Ты убит, Стас Шутов

– Вон, язва на губах!

Соколов глянул на Томины изжеванные губы и, в ужасе вернув тетрадь, быстро зашагал прочь. Тома посмотрела на меня с обидой. Ее губы дрожали.

– Зачем это, Стас? ― устало спросила она. Я повернулся к ней полубоком и заметил, как Тома изучает вытатуированную акулу на ухе.

– Мне это нравится. ― Я широко улыбнулся и, насвистывая, пошел прочь. Было весело. Вот как я, оказывается, мог расслабиться и уйти от реальности.

Егор все это наблюдал. Он не вмешивался, но смотрел осуждающе. По его напряженной позе было ясно: он вступится за Тому, если я перейду грань.

В столовой между нами все же состоялся очередной неприятный разговор.

– Ну чего ты лезешь к ней? Ты ее уже извел.

– Еще не совсем. Она мне все еще должна.

– Ты псих, Стас.

– Так надень на меня рубашечку задом-наперед. И привяжи меня к койке. Тебе разрешаю.

Егор даже не улыбнулся.

– Знаешь, иногда я думаю, что однажды мне придется это сделать.

– Да чего ты серьезный такой? ― рассердился я. ― И пошутить нельзя. Валерьяночки попей, а то ты какой-то тревожный в последнее время.

– Ты напрягаешь меня, ― не отставал Егор. ― На Мицкевич тяжело смотреть.

– Так не смотри! Расслабься, бро. Ничего я ей не сделаю. Так, попугаю немножко. Поиграю ― и брошу. Кыш из моей песочницы.

Я говорил шутливо, даже корчил рожи. Но лицо Егора оставалось каменным.

– Это неправильно, Стас. Она девчонка. Она слабая…. ― Он помедлил, нахмурился. ― Правда хочешь возмездия? Так иди к баракским торчкам, поищи там Круча и разбирайся с ним. Это он виноват, а не она.

Егор будто сыпанул мне соль на открытую рану. Он всегда это умел ― пробиваться через толстую шкуру и находить самые уязвимые места. Из-за этого я одновременно и ненавидел его, и любил. И… слушался. Его и только его.

Я и не думал мстить Кручу. Никто никогда не нагонял на меня такого ужаса, как этот баракский монстр с темными зубами. Я не пускал эти мысли в голову и успокаивал себя тем, что просто не знаю, где его искать. Один раз я прошелся по району бараков ― быстро, по кустам, как крысенок, ― и на этом успокоился, решив, что Круч переехал и исчез навсегда. А Егор сейчас пытался повернуть меня лицом к той правде, которую я принимать не хотел.

«Ты ищешь возмездия не там. Потому что ты просто трус».

Я задохнулся от возмущения. Захотелось тоже задеть друга за живое.

– Ты как сверчок из Пиноккио, который был его совестью, ― бросил я. ― Не надоело работать без отдыха? Нашел бы девчонку, взял бы выходной.

Егор смутился. С девушками в последнее время ему не везло.

– А у меня вахта, ― нашелся он.

Когда мы доели и поднялись с места, я небрежно бросил:

– Знаешь, кстати, что сделал Пиноккио со сверчком в оригинальной сказке?

– Нет. И что?

– Убил его молотком.

Егор лишь сжал губы ― так, что вокруг рта образовались морщинки, как у старика. Я закатил глаза и громко, выдохнув сквозь надутые щеки, сказал, что это шутка. Знает ли Егор, что такое шутка и как вообще на нее реагировать?

Но его лицо словно застыло. Он либо не понял шутки, либо сделал вид.





* * *


Я целовался с Леной Голядкиной в библиотеке ― за стеллажом с учебниками по углубленной физике и математике. Я уже залез к ней в трусы, но тут нагрянула библиотекарша. Мы со смехом выбежали из библиотеки и продолжили свое приятное дело в закутке за кабинетом истории. Правда, до трусов уже дело не дошло. Лену вдруг пробило на разговоры, и я понял, что надо валить. Не любил я глупый девчачий треп.

– Что у тебя с Мицкевич? ― выпалила она.

– С Мицкевич? Ничего.

Голядкина нахмурилась.


– А чего цепляешься к ней все время?

– Она дура, ― равнодушно бросил я. ― И страшная. Коротконогий гном с коровьими глазами.

Лена засмеялась. Ответ ей понравился.

– Это да. Не повезло ей с личиком и ростом, бедняжка.

– Не то, что тебе. ― Я крепче обнял Лену, и она закатила глаза от удовольствия, но допрос не прекратила:

– А почему именно к ней?

– Чего к ней?

– Цепляешься. Страшных-то много. Вон, Истомину возьми или Лапенко.

Я вздохнул. Видимо, у этой девчонки какое-то внутреннее чутье.

– Да мне плевать вообще, над кем поржать, клоуны всегда найдутся, ― заявил я. ― Ну давай завтра с тобой над Истоминой поприкалываемся? Ты видела, в чем она сегодня приперлась? ― Я старался перевести внимание Лены на кого-то другого.

– О, да. В шмотках своей бабули, ― хихикнула Лена. ― А шарфик у нее видел? Это же последний писк моды!

– «Торжокский трикотаж», ― хмыкнул я.

Когда мы уже собрались идти на уроки, Лена сказала: «Подожди!» ― достала помаду, накрасила губы и поцеловала меня в шею.

– Трофей, ― гордо сказала она. Так я и проходил с трофеем весь день на зависть пацанов. По Голядкиной все сходили с ума.

Я надеялся, что о Мицкевич Лена забудет.





2




За пару часов до Янкиного родительского собрания я застал маму в спальне ― в невменяемом состоянии. Она не валялась на кровати трупом, наоборот, была чересчур бодра. Она быстро натягивала цветастые лосины и свободный свитер крупной вязки с открытыми плечами. Мама уже накрасилась, но так, будто наносила макияж с закрытыми глазами. Выглядела она странно: будто шла в провинциальный ночной клуб.

– Мам… А ты куда? ― спросил я, надеясь, что моя догадка не подтвердится.

Маму подводила координация: то она не смогла влезть в штанину, то, проходя от шкафа до зеркала, потеряла равновесие и оперлась о подлокотник кресла.

– Как куда? ― несвязно и удивленно сказала она. ― В ш-ш-школу. На ро-ро-родительское с-с-собрание.

Мама покачнулась. Я вздохнул.

– Мам, тебе нельзя в таком виде идти.

– А что не так?

– Ты выпила.

– Да я вина лизнула, как котеночек. ―У мамы был такой честный и обиженный взгляд, что я усмехнулся. Как ее отговорить? И что вообще делать?

Приди мама сегодня на собрание или не приди, классная руководительница Янки все равно позвонит папе, а этого допустить нельзя. Я так и видел его разочарованный взгляд: «Без меня вы ничего не можете». Не дождется. Я сам все решу. Отец больше не часть семьи, поэтому семейные дела и проблемы его не касаются.

– Мам, тебе не стоит идти. Я сам пойду, ― сказал я.

– Это почему?

– Классуха, если тебя увидит, отцу позвонит. И ты представляешь, что начнется? Он ведь только и ищет повод, чтобы к тебе прицепиться…

Манипуляция сработала. Мама напряженно задумалась.

– Ты прав, Стасик… Нельзя, чтобы отцу…

– Да, да, нельзя. Так что ты дома посиди, а я схожу сам.

– Ну хорошо… ― сдалась мама. ― А я полежу. Устала…

С тяжелым вздохом я ушел в свою комнату и открыл шкаф. Долго выбирал, что надеть, и остановился на черных брюках и нейтральном черном свитере, под который надел рубашку. Волосы я расчесал и аккуратно уложил. Посмотрел в зеркало: задрот задротом, очков не хватает. Затем я заглянул к Яне. Она рисовала.