Убить пересмешника
Часть 33 из 60 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Аттикус отошел от стены и поднял голову.
– Ушли, – сказал он. – Поспи немного, Том. Они не вернутся.
С другой стороны в темноте раздался еще один голос.
– Уж будьте уверены, что не вернутся, – сказал он резко. – Я все время был начеку, Аттикус.
Из окна над редакцией «Мейкомб трибюн» высунулся мистер Андервуд с двустволкой в руках.
Было поздно, я устала, глаза у меня слипались: казалось, Аттикус и мистер Андервуд проговорят до утра, один – высунувшись из окна, другой – задрав к нему голову. Наконец Аттикус подошел к нам, погасил лампочку над дверью тюрьмы и подхватил стул.
– Можно, я его понесу, мистер Финч? – попросил Дилл.
За все время это были его первые слова.
– Спасибо, дружок.
И мы пошли к банку – Аттикус с Джимом впереди, я и Дилл за ними. Дилл тащил стул и поэтому шел медленнее. Аттикус с Джимом ушли вперед, и я думала, Аттикус его здорово ругает – почему не пошел домой, – но ошиблась. Они как раз поравнялись с фонарем, и видно было: Аттикус поднял руку и взъерошил Джиму волосы – никаких других нежностей он не признавал.
Глава 16
Джим услышал меня. Заглянул в дверь. А когда подошел к моей кровати, в комнате у Аттикуса вспыхнул свет. Мы застыли на месте и не шевелились, пока свет не погас; мы слушали, как Аттикус ворочается, и ждали. Наконец опять стало тихо.
Джим увел меня к себе и уложил.
– Постарайся заснуть, – сказал он. – Послезавтра, может быть, все уже кончится.
Нам пришлось возвращаться очень тихо, чтоб не разбудить тетю. Аттикус заглушил мотор еще на дорожке и руками закатил машину в гараж; мы вошли с черного хода и молча разошлись по своим комнатам. Я очень устала и уже совсем засыпала, и вдруг мне привиделся Аттикус – он складывает газету и сдвигает шляпу на затылок, а потом – Аттикус посреди пустой, замершей в ожидании улицы сдвигает на лоб очки. Меня точно ударило, только тут я поняла, что произошло в этот вечер, и заплакала. Джим просто молодец, он и слова не сказал, что, когда человеку скоро девять лет, реветь не пристало.
Утром никому не хотелось есть, только Джим уплел три яйца. Аттикус смотрел на него с откровенным восхищением; тетя Александра крохотными глоточками пила кофе, от нее так и веяло холодом. Дети, которые по ночам тайком удирают из дому, – это позор для семьи. Аттикус сказал – он очень рад, что этот позор подоспел вовремя, но тетя сказала:
– Глупости, мистер Андервуд все время был начеку.
– А знаешь, это очень забавно, – сказал Аттикус. – Ведь Бракстон терпеть не может негров, даже близко их не подпускает.
В Мейкомбе мистера Андервуда считали закоренелым нечестивцем; его отец сыграл с ним злую шутку – окрестил сына Бракстоном Брэггом, и он всю жизнь очень старался заставить окружающих про это забыть. Аттикус говорил, кого назвали в честь генералов южной армии, тот рано или поздно становится горьким пьяницей.
Кэлпурния подала тете Александре еще кофе, и я поглядела на нее умоляюще и убедительно, как могла, но она только головой покачала.
– Ты еще мала для кофе, – сказала она. – Когда дорастешь, тогда я тебе и так налью.
Я сказала – может, кофе мне полезен для желудка.
– Ладно, – сказала Кэлпурния и взяла с буфета чашку. Налила в нее столовую ложку кофе и до краев долила молоком.
В благодарность я показала чашке язык, подняла глаза и увидела меж бровей тети предостерегающую морщинку. Но это она хмурилась на Аттикуса. Она подождала, чтоб Кэлпурния ушла в кухню, и тогда сказала:
– Не говори так при них.
– Как именно и при ком именно? – спросил Аттикус.
– При Кэлпурнии. Ты сказал при ней, что Бракстон Андервуд терпеть не может негров.
– Ну, Кэл, разумеется, и сама это знает. Это всему Мейкомбу известно.
В те дни я стала замечать едва уловимую перемену в отце. Она чувствовалась, когда он разговаривал с тетей Александрой. Он не то чтобы злился, а все-таки ее осаживал. Вот и сейчас в голосе его послышалась жесткая нотка.
– Все, что можно сказать у нас за столом, можно сказать при Кэлпурнии, – отрезал он. – Она знает, что в нашей семье она не чужая.
– Мне кажется, это плохая привычка, Аттикус. Это их поощряет. Ты же знаешь, какие они болтуны. Обо всем, что за день случится в городе, еще до вечера известно всему негритянскому кварталу.
Отец положил нож.
– Я не знаю такого закона, который запрещал бы им разговаривать. Может быть, если бы мы не давали им столько поводов для разговора, они бы и не разговаривали. Почему ты не пьешь кофе, Глазастик?
Я болтала в чашке ложкой.
– А я думала, мистер Канингем нам друг. Ты мне когда-то так и сказал.
– Он и есть наш друг.
– А вчера вечером он тебя хотел бить.
Аттикус положил вилку рядом с ножом и отодвинул тарелку.
– Мистер Канингем в общем-то хороший человек, – сказал он. – Просто у него, как и у каждого из нас, есть свои слабости.
– Да разве это слабость? – вдруг сказал Джим. – Вчера вечером, когда они только приехали, он готов был тебя убить.
– Пожалуй, мне от него и досталось бы, – согласился Аттикус. – Но видишь ли, сын, когда ты станешь постарше, ты будешь немного лучше понимать людей. Что бы там ни было, а всякая толпа состоит из людей. Вчера вечером мистер Канингем был частью толпы, но все равно он оставался человеком. Всякая толпа во всяком маленьком южном городке состоит из людей, которых мы знаем, из самых обыкновенных людей, и это не очень для них лестно, не так ли?
– Да уж… – сказал Джим.
– И потому надо было вмешаться восьмилетнему ребенку, чтобы они опомнились, так? – продолжал Аттикус. – А ведь это что-нибудь да значит, если стадо диких зверей все-таки можно остановить, ибо в конечном счете они все же люди. М-да, может быть, нам нужны полицейские-дети… Вчера вечером вы, дети, заставили Уолтера Канингема на минуту влезть в мою шкуру. И этого было довольно.
Не знаю, может, Джим, когда станет постарше, и правда будет лучше понимать людей, а я не буду.
– Пускай только Уолтер придет теперь в школу, живым он от меня не уйдет, – пообещала я.
– Ты его и пальцем не тронешь, – решительно сказал Аттикус. – Что бы ни случилось, а я не желаю, чтобы ты или Джим после вчерашнего случая на кого-нибудь затаили зло.
– Вот видишь, к чему все это ведет, – сказала тетя Александра. – Помни, я тебя предупреждала.
Аттикус сказал, что будет помнить, резко отодвинул стул и поднялся.
– У меня впереди трудный день, так что прошу извинить. Джим, я бы очень хотел, чтобы вы с Глазастиком сегодня в город не ходили.
Едва Аттикус ушел, к нам в столовую вприпрыжку вбежал Дилл.
– Сегодня весь город об этом говорит! – объявил он. – Все говорят, как мы голыми руками сдержали целых сто человек…
Тетя Александра так на него посмотрела – он мигом прикусил язык.
– Там не было ста человек, – сказала она, – и никто никого не сдерживал. Там была просто кучка этих пьяных, разнузданных Канингемов.
– Не обращайте внимания, тетя, Дилл всегда преувеличивает, – сказал Джим и кивнул, чтоб мы шли за ним.
– Со двора никуда не ходите, – предупредила она, когда мы вышли на веранду.
Можно было подумать – сегодня суббота. Мимо нашего дома неторопливым, но беспрерывным потоком двигались люди из южной части округа Мейкомб.
Сидя мешком на своей породистой лошадке, проехал мистер Дольфус Реймонд.
– Не пойму, как он только держится в седле, – пробормотал Джим. – И как это он может: с утра пораньше, восьми нет, – и уже пьяный!
Проехала тряская повозка, в ней тесно сидели женщины в матерчатых панамах, заслонявших лица от солнца, и в платьях с длинными рукавами. Правил бородатый мужчина в войлочной шапке.
– Смотри, меннониты, – сказал Диллу Джим. – У них вся одежда без пуговиц.
Меннониты жили в лесах, все, что им требовалось, продавали и покупали на другом берегу реки и в Мейкомб почти никогда не заглядывали. Дилл смотрел на них с любопытством.
– У них у всех голубые глаза, – объяснял Джим, – и мужчины после свадьбы не должны бриться. Их женам нравится, когда от бороды щекотно.
Проехал на муле мистер Икс Биллапс и помахал нам рукой.
– Он забавный, – сказал Джим. – Икс – это у него не инициал, это его так зовут. Один раз его вызвали в суд свидетелем и спрашивают: как ваше имя? Он говорит: Икс Биллапс. Секретарь просит: скажите полностью, – а он опять: Икс. Его опять переспрашивают, а он опять свое. В конце концов он написал на бумаге букву икс и поднял, чтоб все видели. Его спрашивают, что это у вас за имя такое? А он говорит: так отец с матерью записали, когда я родился.
Жители округа все шли и шли мимо нас, и Джим рассказывал Диллу про самых замечательных людей: мистер Тенсоу Джонс голосовал за «сухой закон»; мисс Эмили Дейвис втихомолку нюхает табак; мистер Байрон Уоллер играет на скрипке; у мистера Джейка Слейда в третий раз режутся зубы.
Из-за угла появилась еще повозка, все ее пассажиры смотрели как-то очень сурово. Они поравнялись с домом мисс Моди Эткинсон; у нее в саду пылали яркими красками летние цветы, и тут на крыльцо вышла сама мисс Моди. Удивительное дело, когда мисс Моди стоит на крыльце, от нас до нее далеко, лица не разглядеть, и все равно сразу видно, какое у нее настроение. Вот она стоит, немножко подалась вперед, руки в боки, и голову наклонила набок, очки блестят на солнце. И мы уже знаем: улыбка у нее сейчас самая злоехидная. Возница придержал мулов, и одна женщина с повозки визгливо закричала:
– Тщеславному уготована тьма вечная!
И мисс Моди ответила:
– Кто сердцем радостен, тот и ликом светел!
Наверно, эти ногомойщики подумали – сатана и Священное Писание по-своему толкует, потому что возница скорей погнал мулов. И что им дался сад мисс Моди? Просто понять нельзя, тем более хоть мисс Моди целыми днями копается в земле, а Писание она знает назубок.
Мы подошли к ее забору.
– Вы в суд пойдете? – спросил Джим.
– Ушли, – сказал он. – Поспи немного, Том. Они не вернутся.
С другой стороны в темноте раздался еще один голос.
– Уж будьте уверены, что не вернутся, – сказал он резко. – Я все время был начеку, Аттикус.
Из окна над редакцией «Мейкомб трибюн» высунулся мистер Андервуд с двустволкой в руках.
Было поздно, я устала, глаза у меня слипались: казалось, Аттикус и мистер Андервуд проговорят до утра, один – высунувшись из окна, другой – задрав к нему голову. Наконец Аттикус подошел к нам, погасил лампочку над дверью тюрьмы и подхватил стул.
– Можно, я его понесу, мистер Финч? – попросил Дилл.
За все время это были его первые слова.
– Спасибо, дружок.
И мы пошли к банку – Аттикус с Джимом впереди, я и Дилл за ними. Дилл тащил стул и поэтому шел медленнее. Аттикус с Джимом ушли вперед, и я думала, Аттикус его здорово ругает – почему не пошел домой, – но ошиблась. Они как раз поравнялись с фонарем, и видно было: Аттикус поднял руку и взъерошил Джиму волосы – никаких других нежностей он не признавал.
Глава 16
Джим услышал меня. Заглянул в дверь. А когда подошел к моей кровати, в комнате у Аттикуса вспыхнул свет. Мы застыли на месте и не шевелились, пока свет не погас; мы слушали, как Аттикус ворочается, и ждали. Наконец опять стало тихо.
Джим увел меня к себе и уложил.
– Постарайся заснуть, – сказал он. – Послезавтра, может быть, все уже кончится.
Нам пришлось возвращаться очень тихо, чтоб не разбудить тетю. Аттикус заглушил мотор еще на дорожке и руками закатил машину в гараж; мы вошли с черного хода и молча разошлись по своим комнатам. Я очень устала и уже совсем засыпала, и вдруг мне привиделся Аттикус – он складывает газету и сдвигает шляпу на затылок, а потом – Аттикус посреди пустой, замершей в ожидании улицы сдвигает на лоб очки. Меня точно ударило, только тут я поняла, что произошло в этот вечер, и заплакала. Джим просто молодец, он и слова не сказал, что, когда человеку скоро девять лет, реветь не пристало.
Утром никому не хотелось есть, только Джим уплел три яйца. Аттикус смотрел на него с откровенным восхищением; тетя Александра крохотными глоточками пила кофе, от нее так и веяло холодом. Дети, которые по ночам тайком удирают из дому, – это позор для семьи. Аттикус сказал – он очень рад, что этот позор подоспел вовремя, но тетя сказала:
– Глупости, мистер Андервуд все время был начеку.
– А знаешь, это очень забавно, – сказал Аттикус. – Ведь Бракстон терпеть не может негров, даже близко их не подпускает.
В Мейкомбе мистера Андервуда считали закоренелым нечестивцем; его отец сыграл с ним злую шутку – окрестил сына Бракстоном Брэггом, и он всю жизнь очень старался заставить окружающих про это забыть. Аттикус говорил, кого назвали в честь генералов южной армии, тот рано или поздно становится горьким пьяницей.
Кэлпурния подала тете Александре еще кофе, и я поглядела на нее умоляюще и убедительно, как могла, но она только головой покачала.
– Ты еще мала для кофе, – сказала она. – Когда дорастешь, тогда я тебе и так налью.
Я сказала – может, кофе мне полезен для желудка.
– Ладно, – сказала Кэлпурния и взяла с буфета чашку. Налила в нее столовую ложку кофе и до краев долила молоком.
В благодарность я показала чашке язык, подняла глаза и увидела меж бровей тети предостерегающую морщинку. Но это она хмурилась на Аттикуса. Она подождала, чтоб Кэлпурния ушла в кухню, и тогда сказала:
– Не говори так при них.
– Как именно и при ком именно? – спросил Аттикус.
– При Кэлпурнии. Ты сказал при ней, что Бракстон Андервуд терпеть не может негров.
– Ну, Кэл, разумеется, и сама это знает. Это всему Мейкомбу известно.
В те дни я стала замечать едва уловимую перемену в отце. Она чувствовалась, когда он разговаривал с тетей Александрой. Он не то чтобы злился, а все-таки ее осаживал. Вот и сейчас в голосе его послышалась жесткая нотка.
– Все, что можно сказать у нас за столом, можно сказать при Кэлпурнии, – отрезал он. – Она знает, что в нашей семье она не чужая.
– Мне кажется, это плохая привычка, Аттикус. Это их поощряет. Ты же знаешь, какие они болтуны. Обо всем, что за день случится в городе, еще до вечера известно всему негритянскому кварталу.
Отец положил нож.
– Я не знаю такого закона, который запрещал бы им разговаривать. Может быть, если бы мы не давали им столько поводов для разговора, они бы и не разговаривали. Почему ты не пьешь кофе, Глазастик?
Я болтала в чашке ложкой.
– А я думала, мистер Канингем нам друг. Ты мне когда-то так и сказал.
– Он и есть наш друг.
– А вчера вечером он тебя хотел бить.
Аттикус положил вилку рядом с ножом и отодвинул тарелку.
– Мистер Канингем в общем-то хороший человек, – сказал он. – Просто у него, как и у каждого из нас, есть свои слабости.
– Да разве это слабость? – вдруг сказал Джим. – Вчера вечером, когда они только приехали, он готов был тебя убить.
– Пожалуй, мне от него и досталось бы, – согласился Аттикус. – Но видишь ли, сын, когда ты станешь постарше, ты будешь немного лучше понимать людей. Что бы там ни было, а всякая толпа состоит из людей. Вчера вечером мистер Канингем был частью толпы, но все равно он оставался человеком. Всякая толпа во всяком маленьком южном городке состоит из людей, которых мы знаем, из самых обыкновенных людей, и это не очень для них лестно, не так ли?
– Да уж… – сказал Джим.
– И потому надо было вмешаться восьмилетнему ребенку, чтобы они опомнились, так? – продолжал Аттикус. – А ведь это что-нибудь да значит, если стадо диких зверей все-таки можно остановить, ибо в конечном счете они все же люди. М-да, может быть, нам нужны полицейские-дети… Вчера вечером вы, дети, заставили Уолтера Канингема на минуту влезть в мою шкуру. И этого было довольно.
Не знаю, может, Джим, когда станет постарше, и правда будет лучше понимать людей, а я не буду.
– Пускай только Уолтер придет теперь в школу, живым он от меня не уйдет, – пообещала я.
– Ты его и пальцем не тронешь, – решительно сказал Аттикус. – Что бы ни случилось, а я не желаю, чтобы ты или Джим после вчерашнего случая на кого-нибудь затаили зло.
– Вот видишь, к чему все это ведет, – сказала тетя Александра. – Помни, я тебя предупреждала.
Аттикус сказал, что будет помнить, резко отодвинул стул и поднялся.
– У меня впереди трудный день, так что прошу извинить. Джим, я бы очень хотел, чтобы вы с Глазастиком сегодня в город не ходили.
Едва Аттикус ушел, к нам в столовую вприпрыжку вбежал Дилл.
– Сегодня весь город об этом говорит! – объявил он. – Все говорят, как мы голыми руками сдержали целых сто человек…
Тетя Александра так на него посмотрела – он мигом прикусил язык.
– Там не было ста человек, – сказала она, – и никто никого не сдерживал. Там была просто кучка этих пьяных, разнузданных Канингемов.
– Не обращайте внимания, тетя, Дилл всегда преувеличивает, – сказал Джим и кивнул, чтоб мы шли за ним.
– Со двора никуда не ходите, – предупредила она, когда мы вышли на веранду.
Можно было подумать – сегодня суббота. Мимо нашего дома неторопливым, но беспрерывным потоком двигались люди из южной части округа Мейкомб.
Сидя мешком на своей породистой лошадке, проехал мистер Дольфус Реймонд.
– Не пойму, как он только держится в седле, – пробормотал Джим. – И как это он может: с утра пораньше, восьми нет, – и уже пьяный!
Проехала тряская повозка, в ней тесно сидели женщины в матерчатых панамах, заслонявших лица от солнца, и в платьях с длинными рукавами. Правил бородатый мужчина в войлочной шапке.
– Смотри, меннониты, – сказал Диллу Джим. – У них вся одежда без пуговиц.
Меннониты жили в лесах, все, что им требовалось, продавали и покупали на другом берегу реки и в Мейкомб почти никогда не заглядывали. Дилл смотрел на них с любопытством.
– У них у всех голубые глаза, – объяснял Джим, – и мужчины после свадьбы не должны бриться. Их женам нравится, когда от бороды щекотно.
Проехал на муле мистер Икс Биллапс и помахал нам рукой.
– Он забавный, – сказал Джим. – Икс – это у него не инициал, это его так зовут. Один раз его вызвали в суд свидетелем и спрашивают: как ваше имя? Он говорит: Икс Биллапс. Секретарь просит: скажите полностью, – а он опять: Икс. Его опять переспрашивают, а он опять свое. В конце концов он написал на бумаге букву икс и поднял, чтоб все видели. Его спрашивают, что это у вас за имя такое? А он говорит: так отец с матерью записали, когда я родился.
Жители округа все шли и шли мимо нас, и Джим рассказывал Диллу про самых замечательных людей: мистер Тенсоу Джонс голосовал за «сухой закон»; мисс Эмили Дейвис втихомолку нюхает табак; мистер Байрон Уоллер играет на скрипке; у мистера Джейка Слейда в третий раз режутся зубы.
Из-за угла появилась еще повозка, все ее пассажиры смотрели как-то очень сурово. Они поравнялись с домом мисс Моди Эткинсон; у нее в саду пылали яркими красками летние цветы, и тут на крыльцо вышла сама мисс Моди. Удивительное дело, когда мисс Моди стоит на крыльце, от нас до нее далеко, лица не разглядеть, и все равно сразу видно, какое у нее настроение. Вот она стоит, немножко подалась вперед, руки в боки, и голову наклонила набок, очки блестят на солнце. И мы уже знаем: улыбка у нее сейчас самая злоехидная. Возница придержал мулов, и одна женщина с повозки визгливо закричала:
– Тщеславному уготована тьма вечная!
И мисс Моди ответила:
– Кто сердцем радостен, тот и ликом светел!
Наверно, эти ногомойщики подумали – сатана и Священное Писание по-своему толкует, потому что возница скорей погнал мулов. И что им дался сад мисс Моди? Просто понять нельзя, тем более хоть мисс Моди целыми днями копается в земле, а Писание она знает назубок.
Мы подошли к ее забору.
– Вы в суд пойдете? – спросил Джим.