и поскорей убежала, пока меня не заметила миссис Мерриуэзер – она стояла у столика перед первым рядом и второпях что-то черкала и исправляла в своей шпаргалке.
– У тебя сколько денег? – спросила я Сесила.
У него тоже оказалось тридцать центов – значит, мы равны. Первым делом мы потратили по пять центов на комнату ужасов, но она нас ни капельки не ужаснула: мы вошли в темный седьмой класс, и поселившийся здесь на время вампир повел нас вдоль стен, и велел трогать разные непонятные предметы, и уверял, что это разные куски разрезанного человека.
– Вот глаза, – сказал вампир, и мы нащупали на блюдце две виноградины без кожицы.
– Вот сердце.
На ощупь оно напоминало сырую печенку.
– А вот его кишки. – И вампир ткнул наши руки в тарелку холодных макарон.
Мы обошли еще несколько развлечений. Купили по мешочку восхитительно вкусного печенья, которым прославилась миссис Тейлор. Я хотела попытать счастья – поймать ртом яблоко, плавающее в сиропе, но Сесил сказал – это не-ги-ги-енич-но. Его мама сказала – так можно подхватить какую-нибудь заразу – ведь я не первая пробую.
– У нас в Мейкомбе сейчас нет никакой заразы, – заспорила я.