Ты убит, Стас Шутов

Я выпустил ее. Перевернувшись на живот, она встала на четвереньки, закашлялась, выплюнула весь щебень вместе с кровью. Тем временем койоты постепенно трезвели. Теперь они смотрели то на меня, то на Тому с опаской, с каждой минутой их глаза округлялись все больше. Первым заговорил Костя. Он робко предложил отпустить Тому: она уже получила сполна.

Но я все еще был отравлен. И я так не считал.

Я закурил и протянул Томе ту бутылку, что друзья дали мне, с растворенным в воде наркотиком. Она отказалась пить, тогда я схватил ее за руку и потушил сигарету о тыльную сторону предплечья. Койоты окончательно испугались. Кто-то ― то ли Леший, то ли Толик ― подлетел ко мне и попытался оторвать меня от Томы.

– Стас, прекрати! Ты не в себе, включи уже голову! Это все уже не игра!

И я ударил его по лицу.

– Не нравятся мои игры ― так валите! ― закричал я на друзей. ― Валите все! Убирайтесь!

Возникла пауза. В воздухе повисло напряжение. Я ловил испуганные, злые взгляды, но даже не осознавал, что только что натворил.

– Знаешь, Стас. Действительно, ― сказал тот, кого я ударил. ― Оставайся один с этим дерьмом, мы в нем не участвуем. ― В голосе слышались боль и обида, а я все еще не мог даже распознать, кому он принадлежит.

Койоты сбежали, оставив нас с Томой вдвоем.

Ей хватило двух ожогов, и она выпила все до дна. Ее страх отступал. Взгляд стал тупым, бессмысленным. Тома шаталась, уплывала. Я подошел к костру и аккуратно вытащил лист железа, на котором он был разведен. На листе трещали красные угли.

– Что ты сделаешь со мной? ― слабо прошептала она.

– Уничтожу тебя.

И я бросил горящие угли в лицо девушке, которую любил и ненавидел как до Луны и обратно.





3




Я не знал, сколько просидел с ней, тупо смотря на бесчувственное тело, истерзанное, в крови, в грязном платье, с ожогами на лице. В Томиных волосах блестел уголек. Я вытряхнул его, потушил пальцами тлеющий локон. Ладонь задержалась на волосах, я провел по ним пальцами, перебрал гладкие, теплые, нежные пряди. В голове был вакуум. Я знал, что совершил зверство, и вот он, результат. Но я не ужасался. Я вообще ничего не испытывал, будто кто-то выкрутил до минимума все мои эмоции.

В конце концов я понял: что-то надо делать, пока не поздно. Я взял ее на руки и понес прочь. Нести пришлось долго, руки дрожали. Я все смотрел в ее лицо. Оно разгладилось, казалось умиротворенным. Последний год я совсем ее такой не видел. Вот бы унести ее куда-нибудь далеко отсюда… От всех проблем… В сказочное королевство, где у нее будет счастливая жизнь. Такое королевство, в которое мне будет закрыт вход.

В городе я положил Тому на лавочку у ближайшего дома, укрыл пиджаком. Спрятался подальше и дождался, когда ее, наконец, кто-нибудь обнаружит и забьет тревогу. И только тогда пошел домой.

Я приходил в себя постепенно. Казалось, разум безнадежно отстал от реальности и медленно догонял ее. И вроде бы в то утро я соображал и все запомнил, но на самом деле нет. По-настоящему я осознал то, что натворил, только через пару дней.

И тогда по венам, словно яд, растекся ужас.





* * *


Тома провела в больнице неделю, а затем вернулась домой. Я не пересекался с ней, видел лишь свет в окне ее комнаты.

Я был уверен, что после всего Тома наконец перестанет молчать. Я напряженно ждал, будто рядом тикала бомба, которая в любой момент могла рвануть. Я ждал кого угодно: Томиных родителей, полицию. Но никто не приходил. Тома… почему ты все еще молчишь? Неужели опять все стерпела… И все еще веришь в меня? Нет, не может быть…

Со второго этажа я часами наблюдал за ее окном, надеялся поймать там какое-то движение. Ну почему ты молчишь? Чего добиваешься? Эти вопросы сводили с ума.

Потом ко мне вдруг пришел Егор. Я ничего не рассказывал ему, но был уверен: моя совесть узнала обо всем сама, и вот она здесь. Открыв ему дверь, я сразу понял, что прав. Егор смотрел с безнадежной тоской, а еще ― с тревогой.

– Я думал, ты все мне сказал там, в ресторане. ― Я прищурился. На самом деле я не знал, как вести себя, и потому просто напустил в голос побольше яда: ― Я пришиб сверчка Джимини, конец истории, бла-бла-бла…

– У сверчка поменялись планы. Он решил воскреснуть, ― мрачно сказал Егор.

Я впустил его и провел в свою комнату. За следующие минут пять никто из нас не сказал ни слова и, чтобы развеять тишину, я решил идиотски отшутиться:

– Ну что, жду нотаций на тему «А я же говорил».

– Не будет нотаций, Стас, ― покачал головой друг и просто спросил: ― Как ты?

Как я? Все эти дни мне хотелось выпрыгнуть из кожи: было невыносимо оставаться собой, зная, что я сделал. Я взял с пола тяжеленную железную гантель и протянул Егору.

– Убей меня этим, ― сказал я и спохватился: ― Хотя подожди. Я сейчас записку напишу, что ты не виноват и я тебя заставил. Это ведь поможет, да? Сможешь с одного удара? Или лучше нож принести?


Егор забрал гантель и аккуратно положил на пол. Я сел на кровать, уперся локтями в колени и закрыл руками лицо.

– Стас, ты удивишься, но за то, что произошло на мосту, я тебя не виню. Там, в ресторане, я сказал тебе неправду. Я… видел, что ты изменился.

Я недоумевал. Что значит, не винит? Куда делся мой сверчок Джимини?

– Кто тогда виноват? ― спросил я. ― Парни со своей наркотой?

– Нет, не они. Они просто недалекие. Хотели, как лучше.

– Кто же виноват, Егор?! ― Я не выдержал, повысил голос.

– Никто. Так бывает, Стас, и не нужно искать того, на кого можно повесить все дерьмо. Просто все сошлось неудачно. Парни со своей дурью, этот выпускной, твое настроение из-за того, что ты решил отпустить Тому… Да еще и твой сверчок так не вовремя решил устроить забастовку…

Последнее прозвучало виновато. Егор вздохнул и с усилием продолжил:

– Ей ужасно не повезло в этот раз. Но все могло быть гораздо, гораздо хуже. А так… Она жива, врачи ее подлатали, через пару дней будет как новенькая. И начнет новую жизнь. ― Егор подчеркнул: ― А ты, конечно, ей мешать не будешь. Так что не ищи во всем какие-то знаки, не хорони себя. Ты прошел через этот опыт, но больше не повторишь его.

Все это могло бы звучать обнадеживающе… вот только я знал Егора не хуже, чем он ― меня. И я ему не верил. Он знал, что я виноват, ― просто не хотел, чтобы я корил себя еще сильнее, волновался обо мне, пытался подбодрить ― и сейчас врал. Никакие звезды не сошлись неудачно. Я и только я один был виноват в том, что произошло с Томой. А Егор… Егор переступил через свои принципы. Ради меня.

Больше в тот день мы не о говорили о произошедшем. Мы пытались мечтать о будущем. Егор собирался остаться в школе, но теперь, узнав, что я намереваюсь уехать из города и поступить в какой-нибудь колледж, задумался, не присоединиться ли ко мне.

Он, уткнувшись в телефон, стал зачитывать названия и описания колледжей. Я все смотрел на него. Я не верил, что он здесь, рядом. А вдруг я отвернусь или просто моргну ― и Егор исчезнет, а мое примирение с ним окажется просто фантазией?

Но в конце концов мне пришлось моргнуть. И Егор не исчез.





* * *


Я редко выходил на улицу: почему-то казалось, что люди вокруг обо всем знают и смотрят на меня с осуждением. С самого выпускного я выползал из дома всего два раза, последний ― уже после Томиного возвращения домой.

Я ехал с тачкой выкидывать на помойку сломанные яблоневые сучья. У дома семьи Мицкевич я увидел Егорыча ― он собирал в кучу ветки. Увидев меня, он радостно помахал.

– Стас! Кидай сюда, в кучу!

Я смутился и потупил взгляд, пробормотал, что выкину сам.

– Да давай, давай, кидай, ― настаивал Егорыч. ― Я все жечь буду!

Я свалил в кучу ветки и собрался быстро сбежать. Но Егорыч уже завел беседу:

– Ох и вонючее кострище будет! Все соседи помянут меня добрым словом, ― он хихикнул. ― Ох, а какие костры вы с Тамаськой в детстве жгли, ух! И картошку жарили, и яблоки в августе. Карамелью пахло…

Он все ностальгировал, а у меня в горле словно застрял шарик для пинг-понга.

Из окна выглянула Томина бабушка.

– Стасик, подожди! Я маме твоей чеснок обещала, сейчас вынесу!

Ну вот, приехали. Только самой Томы и не хватало. Вскоре калитка открылась, и мне протянули пакет. ― На, тут оба сорта, они помечены. Любаша ― это вот с голубой резиночкой, ну, мама твоя разберется. Только передай ей, что я чеснок не замачиваю, а то она спрашивала.

Она смотрела на меня ласково, как на родного внука. Егорыч рядом, что-то насвистывая, ломал слишком длинные ветки. А я не находил себе места. Дышать было невозможно. Я не мог встретиться глазами с Томиными родными. Вдруг они прочтут правду по моему взгляду? Не поднимая глаз, я кивнул и поблагодарил их. Тяжело сглотнул. Невидимый шар для пинг-понга уже вырос до размеров теннисного мяча.

Везя домой пустую тачку, я осознал, что больше так не могу. Не могу прятаться.

На том мосту я не находился в состоянии аффекта. Я понимал, что творю, и многое запомнил. Мне нечем было оправдаться, я осознанно истязал Тому. Но в тот момент для меня существовало одна единственная «правда» ― моя собственная. Чудовище шептало: «Ты ― жертва, а Тома ― монстр». Я опять с ним не справился и понимал: дело не только в таблетках.

Я должен был это сказать. Все объяснить, оправдаться… Поймут ли они? Может быть, они такие добрые. А если нет… Так даже лучше. Это будет мое наказание, меньшее из тех, что я заслуживаю. В моем мире можно по пальцам пересчитать людей, верящих в мою доброту, полагающих, что я лучше, чем на самом деле. Двое из них ― прародители Томы. И теперь я потеряю их навсегда.





* * *


Я еще не знал, когда именно приду к ним, но твердо решил сделать это. Даже настроение поднялось, словно я собирался переложить на чужие плечи груз ответственности. Я устал мучить сам себя. Пусть теперь меня мучает Томина семья, думает о том, какое наказание мне подойдет. Тюрьма, изгнание? Я согласен на все.

Я снова стал выбираться из дома, гонять на квадроцикле, по вечерам тусить у фонтана и на стадионе. На стадионе мы с друзьями пропадали чаще, там были железные тренажеры. Спорт на короткое время помогал мне отвлечься.

А потом, в одно теплое ясное утро, я пришел к Мицкевичам домой. Я надеялся, что Тома еще будет спать, а Егорыч уже уйдет на работу. Я должен был рассказать обо всем бабушке Томы, ей одной. Егорыча и правда не было, но Тома уже проснулась. Ее бабушка с улыбкой пригласила меня в дом, не подозревая, что впускает монстра.