Ты убит, Стас Шутов

– Томочка, смотри, кто пришел! ― радостно защебетала бабушка, и я понял, что сейчас Томе придется увидеть меня. Я этого не хотел.

Она сидела за столом в пижаме, волосы собраны в пучок, в руках ― чашка. Когда Тома увидела меня, чашка выпала из рук и разбилась. В нос ударил резкий запах корицы. Глаза Томы испуганно, зло блеснули. Рука так и застыла в воздухе, будто все еще держала чашку. Я дернулся вперед, захотел убрать осколки сам, ведь это я виноват.

И, едва я сделал шаг в сторону Томы, она завизжала:

– Убирайся! Не подходи!

Томина бабушка остолбенела. Ничего не понимая, пыталась ее успокоить, говорила с ней, как с умалишенной: «Ну, ты чего, Тома? Это же Стас, наш Стас». Подумала, что Тома слетела с катушек. Но… Тома была в здравом уме.

Я глубоко вдохнул и попросил Тому уйти в свою комнату. А затем обратился к бабушке и сказал, что должен серьезно с ней поговорить.

И вот, мы остались вдвоем. Дома я продумал каждое слово, попытался уместить всю историю в небольшой рассказ. Я знал: Томина бабушка быстро все поймет. Она может закричать и выгнать меня, не дождавшись, пока я закончу. А мне было жизненно важно рассказать все, так, чтобы она попробовала ощутить себя на моем месте. В душе еще теплилась надежда: а вдруг меня поймут? Хоть немного? Но конечно же, нет. Я сразу это понял по каменному лицу Томиной бабушки, по плотно сжатым губам.

Она не перебивала меня до самого конца, даже не двигалась. Потом она некоторое время молчала, и это было особенно тяжело. Мысленно я просил: наорите на меня, бросьте в меня чем-нибудь, ударьте, позовите Егорыча, и пусть меня побьет он. Но нет. Только тишина. И я тоже не смел ее нарушить, хотя и задыхался в ней. Ну и что теперь? Попрощаться и просто уйти, по дороге с кухни ухватив из вазочки конфетку? Но наконец Томина бабушка смилостивилась. Она тихо велела мне убираться и дала совет поискать адвоката. И тогда мне стало удивительно легко. Будто я сделаю шаг ― и взлечу.

Я понял, что теперь будет: меня уничтожат. И поделом.





* * *


Я превратился для Томиных родных во врага номер один, для своих ― тоже.

Мамины визги: «Ты совсем не думаешь о семье!», прерываемые на щедрые глотки коньяка; папин рев: «Ты совсем не думаешь о деньгах! Представляешь, сколько уйдет на твоих адвокатов?»; жалобный Янкин плач: «Ты ведь не оставишь меня, Стасик?» ― разрывали мне слух. Раз за разом моя семья встречалась с семьей Томы, тщетно пытаясь договориться. Мицкевичи настаивали на суде, Шутовы ― на том, чтобы решить дело миром ― зачеркнуто ― деньгами.

Бедную Тому тоже таскали на идиотские переговоры, но она все время молчала. Она казалась угасшей, выпотрошенной. Она словно была не здесь. Если бы я знал, что это только маскировка… Ведь с ней что-то происходило. Казалось, в ней разгоралась маленькая искорка, но эта искорка грозила разжечь пожар. Сколько жизней пожар заберет? Впрочем, я мог бы догадаться: одну. Ту, которую и не жалко.

Вот почему Томе не нужен был чужой суд.





* * *


Снова приехал отец. Из-за наших проблем он все чаще бывал в старом доме. Как всегда зайдя без приветствия, он на ходу перешел к делу: ткнул мне в нос какие-то бумажки. Это была рекламка спецшколы для трудных подростков. Оказалось, он уже все решил. Я уеду туда на два года, там исправляют таких, как я. Мицкевичи согласны, мать тоже.

Я задохнулся от злости. Во-первых, почему это решили без меня? Как будто мне не было никакого дела до того, как провести следующие два года. Во-вторых, спецшкола это все-таки не колония. Кому нужны эти половинные меры? Либо сажайте, либо отпускайте. Что еще за школа такая?

Что делать? Орать, громить все вокруг, спорить? Да разве это поможет? За меня все решили, мои слова ничего не значили.

Мне так нужна была волшебная таблетка от всей этой боли… но ее не было.





Спецшкола. Месяц 24




За эти два года Стас кардинально поменял решение о своем будущем.

После смерти Круча он по-другому взглянул на многое; вместе с оковами будто сбросил все сомнения, страх и ненависть к себе. Все это осталось в прошлом. Казалось, дальше у него все будет хорошо.

Поменялись и мысли о Томе. Стас осознал, что не готов отпускать ее. Он выйдет отсюда и придет к ней. Может, она простила его? Может, они смогут забыть свое прошлое и начать все сначала как два незнакомца? Больше он никогда не причинит ей вреда. Почему хотя бы не попытаться?

Пересмотрел он и решение уйти из дома в неизвестность. Сейчас, когда свобода была так близко, Стасу больше всего на свете хотелось вернуться в семью, стать для мамы и сестренки опорой и поддержкой. Он хотел, чтобы близкие им гордились и восхищались. Чтобы забыли о его ошибках. Он желал значить для них больше с каждым днем и доказать, что достоин их любви.

Четыре месяца назад, когда Стас в последний раз виделся с мамой и сестрой, их встреча очень походила на первую, осеннюю. Мама снова неотрывно глядела на Стаса, Янка щебетала… Родные казались очень счастливыми. Подозрительно счастливыми. Но Стас не насторожился, лишь уверился в том, что его решение правильное. Он нужен семье. Больше мама с Яной не приезжали, но теперь это Стаса не расстраивало: скоро он сможет видеть семью каждый день, надо лишь немного потерпеть.

Он никого не ждал в последний родительский день. Но вдруг приехал отец.

Сначала Стас ужасно обрадовался и, будто маленький, бросился ему в объятия. Но отец лишь положил руки ему на плечи и отстранил. Потом они сидели в беседке. Отец ничего не привез, только минералку, которую пил сам. Он еще не начал разговор, а Стас уже понял: лучше готовиться к худшему. Папа приехал не потому, что соскучился. У него было какое-то дело. И судя по тому, как он медленно откручивает крышку бутылки и какие маленькие делает глотки, то, о чем он собирается сказать, для него будет непросто.

– Стас, ты не думал, чем займешься после возвращения? ― начал отец.

– Как ― что? Вернусь домой, продолжу учебу.


Отец помолчал.

– Думаешь, это правильное решение? ― спросил он после паузы.

Стас нахмурился. Посмотрел в сторону. В паре метров от них за длинным столом сидел Коля со своей семьей. Коля уминал домашний борщ из контейнера, мама с любовью подливала ему еще из цветастой кастрюльки и пододвигала тарелку с пирожками. Отец плюхнул ему в борщ щедрую ложку сметаны. Стас почувствовал укол зависти и отвернулся.

– Да. Я им нужен.

– Ты уверен?

Они посмотрели друг в другу глаза. Стас нахмурился.

– К чему ты ведешь?

Отец тяжело вздохнул.

– Я не хочу, чтобы ты возвращался домой.

– Почему? ― Стас опешил.

– Ты… Ты сам увидишь.

– О чем ты? Там мой дом, моя семья. Я им нужен.

– Уже нет.

– Ты все врешь! ― У Стаса задрожали губы. Отец вдруг участливо посмотрел на него и накрыл его руку своей. Стас резко выдернул ее.

– Стас, пойми, так всем будет лучше. Ты можешь уехать куда захочешь. Ты же изначально этого хотел? Полной самостоятельности? Так вот теперь она у тебя будет. Я не оставлю, буду помогать тебе деньгами… Первое время, пока не освоишься.

У Стаса засаднило в горле. Он ничего не понимал и теперь просто взорвался.

– Почему ты так ко мне относишься, ненавидишь меня? ― Голос стал высоким, дрожащим. ― Я всегда так хотел твоего внимания… Хотя бы взгляд в мою сторону. А ты и не смотрел на меня, а если смотрел, то не видел. Не желал видеть. Ты всегда отгораживался, стыдился. Почему ты делаешь меня отбросом по жизни? Не желаешь видеть, что я изменился? За что ты так со мной, пап? Что я сделал лично тебе?

Отец выглядел смущенным. Он посмотрел в сторону ― на Колю, собирающего остатки борща пирожком. Мама Коли достала термос и коробку с пирожными.

– Не утрируй, ― наконец холодно сказал отец, взяв себя в руки. ― Не будь тряпкой. Подбери сопли, смотреть противно. Кто от тебя отгораживается? Кто стыдится? Веди себя, как подобает, чтобы к тебе относились с достоинством. Я просто говорю, что так будет лучше. Тебе уже восемнадцать, пора строить свою жизнь. Сколько можно сидеть у матери под юбкой? Ты взрослый мужчина, в конце концов!

– За все время ты ни разу ко мне не приехал, ― очень тихо сказал Стас.

Отец снова сконфузился и отвел взгляд.

– Да, я виноват. Ты же знаешь, всегда столько дел… Теперь еще и Олька совсем мелкая…

– Так значит, ее зовут Оля. ― Стас прищурился и сжал губы. Он ничего не знал о ребенке папы и Алисы, ни имени, ни даже пола. Его захлестнула ревность, захотелось побольнее уколоть отца. И в конце концов Стас нашел подходящие слова: ― Мне жаль ее, пап. Если какой-нибудь подонок на улице вдруг сделает ее ущербной, ты же и ее бросишь. Ты чертовски легко отказываешься от бракованных детей.

И тогда отец влепил ему пощечину. Он не рассчитал силу: из глаз Стаса посыпались искры. Не сказав больше ни слова, отец ушел.

Все взгляды сидящих вокруг семей устремились на Стаса. Коля, замерев, смотрел на него круглыми глазами, у раскрытого рта зависло пирожное, которое он не успел надкусить. И именно Коля первым отреагировал на ситуацию.

– Мам, пап, а давайте позовем Стаса? ― сказал он с напускным восторгом. ― Стас, иди к нам, у нас есть пирожки!

– Конечно, отличная идея! И борщ еще остался, ― подхватила его мама.

– Отлично! ― Коля обрадовался. ― Стас, подползай!

Когда Стас пересел к Коле, его тут же обложили едой и окружили заботой. И он позволил потоку тепла от этих чужих ему людей подхватить его и унести прочь от его собственных проблем, хотя бы на короткое время.





* * *


Июль выдался отвратительным, лило не переставая. До свободы осталось полторы недели, а иконка все еще была у Резака. Но Стас наконец-то понял, как ее забрать, и для осуществления плана выбрал самый холодный и грязный день.

Драка намечалась на пятачке между жилым корпусом, чередой мусорных контейнеров и забором. О ней, чтобы не привлекать внимание взрослых, известили узкий круг. В основном тут были друзья Стаса и компания Резака, но также и парочка-другая нейтральных ребят. Все обступили Стаса и Резака кольцом. Волоски на руках Стаса встали дыбом: он, как и Резак, был без ветровки, в одной футболке.

– Когда все закончится, ты будешь походить на нежную отбивную, Барби. ― Резак поиграл мускулами. ― А твоя драгоценная иконка полетит в унитаз.

Он ходил из стороны в сторону, словно хищник в клетке, которому не терпелось выбраться на волю. Стас же не отвечал, не двигался и сохранял спокойствие. Зрители были недовольны таким скучным фильмом.

– Харе уже трепаться!