Тринадцатая Мара
Часть 30 из 38 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Самоуверенный тиран. Взорваться хотелось нестерпимо — до кипящего чайника, до одури. Вспомнился голос Идры о том, что Равновесие — это череда правильных выборов. Я же, кажется, опять не держала себя в руках, но этот человек раньше издевался надо мной, он бил меня…
— Со мной любой твой взрыв безопасен, Мариза. В этом плане я самый подходящий для тебя мужчина.
Значит, теперь так? Прошлое забылось, а в настоящем: «Обними меня»?
Взрываясь, исторгая из себя мысленный крик, я четко рассчитала удар, чтобы тот не задел ни людей, ни помещения — хватит с меня ошибок. Но держать в себе зажженный напалм — все равно что жечь саму себя изнутри.
Бах — ударная волна разлетелась воронкой! Излилась наружу и… практически мгновенно аккуратно была поглощена щитом извне. Снова тот же мягкий поролон, лишающий мою магию боевого заряда.
— Можешь бить еще.
У него тихий голос, почти шепот. И очень крепко прижимают к себе руки.
— Пусти! — Я попробовала его оттолкнуть.
Но Инквизитор не позволил мне вырваться еще долгие семь секунд — он отсчитал их мысленно и как будто вслух. После медленно разжал объятья, отступил на шаг.
— Самый подходящий для меня мужчина, значит? — шипела я взбешенной кошкой. Может, он забыл наше прошлое, я — нет. Я прощала ему все тогда, я простила его, себя, всех напоследок. Но он, сволочь, теперь заставлял меня переживать это еще раз. В моей новой жизни! В моей свободной от вины жизни! — Ненавижу!
Его взгляд тяжел и нечитаем.
— Убирайся! — продолжала изрыгать ненависть я. Мне не нужны ТЕ ощущения здесь, теперь. Я хочу о них забыть! — Вали и не возвращайся!
«Эту жизнь я отлично проживу без тебя. И без горя!»
— Я приду завтра, — ответил Сидд голосом, лишенным эмоций.
— Нет.
— Да. Минуту.
Я буду должна терпеть его «обнимашки» минуту?!
Он уже шагал прочь — такой же непоколебимый, широкоплечий. И слишком ярко обрисовывал безжалостный утренний свет абрис его фигуры.
* * *
— Что это было? — спросила Кьяра, и бледность все еще сохранилась на её щеках. — Кто это… был?
Я шумно втянула в себя воздух, прошагала мимо неё, не ответив. Я прекрасно знала, что именно ищу — коньяк. Сейчас я плесну его себе в кофе столько, чтобы отпустило. Должно отпустить. Только ужасно тряслись, пока я открывала бутылку, руки.
— Всё, — я редко когда слышала у подруги столь жесткий тон, — я должна её услышать, эту твою «историю»
— Нашу… историю, — отозвалась я почти неслышно и залпом влила в себя то, что находилось в кружке. Только спустя секунду я поняла, что забыла добавить кофе… Черт с ним, пусть будет голый коньяк.
Кьяра решительно прошагала ко входу, повернула на двери табличку с «Открыто» на «Закрыто», вернулась к стойке, попросила:
— Налей мне тоже. И начинай уже говорить. — Надавила, чувствуя, что я захлопываюсь, что мне проще молчать. — Начинай, Мариза.
Она, наверное, понимала, что выпью я сегодня много. Потому раздербанила несколько бутербродов, разложила в виде закуски на тарелки вареную курицу и сыр. Достала из холодильника отложенные для «фруктовых рафов» апельсины и виноград. Села напротив. А мой рассказ все не желал звучать и напоминал мне робкий, хлипкий бумажный кораблик, страшащийся того, что не сможет отплыть от берега. Того, что волны вновь захлестнут его вдали от суши, что они отправят его на дно.
На дно не хотелось. Я слишком недавно покинула его, то самое дно, и лишь сумасшедший человек желал бы так скоро погрузиться в темные пучины опять. Однако Кьяре следовало знать обо всем, что случилось, и нехотя, с трудом составляя предложение за предложением, я все-таки начала.
Сначала поведала ей про Мэйсона, про свою девичью в него влюбленность, про то, как верила в нашу любовь, как в «настоящую». Шаг за шагом, фраза за фразой — похищение, ложь, взрыв, погибшие люди; у меня продолжали ходить ходуном руки.
Я пила, закусывала, пила снова. Она просто слушала.
Наверное, впервые я ничего не скрывала, ни единого оттенка своих чувств. Выливала их на Кьяру, как черную болотную жижу, как зараженную воду, я напоминала себе бурдюк с тиной, который так невовремя проткнули…
И все же мне становилось легче. Легче висеть на тех цепях рядом с ней, легче вновь ездить по домам погибших родственников рядом с Кьярой. Она умела впитывать чужую боль, пропускать через себя и делать её мягче, не такой… раздирающей. В середине истории я поняла, что мне нужна была эта исповедь, нужны были внимательные уши, нужен был мягкий, сочувствующий по-настоящему взгляд.
Кажется, я говорила час с лишним, не прерываясь. Я прошла — нет, мы вместе с подругой прошли всю эту историю еще раз. Через Топь и до самой лавки, на которой я почила.
Молчала я долго. Кто-то подходил к двери кафе, дергал за ручку, натыкался на табличку «Закрыто», уходил. Мы теряли выручку, но я вместо денег в кассе приобрела нечто куда более ценное — того, кто прошел через мое черное прошлое вместе со мной. Кьяру, теперь знающую все обо всем.
— Идра предупредила меня о том, что принятие фундаментальных пластов бытия, погружение в первую ступень Равновесия не говорит о том, что мне не придется иметь дело с внутренними демонами. Я убедилась в этом сегодня.
«Слишком быстро. Я не хотела так скоро».
Меня опять протащило брюхом по всей прежней грязи. Менее всего в новой жизни я хотела вспоминать себя сломанную и раскрошенную. И более всего мечтала о такой себе забыть.
— Все же наладилось, — выдыхала я обреченно, — все же стало хорошо. Зачем он пришел? Мне хватило вчера его «спасибо», хватило позарез!
Я даже провела себе ребром ладони по шее, показывая, «докуда» мне хватило за мои беды чужих благодарностей.
Мы неожиданно много выпили; меня чуть отпустило. Кьяра тоже молчала, переваривала услышанное, думала о чем-то. После покрутила опустевшую стопку пальцами.
— Думаю, это его способ извиниться перед тобой. Он ведь причинял тебе боль и помнит об этом.
— Лучший способ извиниться — исчезнуть, чтобы эта боль меня не терзала.
— Он умнее. — Вдруг изрекла Кьяра, неожиданно прямо посмотрев на меня. — Этот Инквизитор. И я думаю, он прекрасно знает о том, что делает.
— В каком смысле? Желает мне новой боли? Или ему плевать на неё, лишь бы утолить свои потребности, убеждаясь в том, что я жива?
— Нет, тут все глубже. Он вытаскивает из тебя боль на поверхность, чтобы она не слежалась где-то внутри пластом. Чтобы не омрачила своим существованием твою новую жизнь. Он провоцирует своими касаниями её выход.
— Но я этого не хочу! — хотелось выть волком.
— Вот именно… Ты бы заткнула её далеко. Оставила бы её в себе, сделав вид, что тебя более ничего не терзает.
Мы опять умолкли.
— Он сказал тебе, что придет завтра? — Что-то в словах Кьяры лечило меня, успокаивало. Недаром говорят: когда рядом Белая мара, беда становится половинчатой.
— Да. Сказал, что я должна вытерпеть его объятия минуту.
Тишина.
— Позволь ему сделать это.
— И ты туда же…
У неё были красивые ногти, чуть вытянутые, на такие идеально ложился любой лак.
— А знаешь, — подруга вдруг произнесла то, чего я никак не ожидала услышать, — он тебе подходит.
Наверное, я бы вспыхнула, если бы не коньяк, если бы не озорной блеск в её глазах. Негативных эмоций более не хотелось, я слишком много пережила их утром, потому просто спросила:
— Почему ты так думаешь?
— У него внутри много темного, тяжелого. Как у тебя. И в вас обоих есть свет… Если приложить эти ваши части друг к другу в правильном порядке, получится идеально.
— Ты моя подруга. И поэтому я не буду тебе грубить, — отозвалась я безо всякой злобы. Добавила, хмыкнув: — Он так и сказал, что он — идеальный мужчина, с которым я могу позволить себе быть собой.
— Не так уж он и ошибся. — Чего я не ожидала, так это того, что Кьяра встанет вдруг на сторону Инквизитора. — Ты всегда такая была, … как взрывная боеголовка, неуправляемая, жаждущая ярких эмоций. Тебе всегда нужно было сражаться за «правое дело», выдумывать потерянную справедливость, а после нестись куда-то, набивая на ногах синяки. Ты жить без этого не можешь.
— Без синяков?
Сложно было спорить с тем, кто знает тебя так хорошо.
— Без впечатлений. И этот Сидд… он может тебе их обеспечить.
— Уже обеспечил утром.
— Я еще подозреваю, — Кьяра вдруг чуть смутилась, — сейчас ты меня точно стукнешь, но я все равно скажу…
— Говори.
— Его приход — это не только извинения.
— А что еще?
— Я думаю, … он тебя любит.
— Любит?! Он ломал меня намеренно, он вытирал об меня подошвы, он желал, чтобы мой хребет треснул и развалился на части.
— Да, но… тогда его сестра была мертва.
«Не сыпь мне соль на рану».
— Это ничего не меняет.
— Меняет.
— Со мной любой твой взрыв безопасен, Мариза. В этом плане я самый подходящий для тебя мужчина.
Значит, теперь так? Прошлое забылось, а в настоящем: «Обними меня»?
Взрываясь, исторгая из себя мысленный крик, я четко рассчитала удар, чтобы тот не задел ни людей, ни помещения — хватит с меня ошибок. Но держать в себе зажженный напалм — все равно что жечь саму себя изнутри.
Бах — ударная волна разлетелась воронкой! Излилась наружу и… практически мгновенно аккуратно была поглощена щитом извне. Снова тот же мягкий поролон, лишающий мою магию боевого заряда.
— Можешь бить еще.
У него тихий голос, почти шепот. И очень крепко прижимают к себе руки.
— Пусти! — Я попробовала его оттолкнуть.
Но Инквизитор не позволил мне вырваться еще долгие семь секунд — он отсчитал их мысленно и как будто вслух. После медленно разжал объятья, отступил на шаг.
— Самый подходящий для меня мужчина, значит? — шипела я взбешенной кошкой. Может, он забыл наше прошлое, я — нет. Я прощала ему все тогда, я простила его, себя, всех напоследок. Но он, сволочь, теперь заставлял меня переживать это еще раз. В моей новой жизни! В моей свободной от вины жизни! — Ненавижу!
Его взгляд тяжел и нечитаем.
— Убирайся! — продолжала изрыгать ненависть я. Мне не нужны ТЕ ощущения здесь, теперь. Я хочу о них забыть! — Вали и не возвращайся!
«Эту жизнь я отлично проживу без тебя. И без горя!»
— Я приду завтра, — ответил Сидд голосом, лишенным эмоций.
— Нет.
— Да. Минуту.
Я буду должна терпеть его «обнимашки» минуту?!
Он уже шагал прочь — такой же непоколебимый, широкоплечий. И слишком ярко обрисовывал безжалостный утренний свет абрис его фигуры.
* * *
— Что это было? — спросила Кьяра, и бледность все еще сохранилась на её щеках. — Кто это… был?
Я шумно втянула в себя воздух, прошагала мимо неё, не ответив. Я прекрасно знала, что именно ищу — коньяк. Сейчас я плесну его себе в кофе столько, чтобы отпустило. Должно отпустить. Только ужасно тряслись, пока я открывала бутылку, руки.
— Всё, — я редко когда слышала у подруги столь жесткий тон, — я должна её услышать, эту твою «историю»
— Нашу… историю, — отозвалась я почти неслышно и залпом влила в себя то, что находилось в кружке. Только спустя секунду я поняла, что забыла добавить кофе… Черт с ним, пусть будет голый коньяк.
Кьяра решительно прошагала ко входу, повернула на двери табличку с «Открыто» на «Закрыто», вернулась к стойке, попросила:
— Налей мне тоже. И начинай уже говорить. — Надавила, чувствуя, что я захлопываюсь, что мне проще молчать. — Начинай, Мариза.
Она, наверное, понимала, что выпью я сегодня много. Потому раздербанила несколько бутербродов, разложила в виде закуски на тарелки вареную курицу и сыр. Достала из холодильника отложенные для «фруктовых рафов» апельсины и виноград. Села напротив. А мой рассказ все не желал звучать и напоминал мне робкий, хлипкий бумажный кораблик, страшащийся того, что не сможет отплыть от берега. Того, что волны вновь захлестнут его вдали от суши, что они отправят его на дно.
На дно не хотелось. Я слишком недавно покинула его, то самое дно, и лишь сумасшедший человек желал бы так скоро погрузиться в темные пучины опять. Однако Кьяре следовало знать обо всем, что случилось, и нехотя, с трудом составляя предложение за предложением, я все-таки начала.
Сначала поведала ей про Мэйсона, про свою девичью в него влюбленность, про то, как верила в нашу любовь, как в «настоящую». Шаг за шагом, фраза за фразой — похищение, ложь, взрыв, погибшие люди; у меня продолжали ходить ходуном руки.
Я пила, закусывала, пила снова. Она просто слушала.
Наверное, впервые я ничего не скрывала, ни единого оттенка своих чувств. Выливала их на Кьяру, как черную болотную жижу, как зараженную воду, я напоминала себе бурдюк с тиной, который так невовремя проткнули…
И все же мне становилось легче. Легче висеть на тех цепях рядом с ней, легче вновь ездить по домам погибших родственников рядом с Кьярой. Она умела впитывать чужую боль, пропускать через себя и делать её мягче, не такой… раздирающей. В середине истории я поняла, что мне нужна была эта исповедь, нужны были внимательные уши, нужен был мягкий, сочувствующий по-настоящему взгляд.
Кажется, я говорила час с лишним, не прерываясь. Я прошла — нет, мы вместе с подругой прошли всю эту историю еще раз. Через Топь и до самой лавки, на которой я почила.
Молчала я долго. Кто-то подходил к двери кафе, дергал за ручку, натыкался на табличку «Закрыто», уходил. Мы теряли выручку, но я вместо денег в кассе приобрела нечто куда более ценное — того, кто прошел через мое черное прошлое вместе со мной. Кьяру, теперь знающую все обо всем.
— Идра предупредила меня о том, что принятие фундаментальных пластов бытия, погружение в первую ступень Равновесия не говорит о том, что мне не придется иметь дело с внутренними демонами. Я убедилась в этом сегодня.
«Слишком быстро. Я не хотела так скоро».
Меня опять протащило брюхом по всей прежней грязи. Менее всего в новой жизни я хотела вспоминать себя сломанную и раскрошенную. И более всего мечтала о такой себе забыть.
— Все же наладилось, — выдыхала я обреченно, — все же стало хорошо. Зачем он пришел? Мне хватило вчера его «спасибо», хватило позарез!
Я даже провела себе ребром ладони по шее, показывая, «докуда» мне хватило за мои беды чужих благодарностей.
Мы неожиданно много выпили; меня чуть отпустило. Кьяра тоже молчала, переваривала услышанное, думала о чем-то. После покрутила опустевшую стопку пальцами.
— Думаю, это его способ извиниться перед тобой. Он ведь причинял тебе боль и помнит об этом.
— Лучший способ извиниться — исчезнуть, чтобы эта боль меня не терзала.
— Он умнее. — Вдруг изрекла Кьяра, неожиданно прямо посмотрев на меня. — Этот Инквизитор. И я думаю, он прекрасно знает о том, что делает.
— В каком смысле? Желает мне новой боли? Или ему плевать на неё, лишь бы утолить свои потребности, убеждаясь в том, что я жива?
— Нет, тут все глубже. Он вытаскивает из тебя боль на поверхность, чтобы она не слежалась где-то внутри пластом. Чтобы не омрачила своим существованием твою новую жизнь. Он провоцирует своими касаниями её выход.
— Но я этого не хочу! — хотелось выть волком.
— Вот именно… Ты бы заткнула её далеко. Оставила бы её в себе, сделав вид, что тебя более ничего не терзает.
Мы опять умолкли.
— Он сказал тебе, что придет завтра? — Что-то в словах Кьяры лечило меня, успокаивало. Недаром говорят: когда рядом Белая мара, беда становится половинчатой.
— Да. Сказал, что я должна вытерпеть его объятия минуту.
Тишина.
— Позволь ему сделать это.
— И ты туда же…
У неё были красивые ногти, чуть вытянутые, на такие идеально ложился любой лак.
— А знаешь, — подруга вдруг произнесла то, чего я никак не ожидала услышать, — он тебе подходит.
Наверное, я бы вспыхнула, если бы не коньяк, если бы не озорной блеск в её глазах. Негативных эмоций более не хотелось, я слишком много пережила их утром, потому просто спросила:
— Почему ты так думаешь?
— У него внутри много темного, тяжелого. Как у тебя. И в вас обоих есть свет… Если приложить эти ваши части друг к другу в правильном порядке, получится идеально.
— Ты моя подруга. И поэтому я не буду тебе грубить, — отозвалась я безо всякой злобы. Добавила, хмыкнув: — Он так и сказал, что он — идеальный мужчина, с которым я могу позволить себе быть собой.
— Не так уж он и ошибся. — Чего я не ожидала, так это того, что Кьяра встанет вдруг на сторону Инквизитора. — Ты всегда такая была, … как взрывная боеголовка, неуправляемая, жаждущая ярких эмоций. Тебе всегда нужно было сражаться за «правое дело», выдумывать потерянную справедливость, а после нестись куда-то, набивая на ногах синяки. Ты жить без этого не можешь.
— Без синяков?
Сложно было спорить с тем, кто знает тебя так хорошо.
— Без впечатлений. И этот Сидд… он может тебе их обеспечить.
— Уже обеспечил утром.
— Я еще подозреваю, — Кьяра вдруг чуть смутилась, — сейчас ты меня точно стукнешь, но я все равно скажу…
— Говори.
— Его приход — это не только извинения.
— А что еще?
— Я думаю, … он тебя любит.
— Любит?! Он ломал меня намеренно, он вытирал об меня подошвы, он желал, чтобы мой хребет треснул и развалился на части.
— Да, но… тогда его сестра была мертва.
«Не сыпь мне соль на рану».
— Это ничего не меняет.
— Меняет.