Тоннель

Дозвониться до Поля оказалось не так-то просто. Я решила написать ему эсэмэску, в которой попыталась объяснить, зачем мне понадобилась копия квитанции об оплате нашего номера в Праге, запуталась в собственной лжи о вычете расходов и все стерла. Звучало не слишком убедительно.

Я поглядела в окно на озеро, гладь которого мерцала стальным блеском в сумерках. В двадцати милях от дома, от усадьбы, от Даниеля — легче, чем сейчас, уже не будет.

— А, это ты… Привет.

Этот голос вечно творил со мной что-то странное, делая меня абсолютно беззащитной перед ним. Сейчас он прозвучал легко и беззаботно, но вместе с тем чувствовалось, что Поль напряжен.

— Можешь говорить? — прошептала я.

— Да… Случилось что-то?

— Нет, то есть да, но речь сейчас не о нас.

— Хорошо.

Настороженная тишина, учащенное дыхание в трубке.

— Та ночь… — начала я. Пожалуй, будет лучше рассказать как есть, тогда он поймет всю серьезность ситуации. По ходу рассказа мне несколько раз приходилось прерываться и спрашивать, на связи ли он еще, настолько тихо становилось в трубке. Я не стала рассказывать о задержании Даниеля, ведь все уже закончилось, сказала только о том, что полиция хочет проверить мои показания.

Чистая формальность.

— Представляю, каково тебе сейчас, — посочувствовал он, — но я не испытываю желания оказаться втянутым в это дело.

— Это просто бумажка.

— Я не уверен, что она у меня осталась.

Еще как осталась, подумала я, ты постоянно сохраняешь все чеки, вычитаешь свои издержки на налоги или оставляешь их организатору турне, сколько раз ты писал мое имя на квитанциях, с ошибками или очень неразборчиво, потому что проверяющий требует, чтобы в чеке было проставлено имя.

— Я буду тебе очень благодарна, если ты поищешь, — сказала я.

— Само собой, поищу. Пришлю тебе, как только найду.

— Спасибо.

Снова тишина, пока мы подыскивали подходящие слова для прощания.

— Созвонимся, — сказал Поль.

— Созвонимся, — сказала я.





* * *


Мне захотелось подвигаться, и я спустилась вниз. На стойке регистрации никого не оказалось, зато в обеденном зале был накрыт чай с печеньем, я взяла себе еще пригоршню карамелек. В баре за кружкой пива сидел один-единственный посетитель. И хотя я не смотрела в его сторону, мне показалось, что он наблюдал за мной, когда я снова пошла наверх.

Время было еще не совсем позднее, и я решила позвонить Даниелю.

— Прости, — сказал он, прежде чем я успела вымолвить хоть слово.

— Тебе не нужно просить прощения.

— Я наговорил ужасных вещей.

Я сглотнула и поглубже забралась под одеяло, в гору из гостиничных подушек, во что-то мягкое.

— Отчасти это было правдой. Я действительно хочу, чтобы все всегда было хорошо, и зачастую не желаю видеть вещи такими, какие они есть на самом деле. — Мне показалось, что я слышу на заднем плане шум воды, должно быть, он стоял на берегу реки.

— Это не так уж и плохо. Желать, чтобы все было хорошо, — заметил Даниель.

Пока длилась пауза, я успела во всем раскаяться, в том, что уехала, что предала его и разговаривала с Полем, несмотря на то что с ним уже покончено, да, покончено. Раскаялась во всем, что я сделала или, наоборот, не сумела сделать.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила я.

— Я снова был в полицейском участке, — сообщил Даниель.

— Это еще зачем?


Я вылезла из постели, снова ощущая потребность в движении. Четыре шага до одной стены комнаты и пять шагов до другой — это напомнило мне тюремную камеру.

— Ничего страшного, они только хотели, чтобы я взглянул на снимки. Молодые люди, все как один темноволосые. Должно быть, они всех цыган собрали с округи с тем, чтобы я указал на одного из них.

— И что ты сделал?

— Я ведь никого не видел в то утро. Я им много раз это повторял, и все же они настояли, чтобы я взглянул. У меня сложилось впечатление, что они очень хотят, чтобы я на кого-нибудь указал, не важно, виновен человек или нет, главное — чтобы они могли считать дело раскрытым.

— А я встречалась с отцом Анны Джонс, — призналась я. — Я тебе все расскажу, когда вернусь домой.

— А когда ты вернешься?





* * *


После звонка сон еще долго не шел ко мне. Тогда я устроилась с ноутбуком и принялась записывать для памяти, чтобы ничего не забыть.

Во всех моих записях его имя было изменено. Он не будет в это втянут.

Поль. Я решила назвать его Полем.





* * *


В окне верхнего этажа виднелся силуэт. Желтый свет ночника в его комнате.

Ахо Геллер не спал.

Я вышла, только чтобы немного прогуляться, подышать свежим воздухом и подумать. Звонить так поздно я не собиралась, но внезапно над входом зажегся яркий свет. Кто-то вышел наружу. Молодой парень, должно быть, временно исполняющий обязанности медбрата, катил по гравию велосипед.

Я поздоровалась и ухватилась за створку ворот прежде, чем они захлопнулись.

— Вам сюда?

— Совсем ненадолго, — заверила его я, — у меня здесь родственник, который…

Но он уже вскочил на велосипед и покатил прочь. Слабый свет фонаря делал дорожку едва различимой, под густыми кронами деревьев царила тьма. У дверей зловещий свет зажегся снова, датчик движения уловил мое присутствие. Я постучала, чтобы не производить звонком слишком много шума, и в ожидании, пока мне откроют, постаралась придумать причину, почему я здесь.

— Простите, что так поздно.

— Кто вы?

Ночная сиделка была маленькой и хрупкой, вероятно, лет тридцати, хотя по виду ей нельзя было дать больше двадцати двух. Я назвала свое имя, сказав, что я друг семьи. Что накануне я была здесь и теперь, прежде чем покинуть Гросрешен, хотела бы узнать, как старик чувствует себя после известия о смерти дочери.

По-моему, неплохо придумано.

— Входите.

Оказалось, что сиделка уже наслышана о том, что случилось, и принесла мне свои соболезнования. На ее приколотом к груди бейдже стояло имя Шарлотта, но девушка представилась мне как Лотта.

— Вчера я не заметила никаких перемен в его состоянии, и сегодня вечером тоже. Он был взбудоражен и взволнован, но я не сказала бы, чтобы его тревога отличалась от обычной. — Голос девушки оказался куда более глубоким, чем могло показаться по ее телосложению, этакий густой и мелодичный альт.

— Только что я совершала обход, и они все спали.

— Мне кажется, я видела его в окне.

— Да, когда я вхожу к нему в комнату, то часто его там застаю. Бывает, даже посреди ночи. Порой он стоит в одних трусах или вообще голым.

— Заведующая сказала, что по ночам у него более ясное сознание.

— Не уверена, что это подходящее определение. Я бы назвала его более активным.

Мы все еще топтались в вестибюле, и сиделка искоса разглядывала меня. Она выглядела слегка обеспокоенной, должно быть, уже жалела, что впустила меня.

— Думаете, это плохая идея — попробовать снова с ним поговорить? — спросила я. — Пусть не о его дочери, но знаете, оказывается, я купила усадьбу с виноградником, где он вырос. Я могла бы рассказать ему о том, что там сейчас растет, игры, детские воспоминания…

— Виноградник? — Девушка повторила это слово не с тем мечтательным изумлением, к которому я успела привыкнуть, а скорее задумчиво и слегка встревоженно. — Вот черт! Вы имеете в виду настоящий виноградник?