Тринадцатая Мара

— Думаешь?

— Я уверен. Физически она цела, насколько я могу судить…

Он рассматривал Кьяру близко, очень пристально, и я впервые поймала себя не на радости, которую ожидала испытать при виде подруги, но на странном чувстве глухой обиды. Даже беспомощной зависти. Сидящая на постели в странном коконе, неподвижная, Кьяра выглядела очень свежей, очень красивой. Она непостижимым образом защитила себя от чужих вторжений, слов и мыслей, укутавшись в золотое одеяло, обеспечившее ей сон наяву. Она не видела нас сейчас, не отвечала, не замечала ничего вокруг, хотя глаза ее были открыты. Она, наверное, подходила Сидду куда лучше, чем я… Она никогда не рушила зданий, никого случайно не убивала, всегда находила в себе доброту и свет. Странная была бы пара — Белая мара и Инквизитор, но понятная…

Мужчина рядом со мной продолжал смотреть на неё. Наверное, все еще проверял наличие на её теле повреждений, пытался понять, какую магию и для чего она использовала. Я же чувствовала его близкое присутствие и отчаянно желала, чтобы этот внимательный, чуть встревоженный взгляд был адресован не ей, а мне. Наверное, я темнее, чем мне самой казалось. И слабее.

Я грязная, худая, темноволосая, черная душой. Она светлая, свежая и по стечению обстоятельств в том же платье, в котором я её помнила сидящей рядом со мной на бревне. Мягкая, с румянцем на щеках, спокойная даже теперь, пойманная в ловушку.

— Этот тип заклинания я не знаю, но, думаю, ваша Старейшая Веда быстро приведет её в чувство.

— Наверное.

Он прав: Идра все исправит, она сумеет.

Дом, куда мы добрались быстро, после того как чаща просветлела, был одноэтажным, деревянным, старым. Две комнаты, обе использовались как спальни.

Мэйсон висел на тех же невидимых цепях, как и я когда-то. Он находился в отключке, потому что Сидд, решивший убрать все помехи на пути спасения заложницы, припечатал его кулаком в лицо сразу на входе.

Что ж, можно было выдохнуть, зайти в нормальный туалет и даже принять какой-никакой душ. Выпить чистой воды, отыскать еду.

Я попробовала найти в себе облегчение, какие-нибудь желания стать свежей или сытой, но … ничего не нашла. Пусто. Просто хорошо, что Кьяра жива, хорошо, что у неё все наладится.

Сидд

Он сидел на стуле рядом с висящим пленником, выдыхал. Внутри уже нет той злости, с которой он когда-то встретился с Маризой, — ей он вломил черным кулаком по самой макушке, желая излить наружу боль. Мэйсону он, по крайней мере, позволит сказать пару слов в свое оправдание, прежде чем примет решение.

Давно под ногами не было деревянного человеческого пола, а под задом — стула. Кажется, вечность. Географически они достигли цели, можно позволить себе пять минут отдыха и покоя.

Мара сидела на кровати, держала подругу за руку, гладила по пальцам — та смотрела вдаль с безмятежным выражением лица. Какие мары, оказывается, бывают разные…

Он смотрел в окно, сам не знал, о чем задумался, а после почувствовал на себе взгляд Маризы — легкий, печальный и очень светлый. Он скользил по его лицу, по шее, по фигуре. Она будто касалась его нежными пальцами с сожалением, оттого что не может сделать этого в реальности. Она рассматривала его предплечья, она любовалась ими — он чувствовал, — но, вместо того чтобы злиться, вдруг понял, что ему тепло. Где-то очень глубоко внутри.

Он впустил её в себя, когда спал, когда не был в сознании. Он почувствовал её, принял, ощутил идущие от неё чувства и теперь не мог их забыть.

Сидд прищурился, повернул голову, взглянул на мару пристально — та отвернулась так быстро, будто он её ударил. Вспышка стыда, злости на себя за то, что она позволила себе на него смотреть, грусть человека никчемного, знающего, что его не за что любить. Он видел пустоту в её душе, как свою, — наверное, теперь не мог не ощущать ту, которая легла на него сверху, чтобы не дать погибнуть. После всех его ударов.

Она больше не посмотрит на него прямо ни разу, не позволит себе. Жаль, на него мало кто в жизни смотрел тепло — так вышло. И теперь пристально смотрел на Маризу он сам — Аркейну вспоминались его бывшие.

Они все его боялись. Не его самого, но его чувств, ощущавшихся им слишком плотными, слишком явными, особенно злость. Но прогнало их прочь не это, а его умение подчинять чужую волю. С каждой из трех женщин, с которыми Сидд сходился, он хотел быть откровенным — да, у него есть такая «особенность», умение порабощать. Он с ним родился, в нем течет кровь великих Инквизиторов, и от этого никуда не деться.

Олия, молодая и красивая студентка, желавшая связать с ним жизнь и судьбу, распрощалась с Аркейном после полугода совместных отношений, сразу после того, как он озвучил ей о себе правду. Ему было двадцать четыре, ей едва исполнилось двадцать. Уходя, она бросила ему в лицо фразу о том, что «её детям не нужен тиран отец». А он тиран? Аркейн думал об этом позже. Наверное. Немного и по-своему. Сложно, будучи по крови охотником, тем, кто загоняет в капкан, не быть слишком властным.

Виола, случившаяся, когда Сидду было двадцать семь, вероятно, не ушла бы сама, но он помог. После того, как она начала пить, чтобы заглушить свою обиду на него. Он «приказывал» ей дважды. В первый раз, когда она по неосторожности чуть не шагнула на проезжую часть на красный свет, прижав к уху телефон, — он тогда рявкнул: «Стой!», и она застыла с занесенной над мостовой ногой, как залитый бетоном манекен. На них смотрели люди. Он объяснял ей позже, что нельзя быть столь беспечной… Второй раз он заткнул её прилюдно, когда в ресторане с легкой подачи, не будучи слишком тактичной, Виола оскорбила Лиру, спросив, в каком секонд-хенде та купила выходное платье? Лира не обиделась, но обиделся он.

Виола плакала позже, звонила ему пьяная, говорила, что все вынесет и выдержит, но «выносить» не захотел он.

А стройная и красивая юрист Силия, женщина, к тридцати двум годам достигшая в жизни всевозможных высот, дала задний ход сразу после его признания. Попросила продемонстрировать «умение командовать» наяву — он приказал ей высыпать весь красный перец в собственное блюдо уже на первом свидании. Больше не желал тянуть волынку. Если его не принимали сразу, не имело смысла терять время.

Силия звонила еще дважды. Он не понимал, зачем? Спрашивала, как дела, рассказывала про свои, на свидания более не соглашалась. Он её на них и не звал. А после она пропала, как пропадает случайно влетевший не туда сквознячок.

Аркейн знал, что его вынесет не любая, если вообще вынесет хоть какая-то. Он никогда не сумеет стать слишком мягким или хотя бы таким, как все, — слишком жесткий норов и такой же стержень. Гнуть его ради других — не его.

Мариза тем не менее раздраженно повела плечами, будто пытаясь сбросить с себя ярмо, а Аркейн вдруг понял, что все это время продолжал смотреть на нее и смотрел тяжело.

«А ведь она могла бы, — подумал он отстраненно, — могла бы выносить его… Не бояться его гнева. Потому что уже „перебоялась“». Единственная женщина, почему-то испытывающая к нему теплоту. И единственная, кому он никогда не предложит себя «выносить». Парадокс, загадка и клубок, который не распутать.

Все же её нежность, проникшая внутрь его, никуда не исчезла. Он теперь соседствовал с ней, сживался, не мог и не хотел её из себя выгонять.

Мара сидела на кровати усталая, притихшая. Одна нога в грязных джинсах подогнута под себя, взгляд наружу и куда-то внутрь, руку подруги она уже отпустила.

Что-то скребло Аркейна по затылку, некое тревожное чувство. Вроде бы вот он, момент триумфа, найденная «потеряшка», теперь все будет хорошо, но Мариза не радовалась. Он ожидал, что её взгляд оживет, что в него вернется хоть часть оптимизма, задора, но этого не произошло. Она была переломана изнутри. Её ядро было раскрошено, и искра, выражающая желание жить, не зажглась в глазах.

Сидд чувствовал тяжесть. Он добил её. Не увидел, что после чужих смертей её внутренний стержень надломился и был покрыт трещинами. Теперь от него не осталось даже осколков — лишь кружащая пыль. У таких людей, как она, уже нет желаний — есть лишь нужда что-то доделать. Мариза желает вернуть Кьяру домой, убедиться в том, что подруга в порядке, — после цель пропадет…

Тяжесть усиливалась. Он хотел о чем-то подумать, о чем-то необходимом, важном…

Но вдруг застонал, приходя в сознание, Мэйсон.

— Я дам тебе две минуты на то, чтобы ты мог говорить, — обронил Аркейн сумрачно и вдруг понял, что зря он решил, что его гнев исчез, — нет, он был на месте.

И даже дистанционно почувствовал, как от мощи его слов, от их тяжеловесности у Маризы волоски на шее встали дыбом, а еще по ней прошла волна совершенно несвойственного моменту возбуждения. Совсем чуть-чуть, — она быстро его погасила, — но он успел его уловить. Чуть дернул шеей, на миллиметр повернул голову, взглянул на неё, но чертова мара на него не смотрела, прятала глаза и чувства. Они однозначно стали связаны после того слияния, окончившегося поцелуем, и теперь ощущали друг друга иначе.


И она возбудилась от его властности — эта мысль засела где-то в подкорке. Бесполезный, конечно, вывод, но… занимательный.

— Я слушаю, — изрек Инквизитор и пошевелил мышцами спины, впечатанной в неудобную спинку стула. — И первый вопрос, на который я желаю знать ответ, как ты оказался в этом доме. Потому что пешком ты бы сюда не дошел.

С заплывшим глазом Мэйсон выглядел жалким. Цепи сковывали его движения и держали очень прочно. Сидд вообще любил всякого рода прочность.

— Надумаешь мне врать, я вытащу твой язык через твой же зад.

Произнес спокойно — пленник застонал, на мгновение умолк.

А после его как прорвало.

Мариза

— … Я же не сам, я бы сам в это место никогда не сунулся бы даже, я о нем не знал… Ну, не знал до определенного момента. Меня перетащила сюда она, эта ужасная женщина с родинкой на правой щеке. Эта… ведьма…

Я помнила его другим. Галантным, ухоженным, импозантным. В этом же доме Томас выглядел маленьким, потерянным, даже не отражением себя в прошлом, но некой насмешкой над своим былым образом. Его противоположностью. Он был одет в домашнее трико и грязную майку — никогда, даже в самом страшном сне, я не могла предположить, что Мэйсон может носить такое. Да что я вообще могла о нем предположить?

А теперь он упоминал какую-то женщину. Значит, Сидд был прав, предполагая, что в истории с «упавшим домом» было замешано третье лицо.

— Про какую ведьму речь? Давай по порядку.

Инквизитор читал мои мысли. Он умел вести допрос, умел, наверное, лучше, чем смог бы кто-либо другой. Он ощущался мне железными щипцами для пыток, чьи концы уже раскалены, но еще не приблизились к коже. Они приблизятся, когда придет правильный момент. Но всякий раз, когда Сидд бросал на меня взгляды, я испытывала не привычный страх, а чувствовала, что в этот самый момент — уникальный момент, случившийся раз в жизни, — мы — команда. Что мы работаем в паре, мы наконец оказались по одну сторону на войне не друг против друга, но против кого-то еще.

— Она пришла ко мне несколько месяцев назад, сказала, есть дело. — Глаза Томаса, мутные и беспокойные, бегали, пока голова вспоминала события. — Пела про большую выгоду для меня, про то, что поверженным окажется мой худший бизнес-оппонент, а также предложила такую сумму, что я ошалел. Когда сообщила, что нужно будет окрутить девчонку, я подумал: это будет просто, почему нет?

Он на долю секунды повис, поверженный. Ему хотелось выговориться, я это чувствовала, он давно и беспросветно устал от животного ужаса.

— Проблемы начались тогда, когда я узнал, что объект моей любви — тоже ведьма.

Я поморщилась. Ведьмами нас называли в давние времена, когда мы чудовищно вредили людям. Собственно, не нас даже, а наших безбашенных и иногда изуверски самовлюбленных прародительниц. Мы — мары — их отпрыски по крови, но уже не по логике — следовало бы отличать.

Пока я мысленно пыхтела, на меня с любопытством смотрел Сидд. Я не могла ответить на его взгляд прямо, хотя мне очень хотелось. Многого хотелось, включая то, что уже никогда не светило.

— Стал бы я связываться с марой по своей воле? Дебил я, что ли?

Значит, он был из тех, кто нас боялся.

— Но она начала давить… Она пригрозила, что убьет моего сына, а ему всего семь, он же маленький. Да, у меня от первого брака ребенок. — И почему-то, оправдываясь, заорал в мою сторону: — Что, у меня права на личную жизнь никогда не было?!

От направленной на меня горечи и ненависти я втянула голову в плечи. Было, конечно. Правда, я о прежней семье Томаса никогда не слышала. Сумрачно внутри, беспокойно. Параллельно рассказу я силилась понять, кем являлась ведьма с родинкой, но ничей образ на ум не шел. А главное, зачем ей понадобился весь этот план?

— Как ты запудрил ей мозги? — прервал его Инквизитор холодно, кивнув на меня.

— Я… — Мэйсон моргнул. — Она дала мне камни. Тогда, когда я понял, что не могу отказаться. Один из них забирал мой страх, второй что-то делал «с изнанкой» — так она пояснила. А третий заставлял чувствовать любовь, очень похожую на настоящую. Я даже удивлялся сам, иногда начиная принимать иллюзию за реальность, ведь Мариза оказалась…

Он хотел что-то сказать. Наверное, «красивой», а может, «хорошей». Но не стал ничего добавлять, повесил голову, чтобы поднять её через мгновение.

— Я все делал, как она меня просила: водил на свидания, говорил слова любви… Я не хотел, чтобы он погиб, — добавил тихим голосом — искренне, как страдающий отец. — Эндрю, мой зайчик…

— Это ты похитил Кьяру?

Кивок на постель, на спящую наяву девушку.

— Я ничего с ней не делал, никогда её не видел. Пока здесь не оказался.

— Значит, не ты?

Я не вмешивалась, я просто слушала. А на душе и пусто, и тяжело. Кто бы ни замесил эту игру, он вовлек в неё слишком много невинных людей.

— Нет, я же говорю…

— А сказать Маризе о том, что Кьяру пытали, и указать… на конкретное здание, — Сидд почернел глазами, упоминая об этом, — твоя идея?

— Нет. — Голос Томаса тихий-тихий, почти неслышный. — Когда она это приказала, я не хотел, я был против. Я знал, что погибнут люди, но… выбор? Я не любил Гаринского, это правда, но я не желал ему смерти. Такой смерти.

— Ты праздновал после. В клубе.

— Да, — все такие же тихие ответы. — Она сказала, что я должен выглядеть довольным. Чтобы усилить чувство вины Маризы, чтобы она покончила жизнь самоубийством — так нужно было ведьме.

Из меня будто вынули сердце, которое давно почти перестало биться. Даже злость не шла, одно апатичное недоумение — зачем? Зачем кому-то моя смерть?

Инквизитор смотрел на меня, я старалась только в пол: мне было тяжело. Из-за всего того дерьма, через которое я прошла не по своей и частично по своей вине. Кто бы ни затеял эту партию, он не ошибся в том, что я не сдержу эмоции, а следом и силы. Он, точнее, она, знал меня достаточно хорошо, чтобы предположить и мое дальнейшее желание суицида.

— Что было дальше?