Тринадцатая Мара

Инквизитор не позволял мне тонуть в похожих на болотную загаженную воду размышлениях.

— Она… выжила. — Мэйсон на меня не смотрел. — Я думал, что меня это не касается, что мой кошмар окончен, но спустя какое-то время я стал бояться. Постоянно. Не знаю, чего, я перестал спать ночами. И однажды пошел к Провидцу, будто почувствовал неладное. Уже не мог работать, ничего не хотел…

— Пророк сказал тебе скрыться.

— Все так. Я разозлился, позвонил ей, этой… проклятой колдунье. Спросил: какого черта? Ведь она обещала меня защитить, говорила, что я буду в безопасности. Мы встретились, да, и она злилась поначалу. Я думал, она меня задушит. Не знаю, почему, она просто… тварь из преисподней. А после у нее в голове родился какой-то план, согласно которому я должен приобрести непонятный дом в чаще. Приобрести, потому что дом пускает внутрь лишь того, кто им владеет. И я его купил. Когда она меня закинула сюда, эта, — он кивком головы указал на Кьяру, — уже была здесь. Она не просыпается, не ест, не говорит. Я даже в ванную ее оттащить для того, чтобы умыть, не могу…

— Ты отвлекся.

Голос Сидда — как лезвие, очень тонкое и смертоносное. Как край гильотины.

Мэйсон закашлялся, попросил воды, но ему её никто не дал. Тогда он продышался и заговорил вновь.

— Она закинула меня сюда, предварительно окунув в какую-то муть…

«Через изнанку», — думала я. Это кто-то из наших, отлично владеющий умением перемещаться. Кто-то немолодой, кто-то очень опытный.

— И она ржала, — добавил Томас с отвращением, — хохотала так зло, говорила, что Марья Топь погубит всех, кто за мной сунется. Она скалила свои зубы, довольная, что теперь все выйдет так, как она изначально хотела.

Под конец его рассказа я прижимала пальцы ко лбу: моя голова стала слишком тяжелой, мысли в ней тоже.

Молчал Инквизитор. Молчала я. Молчал Томас.

А после жалобно добавил:

— Не… убивайте…

И тяжело взглянули на него Инквизиторские глаза.

— Из-за тебя погибли восемнадцать человек.

Комната наполнилась холодом от его голоса, воздух в ней заледенел.

— Я же… не специально, — Мэйсон дрожал так, что звенели невидимые цепи, — меня шантажировали, у меня… сын…

Мы стояли на крыльце молча — я и Сидд.

Смеркалось.

Пахло тайгой — плотной, вековой.

Здесь казалось — обычный дом. Просто потерявшийся в лесу, чуть рассохшийся, но пригодный для жизни. И вечер был таким, что ни о каких колдунах, ведьмах и проклятой Топи думать не хотелось. Просто ранние сумерки, просто воздух, напоенный запахом хвои.

«Как хорошо, что они здесь появились. Запахи».

— Что ж, у неё дважды не получилось тебя убить, — подвел итог его собственным и моим размышлениям Инквизитор. — Значит, она попробует сделать это еще раз.

— Ты не расстроишься, если у нее получится.

Он не ответил.

Я в который раз удивилась чувству, что стоящий рядом мужчина мне не чужой. Рядом с ним даже молчать было хорошо. И его холодность изнутри относилась уже не ко мне — к Мэйсону.

— Не убивай его, — попросила я тихо, — он… не виноват.

— Он виноват.

Ровный, безэмоциональный ответ.

— Ребенок останется без отца. Так нельзя.

Странная история, в которой не виноват никто, сплошные трагедии каждого, если присмотреться.

Сидд молчал, и молчание его было тяжелым.

— Можно ведь по-другому испортить человеку жизнь, ты ведь знаешь…

Мне в ответ хмыкнули.

— Ты еще скажи, что я в этом мастак.

Я благоразумно промолчала, хотя именно так и думала. Не со зла, конечно, но талант к давлению на болевые точки у Инквизитора имелся отменный.


— Подумай, как можно иначе…

— Я подумаю, — он прервал меня довольно резко. — Оставлю его здесь болтаться на сутки. Поразмышляю. А подругу твою надо доставить домой.

— Надо.

Красивые, фиолетовые плыли над лесом облака.

— Я запитаю тебя. Ты перетащишь нас до машины.

— Почему до машины? Я могу до города…

— Я сказал…

— Хорошо, — согласилась я поспешно. До машины — так до машины. Лишь бы Кьяра так или иначе отправилась домой.

Первый жест доверия с стороны Сидда — позволить протащить себя через изнанку. Больше не боится, что я напортачу или явлю себя в очередной раз с темной стороны? Во мне, кажется, никакой стороны не осталось — ни темной, ни светлой.

— Мне нравится, когда ты такая сговорчивая.

В этой фразе прозвучала насмешка. Скорее ласковая, чем колючая. И трепетно дрогнула, отозвалась душа.

Не все части еще во мне умерли. Та, которая любит стоящего рядом на крыльце человека, осталась.

— Выходим сейчас?

Я так и не помылась, не поела. Уже плевать.

— Да. Сейчас.





* * *


Половина пути.

Кьяра спала. Теперь спала по-настоящему на заднем сидении — сияние вокруг неё еще осталось, но оно ослабло, учуяв, что хозяйку больше не требуется рьяно защищать. Ушло за горизонт солнце; мы стояли у того же кафе, что и на пути сюда. Только тогда мы держались друг от друга подальше, теперь внутренне были близки.

Финальная черта. Мне ощущалось, что мы расстаемся, что это наш последний день вместе. Кем бы ни была та женщина, желающая мне смерти, искать её мы будем уже по отдельности.

Он сам купил мне поесть и кофе, знал, что у меня нет денег: с рюкзаком потерялось все. Ни о чем не спрашивал, просто вложил в одну руку бутерброд, в другую — стаканчик.

Мне отчаянно сильно нужны были эти минуты вместе. Мне, несмотря на холодный октябрьский воздух, было тепло, пока он был рядом. Сидд. Бесполезно пытаться объяснять тягу сердца логикой…

В какой-то момент я решила себя не держать: может, у меня не будет больше шанса сказать ему что-то важное. Повернулась, посмотрела на того, с кем шла последние дни бок о бок, посмотрела прямо, глубоко. Позволила наконец нашим взглядам переплестись. С вселенской печалью ощутила, как много бы отдала за одно настоящее объятие, за поцелуй.

— Если бы я умела так колдовать, знаешь…

Он просто смотрел. У него красивые глаза — мне некогда было заметить это раньше. Ресницы темные, радужка светлая, зеленоватая; ободок черный. Проклюнулась щетина; запылилась рубашка. Даже в пыльной он выглядел стильным, мужественным.

— Так колдовать, как никогда не умела…

Он ничего не сказал, не попросил меня умолкнуть. Молча ждал продолжения.

Сложно признаваться в сокровенном, но ведь Кьяра умеет. Значит, и я тоже.

— Я бы заставила тебя забыть на день о том, что я совершила. А себя избавила бы от чувства вины на сутки.

— Что случилось бы в этот день?

Почему так трудно говорить правду, открывать сердце и вытряхивать оттуда содержимое?

— Я бы пригласила тебя в кафе. И, может, … ты согласился бы. Мы говорили бы о чем-то простом, понятном, отвлеченном. Я бы хотела увидеть твою улыбку… хоть раз.

«Дальше», — слышалось в воздухе.

— Погуляли бы по городу, я сварила бы тебе лучший кофе в жизни. И, может быть, ты проводил бы меня до дома…

В моей голове все же промелькнул против воли этот образ — обнятой его руками меня. И его губы, нашедшие мои. Снова бы тлела моя макушка, мы бы не смогли остановиться, не во второй раз, … и было бы уже плевать на обстоятельства, на эту жизнь, остались бы только мы. Я, наконец придавленная весом его тела…

Наверное, все читалось по моему лицу, потому что Сидд обронил прохладно: