Тонкая нить

Марджори с Эдвардом продолжали идти вперед, прыгая через лужи, и Эвелин потянула его за руку, чтобы не отстать от детей.

– Я просто хочу сказать, что за ней надо присматривать, – продолжал Том. – Может наступить такое время, когда надо будет что-то делать, вот и все. Но ты, конечно же, должна оставаться в Уинчестере. Здесь теперь вся твоя жизнь. Если честно, сестренка, мне так приятно видеть, как ты изменилась к лучшему. Ты стала какой-то… счастливой, что ли. Уинчестер пошел тебе на пользу.

– Ну, в общем-то…

Вайолет сама не вполне понимала, можно ли ее назвать счастливой. Но она действительно чувствовала себя теперь более независимой, более самостоятельной. В последние дни ей даже стало немного жаль свою мать, особенно после того, как брат сказал, что от нее пахнет плесенью. Ведь это так ужасно!

– Но что же с этим сделать?

– Думаю, ей надо продать дом и переехать…

– Куда переехать?

Вайолет почувствовала, как идущая с другой стороны Эвелин словно застыла, услышав это слово, и вдруг все поняла. Бедная Эвелин, подумала она.

– А может, ей лучше переехать к тете Пенелопе? – робко предложила Вайолет, пытаясь смягчить остроту ситуации, хотя прекрасно понимала, что вряд ли из этого что-нибудь выйдет.

Тетя и без того ухаживала за престарелой свекровью, да еще помогала нескольким внукам. Уж такой она была человек, к тете Пенелопе тянуло всех, кто хотел бы сесть ей на шею, да не всем там могло хватить места.

– Еще, конечно, ничего не решено…

– Да, конечно, – повторила Вайолет.

– Просто я заговорил об этом, чтобы ты имела в виду, когда мы приедем туда, – на тот случай, если завтра у мамы зайдет об этом разговор.

– Хорошо.

Никто прямо об этом не сказал, но ей ясно дали понять: миссис Спидуэлл в конце концов переедет жить к Тому и Эвелин и все они, включая и детей, будут несчастны. Но такого бы не случилось, если бы Вайолет не переехала в Уинчестер, тогда несчастной была бы одна только Вайолет. Цена ее счастья… впрочем, нет, не счастья, цена ее свободы – страдания как минимум четырех человек. И в самом деле, цена очень высока, и Вайолет негодовала, что ей пришлось прибегнуть к такой арифметике. С мужчиной этого никогда бы не случилось.

– Здравствуйте, Вайолет! – послышался голос Мэйбл Уэй с другой стороны улицы.

Вайолет помахала ей рукой.

К ней повернулась Марджори.

– Кто это, тетя Вайолет? – удивленно спросила она.

– Одна знакомая, мы вместе вышиваем подушечки для собора.

– О-о! Такие, как ты мне показывала?

Дома Вайолет успела показать свою последнюю вышивку, над которой еще работала, и Марджори долго гладила ее ладошкой, пока не принесли кекс.

– Да. Может быть, сегодня ты увидишь такие подушечки.

Когда шли через внешний дворик, столкнулись с Морин и ее родственниками, потом с Джильдой, которая привела детишек в дикий восторг, когда прыгнула прямо в середину лужи и брызги полетели во все стороны.

– Вы сегодня одна? – спросила ее Вайолет. – Хотите пойти с нами?

– Спасибо, но у меня там уже Джо с папой сидят, держат места. Если хотите, садитесь с нами. Наверно, будет тесновато, но, как говорят, в тесноте, да не в обиде.

– А Олив здесь? Ах да, скорей всего, нет, ей же надо сидеть с ребенком.

– Нашли о чем беспокоиться! – Джильда скроила недовольную мину. – Можно подумать, эта гадкая Олив – первая на свете женщина, которая родила ребенка. Да уж ладно, зато я теперь тетя Джильда, хоть в этом есть какое-то утешение. Джильда – ветреная тетя. Приехали!

Они подошли ко входу в собор, встретивший их глухим гулом и рокотом. Вайолет еще никогда не слышала здесь столько шума. Толпа гудела в ожидании службы, и этот гул напоминал скорее гул разговоров в каком-нибудь пабе – куда подевалась исполненная благоговения тишина храма?

От множества людей и горящих огней внутри было тепло. Они подошли к центральному проходу нефа, где, собственно, должна начаться служба. Вайолет с удовольствием видела, как Том и Эвелин с восхищенным изумлением подняли головы, разглядывая сводчатый потолок.

– Как здесь красиво, – прошептала Эвелин.

Вайолет улыбнулась. А вот она побывала там, ходила наверху, над этим потолком. Теперь она здесь как у себя дома, и удовольствие на лицах близких людей, впервые оказавшихся тут, казалось похвалой ей самой, как хозяйке дома за то, что она так удачно украсила гостиную или посадила красивые цветы на клумбе. Ей так хотелось показать им свои любимые места: розетки на потолке в пресбитерии с вырезанными львами, лебедями и оленями, Зеленого человека с усами из листьев на клиросе, средневековые плиты пола за главным алтарем.

Миссис Харви оказалась права: весь неф был забит народом, но и для них нашлось местечко рядом с родственниками Джильды, надо было только усадить на колени к Тому маленького Эдварда.

– Твоя тетушка сказала, что учит тебя вышивать, это правда? – обратилась Джильда к Марджори, когда они стаскивали с себя верхнюю одежду, всех при этом окутал запах влажной шерсти.

Марджори кивнула.

– И какой у тебя любимый стежок?

Марджори глубоко задумалась, словно у нее спросили, как она относится к внешней политике Германии. К искусству вышивания она относилась очень серьезно.

– Рис, – важно ответила девочка.


– Надо же, и у меня тоже! – не моргнув глазом, с сияющим лицом соврала Джильда, Вайолет знала, что та предпочитает удлиненный крестик. – А хочешь, я тебе покажу подушечки, которые мы вышивали?

– Да, конечно!

– Может быть, мы найдем и подушечку твоей тетушки. А если будешь хорошей девочкой, завтра утром увидишь и другие ее работы.

Джильда подмигнула Вайолет и взяла Марджори за руку. Дело в том, что Вайолет, несмотря на прохладное отношение матери к подарку, который она сделала ей ко дню рождения, приготовила для всех своих родственников рождественские подарки со своей вышивкой: игольник для Марджори, шлепанцы для матери, кошелек для Эвелин, пояс для Эдди и рамку для фотографии брату.

– Какая у тебя славная знакомая, – одобрительно заметил Том, глядя, как Джильда уводит его дочь по центральному проходу нефа. – Наверное, она не замужем?

– Нет.

– Жаль.

Произнеся это, он тут же забыл про Джильду и повернулся к ее отцу и брату. Эдвард сидел на отцовских коленях и беспокойно ерзал.

– Эдди, хочешь, пойдем посмотрим, что тут есть интересного? – спросила Вайолет.

Она помогла племяннику спуститься на пол, и Эвелин бросила на нее благодарный взгляд. Пока они шли по центральному проходу к алтарю, Эдвард держал тетю за руку. Его ладошка была похожа на маленькое, слегка вспотевшее животное, спрятавшееся в норке ее ладони. Вайолет охватило глубокое волнение: ей хотелось защищать и оберегать этого маленького мальчика. И еще ей приятно было, держа за руку ребенка, идти у всех на виду. Вот и мисс Песел, она улыбается ей и Эдди, глядя, как он прыгает по серым и коричневым квадратам, стараясь не наступать на могильные плиты в полу. И миссис Биггинс здесь, сидит в пальто с пушистым воротником, а рядом с ней муж, они тоже смотрят на нее. У Вайолет было такое чувство, будто она идет перед всеми с собственным сыном, – на душе было так хорошо и немного грустно.

Они повернули в южный придел храма.

– А что это такое, тетя Вайолет? – Эдвард указывал на выстроенную между двумя колоннами часовенку с высокими узкими окнами и высокими арками.

– Это часовня епископа Уайкхема, – объяснила она. – Когда-то очень давно он был важным человеком в этом соборе, а когда умер, ему построили этот прекрасный домик и там похоронили.

– Так он, значит, там лежит? А можно посмотреть?

– Нет, дорогой, сегодня так много народу. Как-нибудь в другой раз я приведу тебя. Хочешь?

Эдди кивнул.

Вайолет повела племянника вверх по ступенькам к южному входу в пресбитерий. После заполненного людьми нефа в пресбитерии оказалось на удивление пусто и тихо: здесь была только Марджори. Присев на корточки, она рассматривала лежащие в ряд подушечки для коленопреклонений, а Джильда стояла рядом. Впрочем, они были не одни, здесь же была и Дороти Джордан, она с улыбкой доставала какой-то предмет, завернутый в тонкую китайскую бумагу. Они с Джильдой не говорили ни слова, просто стояли, склонившись одна к другой, и в этой позе было нечто столь интимное, что у Вайолет перехватило дух, словно она увидела то, чего видеть ей не следовало. Но они вдруг поняли, что на них кто-то смотрит, и сразу отпрянули друг от друга.

– Ой! – воскликнула Джильда и прижала завернутый в бумагу подарок к груди, счастливое и слегка виноватое лицо ее вспыхнуло. – Я тут разложила шесть подушечек и предложила Марджори угадать, какая ваша.

Марджори подняла с пола подушечку Вайолет с желудями.

– Вот, я угадала! Тут твои инициалы: В. С. Тетя Вайолет, я тоже хочу вышить подушечку, чтобы она была здесь.

– Надо попросить разрешения миссис Биггинс, дорогая. И я не вполне уверена, что она сразу даст его. Сначала надо научиться красиво вышивать, чтобы все стежки были ровненькие.

– А кто это, миссис Биггинс?

Джильда сделала страшное лицо.

– Старуха Биггинс – это дракон, который пожирает маленьких детей! – Она скрючила пальцы, подпрыгнула и страшно зарычала.

Марджори с Эдвардом взвизгнули и бросились вон из пресбитерия, Джильда за ними, а Вайолет и Дороти остались одни.

Вайолет густо покраснела и тут же пожалела об этом. Рядом с Дороти ей всегда было неловко еще с тех пор, как она увидела ее вместе с Джильдой на прошлом освящении в октябре. Дороти почти не ходила на занятия вышивальщиц, но Вайолет часто сталкивалась с ней то в городе, то в соборе. Они обычно раскланивались, как и сейчас, но Вайолет всегда прибавляла шагу, делая вид, что куда-то торопится или опаздывает, чем-то страшно занята. Теперь же, когда до начала службы оставалось еще не менее четверти часа, а с детьми была Джильда – они скрылись где-то за главным алтарем, догадалась Вайолет, услышав их радостные крики, – обеим ничего не оставалось, как только стоять и ждать.

Вайолет посмотрела в сторону гудящего голосами нефа.

– Мне нравится, когда в соборе много народу, – сказала она, чтобы только не молчать. – Мне кажется, люди, которые строили его, мечтали о том, что так будет всегда, что этот храм никогда не будет пустовать.

Дороти склонила голову, казалось, она прилежно слушает, что говорит Вайолет. Губы ее потрескались, что можно было бы скрыть помадой, но она не пользовалась ею, как, впрочем, и пудрой тоже, которой можно было бы хоть немного скрыть рябь на лице. На Дороти было темно-серое зимнее пальто, похожее на солдатскую шинель, сглаживающую особенности ее высокой фигуры. На голове черный берет, который она надевала не набок, надвинув на один глаз, как это делают все, а натягивала прямо на уши, словно хотела, чтобы он выглядел как шляпка клош. Могло показаться, что она плохо одета, но нет, отнюдь. Возможно, секрет ее привлекательности состоял как раз в том, что ей было все равно, как она выглядит. Дороти – полная противоположность Олив Хилл с ее тщательно уложенными в искусную прическу волосами, макияжем и нарядами. Вайолет понимала, почему Джильду так тянет к ней, – но это чувство пугало ее.

– Наши предки приходили сюда, чтобы получить свою порцию красоты, – сказала Дороти, – а вместе с ней и поддержку в жизни.

– Так вы пришли сюда ради красоты?

– Да, ради красоты, но и не только.

За перегородкой послышался смех Джильды, он приближался. Вайолет попыталась придумать, что бы такое сказать про Джильду, но все, что приходило в голову, казалось неделикатным.

– А с кем вы встречаете Рождество, с родителями? – спросила она и тут же сконфузилась, что в отчаянном желании перевести разговор на более безопасную тему задала такой банальный вопрос.

Но Дороти не обратила на это внимания, взгляд ее был устремлен на алтарную перегородку.

– Интересно, что чувствовали резчики по камню, когда закончили и установили ее здесь, как вы думаете? – спросила она. – Просто пошли в паб, говоря друг другу: «Хорошо поработали»?

– Возможно, они говорили: «Dulcius ex asperis».