Тяжелее небес. Жизнь и смерть Курта Кобейна, о которых вы ничего не знали прежде
Часть 19 из 39 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
К январю 1994 года характер Лиланда резко изменился – Курту было больно видеть его таким подавленным и испуганным. Лиланд перенес много потерь в своей жизни, начиная с ранней смерти отца и самоубийств братьев, но болезнь жены, с которой он прожил 49 лет, казалось, была для него самой тяжелой. Курт пригласил дедушку переночевать у него дома, и когда в дом вошли двое Кобейнов, Кортни разгуливала по дому в одной комбинации. Это был обычный наряд для артистки, которая сделала нижнее белье заявкой на модность, но старомодный Лиланд нашел это возмутительным: «Она была без трусов; это явно не похоже на поведение приличной дамы». Лиланд столкнулся с Кали в гостиной и был потрясен, когда Курт сообщил ему, что этот длинноволосый молодой человек с обдолбанным лицом – одна из нянь Фрэнсис.
Кортни уехала на встречу, поэтому Курт отвел дедушку в свой любимый ресторан: International House of Pancakes. Курт порекомендовал тамошний фирменный ростбиф, который они оба заказали. За ужином Курт изучал маршрут своего предстоящего европейского турне. Группа должна была дать 38 концертов в шестнадцати странах в течение менее чем двух месяцев. Конечно, это было не так изнурительно, как тур Heavier Than Heaven («Тяжелее Небес») с Tad, но Курту он казался более утомительным. Он намеренно попросил сделать по пути перерыв, во время которого надеялся посмотреть Европу вместе с Кортни и Фрэнсис в качестве туристов. Курт сказал Лиланду, что когда вернется, то хочет поехать на рыбалку. Во время ужина Курта трижды прерывали другие посетители, просившие у него автограф. «Он согласился и спросил, что нужно написать, – заметил Лиланд. – Но мне он сказал, что ему не нравится этим заниматься».
На обратном пути Курт попросил Лиланда сесть за руль его грузовика «Форд» и сказал деду, что хочет купить похожую модель. В тот месяц он уже ездил смотреть машины и купил черный «Лексус». Дженнифер Адамсон, одна из подружек Кали, вспоминала, как Курт останавливался у ее дома, чтобы показать его: «Кортни хотела оставить этот «Лексус», но Курт подумал, что это слишком модно, и ему не понравился цвет. В конце концов они вернули его обратно». Кортни позже объяснила в интернет-посте: «Однажды мы взяли и купили очень дорогую черную машину, покатались на ней, и нам казалось, что на нас все пялятся, и было ощущение, будто мы продались. Поэтому мы с Куртом вернули ее через восемнадцать часов после покупки».
В последнюю неделю января в Robert Lang Studios[193] в северном Сиэтле состоялась звукозаписывающая сессия Nirvana. В первый день, несмотря на неоднократные телефонные звонки, Курт так и не появился. Кортни уже уехала с Hole за границу, и в доме Кобейнов никто не подходил к телефону. Новоселич и Грол использовали это время для работы над песнями, которые написал Дэйв. Курт не появился и на второй день, но на третий, в воскресенье, он приехал, даже не объяснив, почему пропустил предыдущие сессии. Никто его об этом не спрашивал: группа давным-давно утратила свою демократию, и Крист с Дэйвом смирились с ожиданием, считая чудом, что Курт хотя бы иногда в чем-то принимает участие.
На третий день они проработали целых десять часов и, несмотря на то, что не ждали многого, записали треки для одиннадцати песен. Утром в студию вошел черный котенок. Этот посетитель, который был немного похож на любимца детства Курта Паффа, значительно улучшил его настроение. Группа записала несколько песен, написанных Гролом (которые позже были перезаписаны Foo Fighters), и в них Курт играл на барабанах. Одна песня Курта, которую они записали, называлась Skid-marks, намекая на пятна на нижнем белье. Курт так и не избавился от своей одержимости фекалиями. Другая называлась Butterfly, но, как и большинство новых песен, она была без текста и не до конца сформированной.
Одна-единственная композиция Курта была дополнена вокалом, и она является одним из высших его достижений по всем канонам. Позже он назвал ее You Know You’re Right. Однако единственный раз, когда ее играли вживую в Чикаго 23 октября 1993 года, он назвал ее On the Mountain. В музыкальном плане она демонстрировала ту же самую мягкую/жесткую динамику Heart-Shaped Box, с тихими куплетами и громкими воплями Курта на припевах. «Вместе мы быстро сделали ее совершенством, – вспоминал Новоселич. – У Курта был рифф, он его представил, а затем мы все записали. Мы нирванизировали это».
В плане лирики куплеты были тщательно обработаны, с навязчивым, мучительным припевом «Ты знаешь, что ты прав». Первый куплет представлял собой список заявлений, начинающихся словами: «Я никогда не побеспокою тебя, / я никогда не буду обещать, / если я повторю это слово снова, / я сразу отсюда уйду». Было одно двустишие, которое мог придумать только Курт Кобейн: «Я ухожу в запой / Всегда знал, что до этого дойдет». Второй стих переходит к утверждениям о женщине: «Она просто хочет любить себя» – и завершается двумя строчками, которые должны быть саркастическими: «Дела никогда не шли так хорошо / И мне никогда не было так хорошо». Жалобный вопль в припеве не мог быть яснее. «Боль!» – кричал он, растягивая слово почти на десять секунд, произнося его в четыре слога и передавая ощущение неизбежной муки. Ближе к концу сессии Курт поискал глазами черного кота, но тот исчез. Когда они закончили, был ранний вечер, и группа собралась на ужин. Курт, казалось, был в приподнятом настроении и сказал Роберту Лангу, что хотел бы забронировать побольше времени, когда они вернутся из Европы.
На следующий день Курт позвонил отцу. Они проговорили больше часа, и это был самый долгий разговор между двоими Кобейнами за последние десять лет. Они обсудили Айрис, которую врачи отправили обратно в Монтесано, и их семьи. Дон сказал, что хочет увидеть Фрэнсис, и Курт с гордостью перечислил все, что она научилась говорить и делать в последнее время. Что касается их собственных напряженных отношений, то они избегали воспоминаний о своих разочарованиях друг в друге, но Дон смог произнести слова, которых много раз избегал. «Я люблю тебя, Курт», – сказал он сыну. «Я тоже тебя люблю, пап», – ответил Курт. В конце разговора Курт пригласил отца посмотреть его новый дом, когда он вернется из тура. Когда Дон повесил трубку, это был один из немногих случаев, когда Дженни Кобейн видела своего обычно стоического мужа плачущим.
Через два дня Курт улетел во Францию. Первый концерт Nirvana в этом туре был эстрадным. Курт придумал решение, которое позволило ему сохранить лицо: они купили черные костюмы в тонкую полоску. Он называл их «экипировкой». Когда шоу началось, они сыграли простые версии трех песен, но, будучи одетыми в эти наряды, Nirvana произвели тот же эффект, что и комедийный скетч. В Париже группа провела фотосессию с фотографом Юрием Ленкеттом; на одной из фотографий Курт в шутку приставил пистолет к своей голове. Еще в самом начале тура близкие заметили, как изменился Курт. «В тот момент он был никаким, – вспоминает Шелли Новоселич. – Это было печально. Он был так измотан». Курт ехал в другом гастрольном автобусе, отдельно от Новоселича и Грола, но Шелли думала, что их отношения стали лучше: «Было некое напряжение, как в предыдущем туре, но, возможно, все это просто стало нормой».
Следующие шоу прошли в Португалии и Мадриде. В Испании – всего три концерта из 38 запланированных – Курт уже поговаривал об их отмене. Он в ярости позвонил Кортни. «Курт ненавидел всех и вся, – сказала Лав Дэвиду Фрикке. – Ненавидел, ненавидел, ненавидел… Он был в Мадриде и проходил по залу. Дети курили наркотик с фольги и говорили: «Курт! Наркотик!» и показывали ему большой палец. Он звонил мне, рыдая… Он не хотел быть иконой наркоманов».
Курт также не хотел расставаться с Кортни, но их постоянные ссоры по телефону – по большей части из-за употребления наркотиков – плюс разлука, вызванная гастролями, заставляли его бояться такого исхода. Курт хотел, чтобы она поехала в тур вместе с ним, но Кортни заканчивала работу над своим альбомом. Курт подошел к Джеффу Мейсону и спросил, что произойдет, если он отменит тур. Мейсон сообщил ему, что из-за прошлых отмен они будут нести ответственность за ущерб от любых пропущенных концертов, если только не по причине болезни. Курт зациклился на этом вопросе и на следующий день в гастрольном автобусе постоянно шутил, что поскольку страховка покрывает только болезнь, то, если он умрет, им все равно придется играть.
Курт был убит горем, видя, что европейские подростки ассоциируют его с наркоманией. Тревога, которая одолевала Курта, на самом деле корнями уходила в его зависимость. В Сиэтле он знал, где найти наркотик, а наркотик знал, как найти его. В Европе, даже если он и находил наркотики, то боялся быть арестованным при пересечении границы. Вместо этого Курт воспользовался услугами лондонского врача, который был хорошо известен своим либеральным назначением легальных, но мощных наркотиков. У Курта были рецепты на транквилизаторы и морфий, и он принимал и то, и другое, чтобы уменьшить боль от ломки. Когда он сталкивался с неприятностями на гастролях, то все, что ему требовалось, – это один телефонный звонок этому врачу, который немедленно и без лишних вопросов выписывал ему рецепты, а международные курьеры переправляли их Курту.
20 февраля, в день, когда они были в пути, Курту исполнилось 27 лет. Джон Сильва в шутку подарил ему пачку сигарет. Четыре дня спустя, находясь в Милане, Курт и Кортни отпраздновали свою вторую годовщину, но сделали это порознь: она все еще была в Лондоне, давая интервью по поводу своего альбома. Они говорили по телефону и планировали отпраздновать воссоединение уже через неделю.
К 25 февраля, в их вторую из двух ночей в Милане, в Курте что-то изменилось. Он больше не казался просто подавленным, в нем чувствовалось какое-то поражение. В тот же день он пришел к Кристу и сказал, что хочет отменить тур. «Он сказал мне какую-то ерунду, назвал абсолютно абсурдную причину, по которой хотел все бросить и уехать», – вспоминал Новоселич. Курт в очередной раз жаловался на свой желудок, хотя Крист уже сотни раз слышал эту историю. Крист спросил, почему он вообще согласился на этот тур, и напомнил Курту, что отмена тура обойдется им в сотни тысяч долларов. «Что-то происходило в его личной жизни. Что-то, что действительно беспокоило его, – заметил Крист. – Что-то случилось». Но Курт не делился с Кристом никакими подробностями. Он давно отдалился от своего старого друга.
В тот вечер Курт не отменил тур. Но, как предположил Новоселич, единственная причина, по которой он этого не сделал, заключалась в том, что следующий концерт был в Словении, где должны были присутствовать многие родственники Криста. «Он держался ради меня, – вспоминал Крист. – Но я думаю, что на тот момент он уже принял для себя решение». В течение трех дней, проведенных в Словении, Курт оставался у себя в номере, в то время как остальная группа каталась по стране. Новоселич читал «Один день Ивана Денисовича» Александра Солженицына и рассказал Курту сюжет, думая, что это отвлечет его: «Это о парне в ГУЛАГе[194], который все еще пытается по максимуму проживать свой день». Единственным ответом Курта было: «Боже, и он до сих пор хочет жить! Зачем он пытается жить?»
Когда группа прибыла в Мюнхен на два запланированных концерта в Terminal Eins, начиная с 1 марта, Курт пожаловался на ухудшение самочувствия. Он неожиданно позвонил своему 52-летнему кузену Арту Кобейну в Абердин, разбудив его среди ночи. Арт не видел Курта почти двадцать лет, и они вовсе не были близки, но он был рад его услышать. «Курт был действительно сыт по горло своим образом жизни», – говорил Арт журналу People. Арт пригласил Курта на предстоящее воссоединение семьи Кобейнов, когда тот вернется из Европы.
Все, кто видел Курта в тот день, сообщали о чувстве отчаяния и паники в каждом его действии. К его горестям добавилось еще и разочарование от места, где они играли: заброшенный терминал аэропорта, переделанный в клуб с ужасной акустикой. На саундчеке Курт попросил у Джеффа Мейсона свой суточный аванс и объявил: «Я вернусь к концерту». Мейсон был удивлен, что Курт уходит, учитывая то, как громко он жаловался на плохое самочувствие, и спросил, куда он направляется. «Я иду на вокзал», – ответил Курт. Все участники тура знали, что это значит. С таким же успехом Курт мог бы заявить: «Я собираюсь купить наркотики».
Через несколько часов, когда Курт вернулся, его настроение не улучшилось. За кулисами он позвонил Кортни, и их разговор закончился ссорой, как и все их разговоры за последнюю неделю. Затем Курт позвонил Розмари Кэрролл и сказал, что хочет развестись. Положив трубку, он встал на краю сцены и стал наблюдать за разогревом. Курт сам выбирал группы для разогрева Nirvana, и для этой части тура он выбрал Melvins. «Это было именно то, что я искал», – написал он в своем дневнике в 1983 году, когда впервые увидел эту группу и они изменили его жизнь. Во многих отношениях он любил Melvins больше, чем Nirvana, – они символизировали для него спасение в то время, когда он так в нем нуждался. Прошло всего одиннадцать лет с того судьбоносного дня на стоянке Thriftway в Монтесано, но так много изменилось в его жизни. И все же в Мюнхене их шоу вызвало у него лишь ностальгию.
Курт был убит горем, видя, что европейские подростки ассоциируют его с наркоманией. Тревога, которая одолевала Курта, на самом деле корнями уходила в его зависимость.
Когда Melvins закончили выступление, Курт вошел в их гримерную и выложил свой длинный список проблем Баззу Осборну. Базз никогда не видел Курта таким расстроенным, даже когда еще в школе его выгнали из дома Венди. Курт заявил, что собирается распустить группу, уволить руководство и развестись с Кортни. Перед тем как выйти на сцену, он объявил Баззу: «Я просто должен сделать это в одиночку». «Оглядываясь назад, – заметил Базз, – я понимаю, что он говорил обо всей своей жизни».
Семьдесят минут спустя шоу Nirvana преждевременно закончилось из-за Курта. Это был обычный концерт, но, как ни странно, он включал в себя два кавера группы Cars: My Best Friend’s Girl и Moving in Stereo. И после этой последней композиции Курт ушел со сцены. За кулисами он схватил своего агента Дона Мюллера, который случайно оказался на шоу, и объявил: «Все. Отменяй следующий концерт». До запланированного перерыва оставалось всего два концерта, которые Мюллер договорился отложить.
На следующее утро Курт встретился с врачом, который подписал бланк, необходимый для их страховки, подтверждающий, что он слишком болен, чтобы продолжить выступление. Врач порекомендовал ему взять отпуск на пару месяцев. Несмотря на диагноз, Новоселич считал все это притворством: «Он просто перегорел». Крист и несколько членов команды улетели обратно в Сиэтл, планируя вернуться на следующий этап тура 11 марта. Курт отправился в Рим, где должен был встретиться с Кортни и Фрэнсис.
* * *
3 марта Курт поселился в номере 541 в римском пятизвездочном отеле Excelsior. Кортни и Фрэнсис должны были приехать позже вечером. В течение дня Курт исследовал город с Пэтом Смиром, посещая достопримечательности, но в основном собирая реквизит для того, что он представлял себе как романтическое воссоединение. Они с Кортни не виделись в течение 26 дней, это был самый длинный перерыв в их отношениях. «Курт отправился в Ватикан и украл несколько подсвечников, причем довольно больших, – вспоминала Кортни. – Он также взял для меня кусочек Колизея». Кроме того, Курт купил дюжину красных роз, дамское белье, четки из Ватикана и пару сережек с бриллиантами в три карата. Он также отправил посыльного получить по рецепту транквилизатор, который может помочь при наркотической ломке.
Лав приехала гораздо позже, чем ожидалось. Днем она была в Лондоне, давая интервью по поводу своего альбома. Во время одного из таких интервью Кортни приняла рогипнол прямо в присутствии журналиста. «Я знаю, что это вещество, ограниченное в обращении, – сказала она журналу Select. – Мне прописал его мой врач. Это вроде успокоительного». Кортни ходила к тому же лондонскому доктору, что и Курт. Когда Кортни и Фрэнсис наконец прибыли в Рим, семья, их няни и Смир тепло встретили друг друга и заказали шампанское, чтобы отпраздновать это событие. Курт не выпил ни капли. Через некоторое время Кали и вторая няня отнесли Фрэнсис в ее комнату, а Смир ушел. Наконец, оставшись наедине, Кортни и Курт стали целоваться, но она была измучена путешествием, и из-за рогипнола ей очень хотелось спать. Позже она сообщила, что Курт хотел заняться с ней любовью, но она слишком устала для этого. «Хоть я и была не в настроении, – сказала она Дэвиду Фрикке, – я просто должна была переспать с ним. Все, что ему было нужно, это потрахаться».
В шесть утра она проснулась и обнаружила его на полу, бледного, как привидение, из его ноздри шла кровь. Он был полностью одет, в коричневом вельветовом пальто, а в правой руке держал пачку наличных в тысячу долларов. Кортни видела Курта на грани смерти от передозировки наркотика более дюжины раз, но это была не передозировка. Вместо этого она обнаружила трехстраничную записку, зажатую в его холодном левом кулаке.
Глава 23
Словно Гамлет
Сиэтл, Вашингтон
Март 1994
Словно Гамлет, я должен выбирать между жизнью и смертью.
– Из римской предсмертной записки
Когда Курт сел писать предсмертную записку в отеле Excelsior, он думал о Шекспире и Принце датском. Двумя месяцами ранее, во время попытки избавиться от наркотической зависимости в Canyon Ranch, врач предупредил, что нужно сделать выбор: продолжать принимать наркотики, что в конечном счете приведет к смерти, или стать трезвенником. От этого решения зависело его дальнейшее существование. «То есть как Гамлет?» – спросил Курт.
В своей римской записке Курт цитирует самого известного персонажа Шекспира: «Доктор Бейкер говорит, что, словно Гамлет, я должен выбирать между жизнью и смертью. Я выбираю смерть». Остальная часть записки была о том, как он устал от гастролей и что Кортни «больше его не любит». Этот последний пункт Курт подкрепил обвинением жены в том, что она спала с Билли Корганом, к которому он всегда ее ревновал. В одном из разговоров на прошлой неделе она упомянула, что Корган пригласил ее на отдых. Она отказалась, но Курт воспринял это как угрозу, и его живое воображение разыгралось. «Я скорее умру, чем переживу еще один развод», – писал он, имея в виду развод родителей.
Обнаружив безжизненное тело Курта, Кортни позвонила на ресепшен, и его срочно доставили в поликлиническую больницу Umberto I. Лав нашла две пустые прозрачные упаковки таблеток рядом с Куртом. Он принял 60 таблеток размером с аспирин, по отдельности извлекая каждую из пластиковой упаковки с фольгой. Эффекта от таблеток было достаточно, чтобы он оказался слишком близко к смерти. «Он был мертв, юридически мертв», – сообщила позже Лав. И все же после промывания желудка у Курта появился слабый пульс, хотя он и был в коме. Врачи сказали Кортни, что это дело случая: он может восстановиться без последствий; у него может быть повреждение мозга; или он может умереть. Во время перерыва в дежурстве она взяла такси до Ватикана, купила еще четок, встала на колени и молилась. Кортни позвонила его семье в Грейс-Харбор, и они тоже молились за него, хотя его единокровная сестра, восьмилетняя Брианна, не могла понять, почему Курт оказался «в Такоме».
Позже в тот же день CNN прервал трансляцию, чтобы объявить, что Курт умер от передозировки. Крист и Шелли услышали те же печальные новости по телефону от представителя Gold Mountain. Большинство первых сообщений о смерти Курта поступило из офиса Дэвида Геффена – женщина, представившаяся Кортни, оставила сообщение главе лейбла, гласившее: «Курт мертв». После часовой паники и горя выяснилось, что звонивший – самозванец.
Курт подал первые признаки жизни через двадцать часов после того, как друзьям в Америке сообщили, что он мертв. Во рту у него торчали трубки, поэтому Кортни протянула ему карандаш и блокнот, и он кратко набросал: «Пошла ты», а затем: «Убери эти чертовы трубки у меня из носа». Когда он наконец заговорил, то попросил клубничный молочный коктейль. Когда его состояние стабилизировалось, Кортни перевела его в Американскую больницу, где, как она думала, ему будет оказана самая лучшая помощь.
На следующий день доктор Освальдо Галлетта провел пресс-конференцию и объявил: «Курту Кобейну значительно лучше. Вчера он был госпитализирован в больницу Rome American в состоянии комы и дыхательной недостаточности. Сегодня он идет на поправку после фармакологической комы, вызванной не наркотиками, а комбинированным действием алкоголя и транквилизаторов, которые были прописаны врачом». Кортни сказала репортерам, что Курт так легко «не отделается» от нее. «Я последую за ним даже в ад», – сказала она.
Когда Курт проснулся, он снова оказался в своем маленьком аду. В его сознании ничего не изменилось: все его проблемы по-прежнему были с ним, но теперь они усугублялись еще и замешательством из-за широко разрекламированного грехопадения. Он всегда боялся ареста. Хуже этого могла быть только эта передозировка и то, что CNN объявил его мертвым.
И несмотря на практически смертельный опыт и двадцать часов в коме, Курт по-прежнему жаждал опиатов. Позже он хвастался, что в его больничную палату приходил дилер и ввел ему наркотик прямо через капельницу. Он также позвонил в Сиэтл и договорился, чтобы грамм наркотика был оставлен в кустах возле его дома.
А в Абердине Венди с облегчением узнала, что Курту стало лучше. Она рассказала Aberdeen Daily World, что ее сын работал «в сфере, на которую у него нет сил». Венди сказала репортеру Клоду Йоссо, что хорошо справлялась с новостями до тех пор, пока не посмотрела на стену: «Я взглянула на фотографию моего сына, увидела его глаза и не сдержалась. Я не хотела, чтобы мой сын умер». В том году у Венди были свои проблемы со здоровьем: она боролась с раком груди.
Курт вышел из больницы 8 марта и через четыре дня улетел обратно в Сиэтл. В самолете он попросил у Кортни рогипнол так громко, что его услышали и другие пассажиры. Она сказала Курту, что он закончился. Когда они прибыли в аэропорт Си-Так, его вывозили из самолета в инвалидном кресле. По словам Трэвиса Майерса, сотрудника таможни, он «выглядел ужасно». И все же, когда Майерс попросил автограф, Курт согласился и написал: «Эй, Трэвис, никаких наркотиков». В Америке к нему не было такого пристального внимания, которого Курт так боялся, потому что в официальном заявлении Gold Mountain говорилось, что передозировка в Риме была случайной – мало кто знал, что он принял 60 таблеток или оставил предсмертную записку. Курт ничего не сказал даже своему лучшему другу Дилану. «Я думал, что это была случайная передозировка, как гласила официальная и правдоподобная версия», – вспоминал Дилан. Даже Новоселичу и Гролу сказали, что это была случайность. Все в организации и раньше были свидетелями передозировок Курта. Многие смирились с тем, что однажды наркомания унесет его жизнь.
Европейское турне отложили, но группе и команде велели готовиться к Lollapalooza. Курт никогда не хотел выступать на фестивале, и он до сих пор еще не подписал контракт, но руководство считало, что он все-таки уступит. «Nirvana подтвердила информацию, что они собираются выступить на Lollapalooza 1994 года, – сказал промоутер Марк Гейгер. – На тот момент это еще не было оформлено письменно, но Nirvana все подтвердили, и мы работали над завершением контрактов». Кассовые сборы Nirvana составили бы около 8 миллионов долларов.
Курт чувствовал, что предложение было неподходящим. Он не хотел выступать в фестивальной обстановке, да и вовсе не хотел гастролировать. Кортни считала, что он должен заработать эти деньги, утверждая, что Nirvana нуждается в карьерном росте. «Ему угрожали судебным иском из-за тех шоу, которые они отменили в Европе, – вспоминал Дилан. – И я думаю, что он чувствовал себя так, словно был финансово разорен». Розмари Кэрролл вспомнила, как Курт категорично заявил, что не хочет участвовать в этом фестивале. «Все окружающие постоянно давали Курту советы, что ему следует делать как в личной, так и в профессиональной жизни», – сказала она. Курт справился с этой ситуацией так же, как и с большинством конфликтов: он избежал ее и из-за длительного промедления сорвал сделку. «Курт бежал не от наркотиков, а от общения с людьми, – вспоминал Кэрролл. – Это было трудное время, и я думаю, что когда люди не получали от него, чего хотели, то преувеличивали и обвиняли его в употреблении наркотиков».
И все же наркотики присутствовали в жизни Курта, причем в бóльшем количестве, чем прежде. Кортни надеялась, что ситуация в Риме напугает Курта так же, как он напугал ее. Настолько его беспечное злоупотребление встревожило ее. «Я сходила с ума», – сказала она Дэвиду Фрикке. Кортни решила установить железное правило, которое, как она надеялась, сохранит Курта, Кали и ее саму трезвыми: она настаивала на том, что в доме нельзя принимать наркотики. Реакция Курта была простой и типичной: он покинул свой особняк стоимостью 1,13 миллиона долларов и поселился в мотеле стоимостью 18 долларов за ночь на захудалой Аврора-авеню. На протяжении худших периодов своей зависимости он часто скрывался в этих мрачных местах, в большинстве случаев даже не потрудившись зарегистрироваться под вымышленным именем. Курт часто бывал в Seattle Inn, Crest, Close-In, A-1 и Marco Polo и всегда платил наличными, а в уединении своей комнаты часами ловил кайф. Он предпочитал заведения в северном Сиэтле. Хотя эти места и были менее комфортными, чем его дом, но они располагались рядом с его дилерами. По ночам, когда муж не возвращался домой ночевать, Кортни впадала в панику, опасаясь, что у него снова может быть передозировка. Она быстро отменила свою политику. «Мне хотелось бы быть такой, какой я была всегда. Просто терпимой ко всему этому», – позже сказала она Фрикке.
Но не только разочарование Кортни двигало Куртом. Что-то изменилось в нем после Рима. Новоселич задумался, не повредила ли кома на самом деле его мозг. «Курт никого не слушал, – вспоминал Крист. – Он был в полном дерьме». Дилан тоже заметил перемены: «Курт уже не казался таким живым. До этого у него было гораздо больше возможностей; а после он казался совершенно безразличным».
Через неделю после Рима позвонил отец Курта, и у них состоялся приятный, но короткий разговор. Он пригласил отца в гости, но, когда Дон приехал, дома никого не оказалось. На следующий день в телефонном разговоре Курт извинился, заявив, что был занят. И все же, когда через два дня отец снова вернулся, Кали доложил, что Курта опять нет дома. Правда заключалась в том, что Курт был дома, но находился под кайфом и не хотел, чтобы отец видел его в таком состоянии. Когда они говорили в следующий раз, Курт пообещал позвонить, как только у него будет перерыв в его напряженной карьере.
Эта карьера, по крайней мере когда дело казалось Nirvana, по существу закончилась ко второй неделе марта. Решение Курта отменить тур, отказаться от Lollapalooza и от репетиций окончательно подтвердило то, что Новоселич и Грол подозревали уже давно. «Группа распалась», – вспоминал Крист. Единственный музыкальный проект, который планировал Курт, был с Майклом Стайпом из R.E.M. Стайп зашел так далеко, что даже послал Курту билеты на самолет на сессию в Атланте, которую они запланировали на середину марта. В последнюю минуту Курт отказался.
12 марта полиция Сиэтла направилась в дом на Лейк-Вашингтон после того, как кто-то позвонил по номеру 911, но повесил трубку. Кортни открыла дверь, извинилась за звонок и объяснила, что была ссора, но теперь все под контролем. Курт сказал офицеру: в его браке «было много стресса». Он сказал, что они должны «сходить на терапию».
18 марта, заперевшись в спальне, Курт снова угрожал самоубийством. Кортни пинала дверь, но не смогла ее выбить. В конце концов он охотно открыл дверь, и Кортни увидела на полу несколько ружей. Она схватила револьвер 38-го калибра и приставила его к своей голове. «Я спущу этот гребаный курок прямо сейчас, – пригрозила она. – Я не могу снова увидеть, как ты умираешь». Это была та же самая игра в русскую рулетку, в которую они играли в больнице Сидарс-Синай в 1992 году. Курт закричал: «Там нет предохранителя! Ты не понимаешь, он без предохранителя. Он выстрелит!» И выхватил у нее пистолет. Но через несколько минут он снова заперся и угрожал самоубийством. Кортни позвонила по 911, и через несколько минут прибыли двое полицейских.
В полицейском отчете офицера Эдвардса говорилось, что Курт утверждал, что «не склонен к суициду и не хочет причинять себе вред… Он заявил, что заперся в комнате, чтобы держаться подальше от Кортни». Как только прибыла полиция, Кортни попыталась преуменьшить значение этого эпизода, чтобы Курт избежал ареста. На всякий случай она указала на его оружие, и полиция изъяла три пистолета и полуавтоматическую штурмовую винтовку Colt AR-15, фигурировавшую в инциденте прошлого лета, – это оружие вернули Курту через месяц после первого ареста за домашнее насилие. Полиция конфисковала также 25 коробок с патронами и баночку «белых таблеток». Позже выяснилось, что это был клонопин, бензодиазепин, используемый главным образом для борьбы с эпилептическими припадками. Курт принимал это успокоительное в огромных количествах, думая, что оно поможет ему справиться с ломкой. Клонопин вызывал у него паранойю, манию и бред. У Курта не было на него рецепта, и вместо этого он покупал лекарство на улице. Офицеры отвезли Курта в город, но официально так и не арестовали.
В тот вечер Йен Диксон шел по Пайн-стрит и на углу столкнулся с Куртом. Когда Диксон спросил, что случилось с его старым другом, Курт ответил: «Кортни сделала так, чтобы меня арестовали. Я только что вышел из тюрьмы». Он описал ссору, преуменьшая роль оружия в ней. «Курт сказал, что это была размолвка влюбленных, – вспоминал Диксон, – и что он был расстроен, потому что очень любил Кортни». Они пошли в Piecora’s Pizza, где Курт пожаловался, что остался без гроша. «Он попросил одолжить ему 100 долларов и спросил разрешения остаться у меня, – вспоминал Диксон. – Курт говорил о том, что уговорит маму перевести ему немного денег». Курт внезапно ушел, объявив, что ему нужно позвонить.
Четыре дня спустя Курт и Кортни поссорились в такси по пути на стоянку American Dream. Кортни убеждала Курта подумать о другом «Лексусе», но у него были другие планы: он купил небесно-голубой Dodge Dart 1965 года за 2500 долларов, а на свой верный «Валиант» повесил табличку «Продается».
На самом деле Курту не очень нужна была машина, потому что он провел большую часть того марта под кайфом и не мог сесть за руль. По мере того как его злоупотребление росло, он обнаружил, что его постоянные дилеры отказываются иметь с ним дело: никто не хотел неприятностей из-за известного наркомана, умирающего на их лестничной клетке. Он нашел нового дилера по имени Кейтлин Мур, которая жила на пересечении 11-й улицы и Денни-Уэй. Она продавала Курту «спидбол» – смесь наркотиков. Конечно, это был не тот кайф, которого ему хотелось, но Мур позволяла клиентам – рок-звездам колоться в ее квартире, что было ключевым фактором, ведь Курт больше не чувствовал, что ему рады дома.
Если Курта не было у Мур или в Taco Time на Мэдисон – его любимое место для покупки буррито, – его часто можно было найти в апартаментах «Гранада», доме девушки Кали, Дженнифер Адамсон. Дженнифер с благоговением наблюдала, как самая знаменитая в мире рок-звезда сидит на диване, принимая наркотики или же просто убивая время. «Он сидел в моей гостиной в кепке с ушами и читал журналы, – сказала она. – Люди приходили и уходили, всегда было много движухи. Никто не знал, что он здесь, и не узнавал его». В мире культуры наркоманов Курт обрел некоторую анонимность, которой ему не хватало в других местах. И все же когда Дженнифер узнала Курта получше, она была поражена тем, каким одиноким он казался. Курт сказал Дженнифер и Кали: «Вы, ребята, мои единственные друзья».
Кортни не знала, что сделать, чтобы приструнить его, и большинство разговоров перерастали в споры. «Они стали часто ссориться, – заметила Дженнифер. – Очевидно, что в самые отчаянные моменты своей нужды он не обращался ни к ней, ни к кому-либо вообще, если на то пошло». Когда Курт съехал от Кортни, он предпочел пожить у Дилана, хотя бы потому, что он никогда не читал нотаций. Как-то ночью той весной эти двое скрепили свои отношения, заведя машину без ключа и бросив ее в канаву в поместье Курта в Карнейшен. «У меня муж-миллионер, – вспоминала Кортни, – и он ворует машины».
После Рима даже приятели Курта по наркобизнесу стали замечать его растущее безрассудство в употреблении наркотиков. «Когда большинство людей делают укол наркотика, они обращают внимание на его количество, – заметила Дженнифер. – Они думают: «Давай убедимся, что это не слишком много». Курт никогда об этом не думал. Он никогда не колебался. На самом деле ему было безразлично, даже если это его убьет. Все так и продолжалось». Дженнифер начала опасаться, что Курт может передознуться в ее квартире: «Меня поражало, как такой маленький и худой парень может столько принимать. Одного шприца ему было недостаточно». На третьей неделе марта она отчитала Курта за то, что он подвергает свою жизнь опасности, но его ответ напугал ее еще больше: «Он сказал мне, что собирается пустить пулю себе в голову. “Вот так я и умру”, – сказал он полушутя».
* * *
К третьей неделе марта, подобно своему любимому Гамлету в пятом акте, Курт стал другим человеком и пребывал в безумии, которое никак не утихало. Наркотики в сочетании с тем, что многие вокруг него описывали как пожизненную недиагностированную депрессию, окутали его безумием. Даже наркотик предал его. Курт говорил, что он больше не был таким эффективным болеутоляющим. Его желудок все еще болел. Менеджеры Кортни и Курта решили заставить его лечиться. В случае с Куртом все понимали, что в лучшем случае это безнадежная попытка, с небольшим шансом изменить его, – Курт уже прошел через несколько интервенций, и вряд ли его это удивит. Он уже побывал в полудюжине наркологических лечебниц, и ни одна из них не помогла больше, чем на несколько недель. Но, по мнению Кортни, по крайней мере, интервенция была тем, что они могли сделать. Неким физическим действом. Как и во многих семьях активного наркомана, те, кто окружал Курта, чувствовали себя все безнадежнее и безнадежнее.
Дэнни Голдберг связался со Стивеном Чатоффом из центра пошаговой реабилитации. «Я начал разговаривать с Куртом по телефону, когда он был под сильным воздействием наркотиков, – вспоминал Чатофф. – Он употреблял довольно много наркотиков или других обезболивающих. Но в некоторые из более ясных периодов, когда Курт не был слишком слаб, мы также обсуждали некоторые из его детских проблем, некоторые из нерешенных проблем семейного происхождения и боль, которую он испытывал. У Курта сильно болел живот, который он лечил этими опиатами». Чатофф чувствовал, что под зависимостью Курта скрывается «форма посттравматического стрессового расстройства или некая форма депрессивного расстройства». Он рекомендовал программу стационарного лечения. Чатофф описал предыдущие реабилитационные программы Курта как «детоксикация, полировка и блеск», имея в виду, что они были разработаны, чтобы заставить Курта протрезветь, а не справиться с фундаментальными проблемами.
Чатофф нашел Курта удивительно сговорчивым, по крайней мере поначалу: «Он согласился со мной в том, что ему нужно это стационарное лечение; что ему нужно работать над своей «психической болью», как он выразился». Но кое в чем Курт так и не признался, а руководство не поставило Чатоффа в известность о том, что в Риме была попытка самоубийства. Чатофф поверил тому, что прочел в газете о случайной передозировке.
Курт рассказал Дилану о своих сомнениях. Он не был уверен в том, что ему поможет эта реабилитация. Попробовав лечение в полудюжине предыдущих случаев, Курт знал, что у повторных пациентов шансов на выздоровление было немного. Были короткие моменты, когда он заявлял, что готов пройти через боль ломки, но большую часть времени он просто не хотел останавливаться. Джеки Фэрри вспоминала, как забирала Курта из реабилитационного центра с оплатой 2000 долларов в день только для того, чтобы отвезли его к дому, который, как она подозревала, принадлежал его дилеру. Все прошлые нахождения в реабилитационных центрах были результатом ультиматумов его менеджеров, жены или суда, и все они имели тот же конечный результат: он снова возвращался к наркомании.
Чатофф запланировал свою интервенцию на вторник, 21 марта, но еще до того, как его участники смогли собраться, Курта предупредили, и ее отменили. Новоселич признался, что предупредил Курта, чувствуя, что эта идея обернется против них самих и Курт сбежит. «Мне было так жаль его, – вспоминал Крист. – Он выглядел очень хреново. Я знал, что Курт не послушает нас». На той неделе Крист впервые после Рима увидел Курта в мотеле Marco Polo на Аврора-авеню. «Он разбил там лагерь. Он бредил. Это было так жутко. Курт спросил: “Крист, где я могу купить мотоцикл?” Я ответил: “Черт, о чем ты говоришь? Ты же не хочешь покупать мотоцикл. Ты должен убраться отсюда к чертям”». Крист пригласил Курта поехать в отпуск вдвоем, чтобы все обсудить, но Курт отказался. «Курт был очень тихим. Он просто отдалился от всех взаимоотношений и ни с кем не общался».
Курт пожаловался, что голоден, и Крист предложил угостить его ужином в модном ресторане. Курт настоял, чтобы ему подали гамбургер из Jack in the Box. Когда Новоселич подъехал к Jack in the Box в соседнем Университетском районе, Курт запротестовал: «Эти гамбургеры слишком жирные. Поехали в тот, что на Капитолийском холме, там еда лучше». Только когда они прибыли на Капитолийский холм, Новоселич понял, что Курт вовсе не хотел гамбургеров: он просто использовал своего старого друга, чтобы прокатиться до места, где сможет купить наркотики. «Его дилер был совсем рядом. Он просто хотел провалиться в небытие. Мы не разговаривали. Курт просто хотел сбежать. Он хотел умереть. Вот что на самом деле он хотел сделать». Они стали кричать друг на друга, и Курт выскочил из машины.
Кортни уехала на встречу, поэтому Курт отвел дедушку в свой любимый ресторан: International House of Pancakes. Курт порекомендовал тамошний фирменный ростбиф, который они оба заказали. За ужином Курт изучал маршрут своего предстоящего европейского турне. Группа должна была дать 38 концертов в шестнадцати странах в течение менее чем двух месяцев. Конечно, это было не так изнурительно, как тур Heavier Than Heaven («Тяжелее Небес») с Tad, но Курту он казался более утомительным. Он намеренно попросил сделать по пути перерыв, во время которого надеялся посмотреть Европу вместе с Кортни и Фрэнсис в качестве туристов. Курт сказал Лиланду, что когда вернется, то хочет поехать на рыбалку. Во время ужина Курта трижды прерывали другие посетители, просившие у него автограф. «Он согласился и спросил, что нужно написать, – заметил Лиланд. – Но мне он сказал, что ему не нравится этим заниматься».
На обратном пути Курт попросил Лиланда сесть за руль его грузовика «Форд» и сказал деду, что хочет купить похожую модель. В тот месяц он уже ездил смотреть машины и купил черный «Лексус». Дженнифер Адамсон, одна из подружек Кали, вспоминала, как Курт останавливался у ее дома, чтобы показать его: «Кортни хотела оставить этот «Лексус», но Курт подумал, что это слишком модно, и ему не понравился цвет. В конце концов они вернули его обратно». Кортни позже объяснила в интернет-посте: «Однажды мы взяли и купили очень дорогую черную машину, покатались на ней, и нам казалось, что на нас все пялятся, и было ощущение, будто мы продались. Поэтому мы с Куртом вернули ее через восемнадцать часов после покупки».
В последнюю неделю января в Robert Lang Studios[193] в северном Сиэтле состоялась звукозаписывающая сессия Nirvana. В первый день, несмотря на неоднократные телефонные звонки, Курт так и не появился. Кортни уже уехала с Hole за границу, и в доме Кобейнов никто не подходил к телефону. Новоселич и Грол использовали это время для работы над песнями, которые написал Дэйв. Курт не появился и на второй день, но на третий, в воскресенье, он приехал, даже не объяснив, почему пропустил предыдущие сессии. Никто его об этом не спрашивал: группа давным-давно утратила свою демократию, и Крист с Дэйвом смирились с ожиданием, считая чудом, что Курт хотя бы иногда в чем-то принимает участие.
На третий день они проработали целых десять часов и, несмотря на то, что не ждали многого, записали треки для одиннадцати песен. Утром в студию вошел черный котенок. Этот посетитель, который был немного похож на любимца детства Курта Паффа, значительно улучшил его настроение. Группа записала несколько песен, написанных Гролом (которые позже были перезаписаны Foo Fighters), и в них Курт играл на барабанах. Одна песня Курта, которую они записали, называлась Skid-marks, намекая на пятна на нижнем белье. Курт так и не избавился от своей одержимости фекалиями. Другая называлась Butterfly, но, как и большинство новых песен, она была без текста и не до конца сформированной.
Одна-единственная композиция Курта была дополнена вокалом, и она является одним из высших его достижений по всем канонам. Позже он назвал ее You Know You’re Right. Однако единственный раз, когда ее играли вживую в Чикаго 23 октября 1993 года, он назвал ее On the Mountain. В музыкальном плане она демонстрировала ту же самую мягкую/жесткую динамику Heart-Shaped Box, с тихими куплетами и громкими воплями Курта на припевах. «Вместе мы быстро сделали ее совершенством, – вспоминал Новоселич. – У Курта был рифф, он его представил, а затем мы все записали. Мы нирванизировали это».
В плане лирики куплеты были тщательно обработаны, с навязчивым, мучительным припевом «Ты знаешь, что ты прав». Первый куплет представлял собой список заявлений, начинающихся словами: «Я никогда не побеспокою тебя, / я никогда не буду обещать, / если я повторю это слово снова, / я сразу отсюда уйду». Было одно двустишие, которое мог придумать только Курт Кобейн: «Я ухожу в запой / Всегда знал, что до этого дойдет». Второй стих переходит к утверждениям о женщине: «Она просто хочет любить себя» – и завершается двумя строчками, которые должны быть саркастическими: «Дела никогда не шли так хорошо / И мне никогда не было так хорошо». Жалобный вопль в припеве не мог быть яснее. «Боль!» – кричал он, растягивая слово почти на десять секунд, произнося его в четыре слога и передавая ощущение неизбежной муки. Ближе к концу сессии Курт поискал глазами черного кота, но тот исчез. Когда они закончили, был ранний вечер, и группа собралась на ужин. Курт, казалось, был в приподнятом настроении и сказал Роберту Лангу, что хотел бы забронировать побольше времени, когда они вернутся из Европы.
На следующий день Курт позвонил отцу. Они проговорили больше часа, и это был самый долгий разговор между двоими Кобейнами за последние десять лет. Они обсудили Айрис, которую врачи отправили обратно в Монтесано, и их семьи. Дон сказал, что хочет увидеть Фрэнсис, и Курт с гордостью перечислил все, что она научилась говорить и делать в последнее время. Что касается их собственных напряженных отношений, то они избегали воспоминаний о своих разочарованиях друг в друге, но Дон смог произнести слова, которых много раз избегал. «Я люблю тебя, Курт», – сказал он сыну. «Я тоже тебя люблю, пап», – ответил Курт. В конце разговора Курт пригласил отца посмотреть его новый дом, когда он вернется из тура. Когда Дон повесил трубку, это был один из немногих случаев, когда Дженни Кобейн видела своего обычно стоического мужа плачущим.
Через два дня Курт улетел во Францию. Первый концерт Nirvana в этом туре был эстрадным. Курт придумал решение, которое позволило ему сохранить лицо: они купили черные костюмы в тонкую полоску. Он называл их «экипировкой». Когда шоу началось, они сыграли простые версии трех песен, но, будучи одетыми в эти наряды, Nirvana произвели тот же эффект, что и комедийный скетч. В Париже группа провела фотосессию с фотографом Юрием Ленкеттом; на одной из фотографий Курт в шутку приставил пистолет к своей голове. Еще в самом начале тура близкие заметили, как изменился Курт. «В тот момент он был никаким, – вспоминает Шелли Новоселич. – Это было печально. Он был так измотан». Курт ехал в другом гастрольном автобусе, отдельно от Новоселича и Грола, но Шелли думала, что их отношения стали лучше: «Было некое напряжение, как в предыдущем туре, но, возможно, все это просто стало нормой».
Следующие шоу прошли в Португалии и Мадриде. В Испании – всего три концерта из 38 запланированных – Курт уже поговаривал об их отмене. Он в ярости позвонил Кортни. «Курт ненавидел всех и вся, – сказала Лав Дэвиду Фрикке. – Ненавидел, ненавидел, ненавидел… Он был в Мадриде и проходил по залу. Дети курили наркотик с фольги и говорили: «Курт! Наркотик!» и показывали ему большой палец. Он звонил мне, рыдая… Он не хотел быть иконой наркоманов».
Курт также не хотел расставаться с Кортни, но их постоянные ссоры по телефону – по большей части из-за употребления наркотиков – плюс разлука, вызванная гастролями, заставляли его бояться такого исхода. Курт хотел, чтобы она поехала в тур вместе с ним, но Кортни заканчивала работу над своим альбомом. Курт подошел к Джеффу Мейсону и спросил, что произойдет, если он отменит тур. Мейсон сообщил ему, что из-за прошлых отмен они будут нести ответственность за ущерб от любых пропущенных концертов, если только не по причине болезни. Курт зациклился на этом вопросе и на следующий день в гастрольном автобусе постоянно шутил, что поскольку страховка покрывает только болезнь, то, если он умрет, им все равно придется играть.
Курт был убит горем, видя, что европейские подростки ассоциируют его с наркоманией. Тревога, которая одолевала Курта, на самом деле корнями уходила в его зависимость. В Сиэтле он знал, где найти наркотик, а наркотик знал, как найти его. В Европе, даже если он и находил наркотики, то боялся быть арестованным при пересечении границы. Вместо этого Курт воспользовался услугами лондонского врача, который был хорошо известен своим либеральным назначением легальных, но мощных наркотиков. У Курта были рецепты на транквилизаторы и морфий, и он принимал и то, и другое, чтобы уменьшить боль от ломки. Когда он сталкивался с неприятностями на гастролях, то все, что ему требовалось, – это один телефонный звонок этому врачу, который немедленно и без лишних вопросов выписывал ему рецепты, а международные курьеры переправляли их Курту.
20 февраля, в день, когда они были в пути, Курту исполнилось 27 лет. Джон Сильва в шутку подарил ему пачку сигарет. Четыре дня спустя, находясь в Милане, Курт и Кортни отпраздновали свою вторую годовщину, но сделали это порознь: она все еще была в Лондоне, давая интервью по поводу своего альбома. Они говорили по телефону и планировали отпраздновать воссоединение уже через неделю.
К 25 февраля, в их вторую из двух ночей в Милане, в Курте что-то изменилось. Он больше не казался просто подавленным, в нем чувствовалось какое-то поражение. В тот же день он пришел к Кристу и сказал, что хочет отменить тур. «Он сказал мне какую-то ерунду, назвал абсолютно абсурдную причину, по которой хотел все бросить и уехать», – вспоминал Новоселич. Курт в очередной раз жаловался на свой желудок, хотя Крист уже сотни раз слышал эту историю. Крист спросил, почему он вообще согласился на этот тур, и напомнил Курту, что отмена тура обойдется им в сотни тысяч долларов. «Что-то происходило в его личной жизни. Что-то, что действительно беспокоило его, – заметил Крист. – Что-то случилось». Но Курт не делился с Кристом никакими подробностями. Он давно отдалился от своего старого друга.
В тот вечер Курт не отменил тур. Но, как предположил Новоселич, единственная причина, по которой он этого не сделал, заключалась в том, что следующий концерт был в Словении, где должны были присутствовать многие родственники Криста. «Он держался ради меня, – вспоминал Крист. – Но я думаю, что на тот момент он уже принял для себя решение». В течение трех дней, проведенных в Словении, Курт оставался у себя в номере, в то время как остальная группа каталась по стране. Новоселич читал «Один день Ивана Денисовича» Александра Солженицына и рассказал Курту сюжет, думая, что это отвлечет его: «Это о парне в ГУЛАГе[194], который все еще пытается по максимуму проживать свой день». Единственным ответом Курта было: «Боже, и он до сих пор хочет жить! Зачем он пытается жить?»
Когда группа прибыла в Мюнхен на два запланированных концерта в Terminal Eins, начиная с 1 марта, Курт пожаловался на ухудшение самочувствия. Он неожиданно позвонил своему 52-летнему кузену Арту Кобейну в Абердин, разбудив его среди ночи. Арт не видел Курта почти двадцать лет, и они вовсе не были близки, но он был рад его услышать. «Курт был действительно сыт по горло своим образом жизни», – говорил Арт журналу People. Арт пригласил Курта на предстоящее воссоединение семьи Кобейнов, когда тот вернется из Европы.
Все, кто видел Курта в тот день, сообщали о чувстве отчаяния и паники в каждом его действии. К его горестям добавилось еще и разочарование от места, где они играли: заброшенный терминал аэропорта, переделанный в клуб с ужасной акустикой. На саундчеке Курт попросил у Джеффа Мейсона свой суточный аванс и объявил: «Я вернусь к концерту». Мейсон был удивлен, что Курт уходит, учитывая то, как громко он жаловался на плохое самочувствие, и спросил, куда он направляется. «Я иду на вокзал», – ответил Курт. Все участники тура знали, что это значит. С таким же успехом Курт мог бы заявить: «Я собираюсь купить наркотики».
Через несколько часов, когда Курт вернулся, его настроение не улучшилось. За кулисами он позвонил Кортни, и их разговор закончился ссорой, как и все их разговоры за последнюю неделю. Затем Курт позвонил Розмари Кэрролл и сказал, что хочет развестись. Положив трубку, он встал на краю сцены и стал наблюдать за разогревом. Курт сам выбирал группы для разогрева Nirvana, и для этой части тура он выбрал Melvins. «Это было именно то, что я искал», – написал он в своем дневнике в 1983 году, когда впервые увидел эту группу и они изменили его жизнь. Во многих отношениях он любил Melvins больше, чем Nirvana, – они символизировали для него спасение в то время, когда он так в нем нуждался. Прошло всего одиннадцать лет с того судьбоносного дня на стоянке Thriftway в Монтесано, но так много изменилось в его жизни. И все же в Мюнхене их шоу вызвало у него лишь ностальгию.
Курт был убит горем, видя, что европейские подростки ассоциируют его с наркоманией. Тревога, которая одолевала Курта, на самом деле корнями уходила в его зависимость.
Когда Melvins закончили выступление, Курт вошел в их гримерную и выложил свой длинный список проблем Баззу Осборну. Базз никогда не видел Курта таким расстроенным, даже когда еще в школе его выгнали из дома Венди. Курт заявил, что собирается распустить группу, уволить руководство и развестись с Кортни. Перед тем как выйти на сцену, он объявил Баззу: «Я просто должен сделать это в одиночку». «Оглядываясь назад, – заметил Базз, – я понимаю, что он говорил обо всей своей жизни».
Семьдесят минут спустя шоу Nirvana преждевременно закончилось из-за Курта. Это был обычный концерт, но, как ни странно, он включал в себя два кавера группы Cars: My Best Friend’s Girl и Moving in Stereo. И после этой последней композиции Курт ушел со сцены. За кулисами он схватил своего агента Дона Мюллера, который случайно оказался на шоу, и объявил: «Все. Отменяй следующий концерт». До запланированного перерыва оставалось всего два концерта, которые Мюллер договорился отложить.
На следующее утро Курт встретился с врачом, который подписал бланк, необходимый для их страховки, подтверждающий, что он слишком болен, чтобы продолжить выступление. Врач порекомендовал ему взять отпуск на пару месяцев. Несмотря на диагноз, Новоселич считал все это притворством: «Он просто перегорел». Крист и несколько членов команды улетели обратно в Сиэтл, планируя вернуться на следующий этап тура 11 марта. Курт отправился в Рим, где должен был встретиться с Кортни и Фрэнсис.
* * *
3 марта Курт поселился в номере 541 в римском пятизвездочном отеле Excelsior. Кортни и Фрэнсис должны были приехать позже вечером. В течение дня Курт исследовал город с Пэтом Смиром, посещая достопримечательности, но в основном собирая реквизит для того, что он представлял себе как романтическое воссоединение. Они с Кортни не виделись в течение 26 дней, это был самый длинный перерыв в их отношениях. «Курт отправился в Ватикан и украл несколько подсвечников, причем довольно больших, – вспоминала Кортни. – Он также взял для меня кусочек Колизея». Кроме того, Курт купил дюжину красных роз, дамское белье, четки из Ватикана и пару сережек с бриллиантами в три карата. Он также отправил посыльного получить по рецепту транквилизатор, который может помочь при наркотической ломке.
Лав приехала гораздо позже, чем ожидалось. Днем она была в Лондоне, давая интервью по поводу своего альбома. Во время одного из таких интервью Кортни приняла рогипнол прямо в присутствии журналиста. «Я знаю, что это вещество, ограниченное в обращении, – сказала она журналу Select. – Мне прописал его мой врач. Это вроде успокоительного». Кортни ходила к тому же лондонскому доктору, что и Курт. Когда Кортни и Фрэнсис наконец прибыли в Рим, семья, их няни и Смир тепло встретили друг друга и заказали шампанское, чтобы отпраздновать это событие. Курт не выпил ни капли. Через некоторое время Кали и вторая няня отнесли Фрэнсис в ее комнату, а Смир ушел. Наконец, оставшись наедине, Кортни и Курт стали целоваться, но она была измучена путешествием, и из-за рогипнола ей очень хотелось спать. Позже она сообщила, что Курт хотел заняться с ней любовью, но она слишком устала для этого. «Хоть я и была не в настроении, – сказала она Дэвиду Фрикке, – я просто должна была переспать с ним. Все, что ему было нужно, это потрахаться».
В шесть утра она проснулась и обнаружила его на полу, бледного, как привидение, из его ноздри шла кровь. Он был полностью одет, в коричневом вельветовом пальто, а в правой руке держал пачку наличных в тысячу долларов. Кортни видела Курта на грани смерти от передозировки наркотика более дюжины раз, но это была не передозировка. Вместо этого она обнаружила трехстраничную записку, зажатую в его холодном левом кулаке.
Глава 23
Словно Гамлет
Сиэтл, Вашингтон
Март 1994
Словно Гамлет, я должен выбирать между жизнью и смертью.
– Из римской предсмертной записки
Когда Курт сел писать предсмертную записку в отеле Excelsior, он думал о Шекспире и Принце датском. Двумя месяцами ранее, во время попытки избавиться от наркотической зависимости в Canyon Ranch, врач предупредил, что нужно сделать выбор: продолжать принимать наркотики, что в конечном счете приведет к смерти, или стать трезвенником. От этого решения зависело его дальнейшее существование. «То есть как Гамлет?» – спросил Курт.
В своей римской записке Курт цитирует самого известного персонажа Шекспира: «Доктор Бейкер говорит, что, словно Гамлет, я должен выбирать между жизнью и смертью. Я выбираю смерть». Остальная часть записки была о том, как он устал от гастролей и что Кортни «больше его не любит». Этот последний пункт Курт подкрепил обвинением жены в том, что она спала с Билли Корганом, к которому он всегда ее ревновал. В одном из разговоров на прошлой неделе она упомянула, что Корган пригласил ее на отдых. Она отказалась, но Курт воспринял это как угрозу, и его живое воображение разыгралось. «Я скорее умру, чем переживу еще один развод», – писал он, имея в виду развод родителей.
Обнаружив безжизненное тело Курта, Кортни позвонила на ресепшен, и его срочно доставили в поликлиническую больницу Umberto I. Лав нашла две пустые прозрачные упаковки таблеток рядом с Куртом. Он принял 60 таблеток размером с аспирин, по отдельности извлекая каждую из пластиковой упаковки с фольгой. Эффекта от таблеток было достаточно, чтобы он оказался слишком близко к смерти. «Он был мертв, юридически мертв», – сообщила позже Лав. И все же после промывания желудка у Курта появился слабый пульс, хотя он и был в коме. Врачи сказали Кортни, что это дело случая: он может восстановиться без последствий; у него может быть повреждение мозга; или он может умереть. Во время перерыва в дежурстве она взяла такси до Ватикана, купила еще четок, встала на колени и молилась. Кортни позвонила его семье в Грейс-Харбор, и они тоже молились за него, хотя его единокровная сестра, восьмилетняя Брианна, не могла понять, почему Курт оказался «в Такоме».
Позже в тот же день CNN прервал трансляцию, чтобы объявить, что Курт умер от передозировки. Крист и Шелли услышали те же печальные новости по телефону от представителя Gold Mountain. Большинство первых сообщений о смерти Курта поступило из офиса Дэвида Геффена – женщина, представившаяся Кортни, оставила сообщение главе лейбла, гласившее: «Курт мертв». После часовой паники и горя выяснилось, что звонивший – самозванец.
Курт подал первые признаки жизни через двадцать часов после того, как друзьям в Америке сообщили, что он мертв. Во рту у него торчали трубки, поэтому Кортни протянула ему карандаш и блокнот, и он кратко набросал: «Пошла ты», а затем: «Убери эти чертовы трубки у меня из носа». Когда он наконец заговорил, то попросил клубничный молочный коктейль. Когда его состояние стабилизировалось, Кортни перевела его в Американскую больницу, где, как она думала, ему будет оказана самая лучшая помощь.
На следующий день доктор Освальдо Галлетта провел пресс-конференцию и объявил: «Курту Кобейну значительно лучше. Вчера он был госпитализирован в больницу Rome American в состоянии комы и дыхательной недостаточности. Сегодня он идет на поправку после фармакологической комы, вызванной не наркотиками, а комбинированным действием алкоголя и транквилизаторов, которые были прописаны врачом». Кортни сказала репортерам, что Курт так легко «не отделается» от нее. «Я последую за ним даже в ад», – сказала она.
Когда Курт проснулся, он снова оказался в своем маленьком аду. В его сознании ничего не изменилось: все его проблемы по-прежнему были с ним, но теперь они усугублялись еще и замешательством из-за широко разрекламированного грехопадения. Он всегда боялся ареста. Хуже этого могла быть только эта передозировка и то, что CNN объявил его мертвым.
И несмотря на практически смертельный опыт и двадцать часов в коме, Курт по-прежнему жаждал опиатов. Позже он хвастался, что в его больничную палату приходил дилер и ввел ему наркотик прямо через капельницу. Он также позвонил в Сиэтл и договорился, чтобы грамм наркотика был оставлен в кустах возле его дома.
А в Абердине Венди с облегчением узнала, что Курту стало лучше. Она рассказала Aberdeen Daily World, что ее сын работал «в сфере, на которую у него нет сил». Венди сказала репортеру Клоду Йоссо, что хорошо справлялась с новостями до тех пор, пока не посмотрела на стену: «Я взглянула на фотографию моего сына, увидела его глаза и не сдержалась. Я не хотела, чтобы мой сын умер». В том году у Венди были свои проблемы со здоровьем: она боролась с раком груди.
Курт вышел из больницы 8 марта и через четыре дня улетел обратно в Сиэтл. В самолете он попросил у Кортни рогипнол так громко, что его услышали и другие пассажиры. Она сказала Курту, что он закончился. Когда они прибыли в аэропорт Си-Так, его вывозили из самолета в инвалидном кресле. По словам Трэвиса Майерса, сотрудника таможни, он «выглядел ужасно». И все же, когда Майерс попросил автограф, Курт согласился и написал: «Эй, Трэвис, никаких наркотиков». В Америке к нему не было такого пристального внимания, которого Курт так боялся, потому что в официальном заявлении Gold Mountain говорилось, что передозировка в Риме была случайной – мало кто знал, что он принял 60 таблеток или оставил предсмертную записку. Курт ничего не сказал даже своему лучшему другу Дилану. «Я думал, что это была случайная передозировка, как гласила официальная и правдоподобная версия», – вспоминал Дилан. Даже Новоселичу и Гролу сказали, что это была случайность. Все в организации и раньше были свидетелями передозировок Курта. Многие смирились с тем, что однажды наркомания унесет его жизнь.
Европейское турне отложили, но группе и команде велели готовиться к Lollapalooza. Курт никогда не хотел выступать на фестивале, и он до сих пор еще не подписал контракт, но руководство считало, что он все-таки уступит. «Nirvana подтвердила информацию, что они собираются выступить на Lollapalooza 1994 года, – сказал промоутер Марк Гейгер. – На тот момент это еще не было оформлено письменно, но Nirvana все подтвердили, и мы работали над завершением контрактов». Кассовые сборы Nirvana составили бы около 8 миллионов долларов.
Курт чувствовал, что предложение было неподходящим. Он не хотел выступать в фестивальной обстановке, да и вовсе не хотел гастролировать. Кортни считала, что он должен заработать эти деньги, утверждая, что Nirvana нуждается в карьерном росте. «Ему угрожали судебным иском из-за тех шоу, которые они отменили в Европе, – вспоминал Дилан. – И я думаю, что он чувствовал себя так, словно был финансово разорен». Розмари Кэрролл вспомнила, как Курт категорично заявил, что не хочет участвовать в этом фестивале. «Все окружающие постоянно давали Курту советы, что ему следует делать как в личной, так и в профессиональной жизни», – сказала она. Курт справился с этой ситуацией так же, как и с большинством конфликтов: он избежал ее и из-за длительного промедления сорвал сделку. «Курт бежал не от наркотиков, а от общения с людьми, – вспоминал Кэрролл. – Это было трудное время, и я думаю, что когда люди не получали от него, чего хотели, то преувеличивали и обвиняли его в употреблении наркотиков».
И все же наркотики присутствовали в жизни Курта, причем в бóльшем количестве, чем прежде. Кортни надеялась, что ситуация в Риме напугает Курта так же, как он напугал ее. Настолько его беспечное злоупотребление встревожило ее. «Я сходила с ума», – сказала она Дэвиду Фрикке. Кортни решила установить железное правило, которое, как она надеялась, сохранит Курта, Кали и ее саму трезвыми: она настаивала на том, что в доме нельзя принимать наркотики. Реакция Курта была простой и типичной: он покинул свой особняк стоимостью 1,13 миллиона долларов и поселился в мотеле стоимостью 18 долларов за ночь на захудалой Аврора-авеню. На протяжении худших периодов своей зависимости он часто скрывался в этих мрачных местах, в большинстве случаев даже не потрудившись зарегистрироваться под вымышленным именем. Курт часто бывал в Seattle Inn, Crest, Close-In, A-1 и Marco Polo и всегда платил наличными, а в уединении своей комнаты часами ловил кайф. Он предпочитал заведения в северном Сиэтле. Хотя эти места и были менее комфортными, чем его дом, но они располагались рядом с его дилерами. По ночам, когда муж не возвращался домой ночевать, Кортни впадала в панику, опасаясь, что у него снова может быть передозировка. Она быстро отменила свою политику. «Мне хотелось бы быть такой, какой я была всегда. Просто терпимой ко всему этому», – позже сказала она Фрикке.
Но не только разочарование Кортни двигало Куртом. Что-то изменилось в нем после Рима. Новоселич задумался, не повредила ли кома на самом деле его мозг. «Курт никого не слушал, – вспоминал Крист. – Он был в полном дерьме». Дилан тоже заметил перемены: «Курт уже не казался таким живым. До этого у него было гораздо больше возможностей; а после он казался совершенно безразличным».
Через неделю после Рима позвонил отец Курта, и у них состоялся приятный, но короткий разговор. Он пригласил отца в гости, но, когда Дон приехал, дома никого не оказалось. На следующий день в телефонном разговоре Курт извинился, заявив, что был занят. И все же, когда через два дня отец снова вернулся, Кали доложил, что Курта опять нет дома. Правда заключалась в том, что Курт был дома, но находился под кайфом и не хотел, чтобы отец видел его в таком состоянии. Когда они говорили в следующий раз, Курт пообещал позвонить, как только у него будет перерыв в его напряженной карьере.
Эта карьера, по крайней мере когда дело казалось Nirvana, по существу закончилась ко второй неделе марта. Решение Курта отменить тур, отказаться от Lollapalooza и от репетиций окончательно подтвердило то, что Новоселич и Грол подозревали уже давно. «Группа распалась», – вспоминал Крист. Единственный музыкальный проект, который планировал Курт, был с Майклом Стайпом из R.E.M. Стайп зашел так далеко, что даже послал Курту билеты на самолет на сессию в Атланте, которую они запланировали на середину марта. В последнюю минуту Курт отказался.
12 марта полиция Сиэтла направилась в дом на Лейк-Вашингтон после того, как кто-то позвонил по номеру 911, но повесил трубку. Кортни открыла дверь, извинилась за звонок и объяснила, что была ссора, но теперь все под контролем. Курт сказал офицеру: в его браке «было много стресса». Он сказал, что они должны «сходить на терапию».
18 марта, заперевшись в спальне, Курт снова угрожал самоубийством. Кортни пинала дверь, но не смогла ее выбить. В конце концов он охотно открыл дверь, и Кортни увидела на полу несколько ружей. Она схватила револьвер 38-го калибра и приставила его к своей голове. «Я спущу этот гребаный курок прямо сейчас, – пригрозила она. – Я не могу снова увидеть, как ты умираешь». Это была та же самая игра в русскую рулетку, в которую они играли в больнице Сидарс-Синай в 1992 году. Курт закричал: «Там нет предохранителя! Ты не понимаешь, он без предохранителя. Он выстрелит!» И выхватил у нее пистолет. Но через несколько минут он снова заперся и угрожал самоубийством. Кортни позвонила по 911, и через несколько минут прибыли двое полицейских.
В полицейском отчете офицера Эдвардса говорилось, что Курт утверждал, что «не склонен к суициду и не хочет причинять себе вред… Он заявил, что заперся в комнате, чтобы держаться подальше от Кортни». Как только прибыла полиция, Кортни попыталась преуменьшить значение этого эпизода, чтобы Курт избежал ареста. На всякий случай она указала на его оружие, и полиция изъяла три пистолета и полуавтоматическую штурмовую винтовку Colt AR-15, фигурировавшую в инциденте прошлого лета, – это оружие вернули Курту через месяц после первого ареста за домашнее насилие. Полиция конфисковала также 25 коробок с патронами и баночку «белых таблеток». Позже выяснилось, что это был клонопин, бензодиазепин, используемый главным образом для борьбы с эпилептическими припадками. Курт принимал это успокоительное в огромных количествах, думая, что оно поможет ему справиться с ломкой. Клонопин вызывал у него паранойю, манию и бред. У Курта не было на него рецепта, и вместо этого он покупал лекарство на улице. Офицеры отвезли Курта в город, но официально так и не арестовали.
В тот вечер Йен Диксон шел по Пайн-стрит и на углу столкнулся с Куртом. Когда Диксон спросил, что случилось с его старым другом, Курт ответил: «Кортни сделала так, чтобы меня арестовали. Я только что вышел из тюрьмы». Он описал ссору, преуменьшая роль оружия в ней. «Курт сказал, что это была размолвка влюбленных, – вспоминал Диксон, – и что он был расстроен, потому что очень любил Кортни». Они пошли в Piecora’s Pizza, где Курт пожаловался, что остался без гроша. «Он попросил одолжить ему 100 долларов и спросил разрешения остаться у меня, – вспоминал Диксон. – Курт говорил о том, что уговорит маму перевести ему немного денег». Курт внезапно ушел, объявив, что ему нужно позвонить.
Четыре дня спустя Курт и Кортни поссорились в такси по пути на стоянку American Dream. Кортни убеждала Курта подумать о другом «Лексусе», но у него были другие планы: он купил небесно-голубой Dodge Dart 1965 года за 2500 долларов, а на свой верный «Валиант» повесил табличку «Продается».
На самом деле Курту не очень нужна была машина, потому что он провел большую часть того марта под кайфом и не мог сесть за руль. По мере того как его злоупотребление росло, он обнаружил, что его постоянные дилеры отказываются иметь с ним дело: никто не хотел неприятностей из-за известного наркомана, умирающего на их лестничной клетке. Он нашел нового дилера по имени Кейтлин Мур, которая жила на пересечении 11-й улицы и Денни-Уэй. Она продавала Курту «спидбол» – смесь наркотиков. Конечно, это был не тот кайф, которого ему хотелось, но Мур позволяла клиентам – рок-звездам колоться в ее квартире, что было ключевым фактором, ведь Курт больше не чувствовал, что ему рады дома.
Если Курта не было у Мур или в Taco Time на Мэдисон – его любимое место для покупки буррито, – его часто можно было найти в апартаментах «Гранада», доме девушки Кали, Дженнифер Адамсон. Дженнифер с благоговением наблюдала, как самая знаменитая в мире рок-звезда сидит на диване, принимая наркотики или же просто убивая время. «Он сидел в моей гостиной в кепке с ушами и читал журналы, – сказала она. – Люди приходили и уходили, всегда было много движухи. Никто не знал, что он здесь, и не узнавал его». В мире культуры наркоманов Курт обрел некоторую анонимность, которой ему не хватало в других местах. И все же когда Дженнифер узнала Курта получше, она была поражена тем, каким одиноким он казался. Курт сказал Дженнифер и Кали: «Вы, ребята, мои единственные друзья».
Кортни не знала, что сделать, чтобы приструнить его, и большинство разговоров перерастали в споры. «Они стали часто ссориться, – заметила Дженнифер. – Очевидно, что в самые отчаянные моменты своей нужды он не обращался ни к ней, ни к кому-либо вообще, если на то пошло». Когда Курт съехал от Кортни, он предпочел пожить у Дилана, хотя бы потому, что он никогда не читал нотаций. Как-то ночью той весной эти двое скрепили свои отношения, заведя машину без ключа и бросив ее в канаву в поместье Курта в Карнейшен. «У меня муж-миллионер, – вспоминала Кортни, – и он ворует машины».
После Рима даже приятели Курта по наркобизнесу стали замечать его растущее безрассудство в употреблении наркотиков. «Когда большинство людей делают укол наркотика, они обращают внимание на его количество, – заметила Дженнифер. – Они думают: «Давай убедимся, что это не слишком много». Курт никогда об этом не думал. Он никогда не колебался. На самом деле ему было безразлично, даже если это его убьет. Все так и продолжалось». Дженнифер начала опасаться, что Курт может передознуться в ее квартире: «Меня поражало, как такой маленький и худой парень может столько принимать. Одного шприца ему было недостаточно». На третьей неделе марта она отчитала Курта за то, что он подвергает свою жизнь опасности, но его ответ напугал ее еще больше: «Он сказал мне, что собирается пустить пулю себе в голову. “Вот так я и умру”, – сказал он полушутя».
* * *
К третьей неделе марта, подобно своему любимому Гамлету в пятом акте, Курт стал другим человеком и пребывал в безумии, которое никак не утихало. Наркотики в сочетании с тем, что многие вокруг него описывали как пожизненную недиагностированную депрессию, окутали его безумием. Даже наркотик предал его. Курт говорил, что он больше не был таким эффективным болеутоляющим. Его желудок все еще болел. Менеджеры Кортни и Курта решили заставить его лечиться. В случае с Куртом все понимали, что в лучшем случае это безнадежная попытка, с небольшим шансом изменить его, – Курт уже прошел через несколько интервенций, и вряд ли его это удивит. Он уже побывал в полудюжине наркологических лечебниц, и ни одна из них не помогла больше, чем на несколько недель. Но, по мнению Кортни, по крайней мере, интервенция была тем, что они могли сделать. Неким физическим действом. Как и во многих семьях активного наркомана, те, кто окружал Курта, чувствовали себя все безнадежнее и безнадежнее.
Дэнни Голдберг связался со Стивеном Чатоффом из центра пошаговой реабилитации. «Я начал разговаривать с Куртом по телефону, когда он был под сильным воздействием наркотиков, – вспоминал Чатофф. – Он употреблял довольно много наркотиков или других обезболивающих. Но в некоторые из более ясных периодов, когда Курт не был слишком слаб, мы также обсуждали некоторые из его детских проблем, некоторые из нерешенных проблем семейного происхождения и боль, которую он испытывал. У Курта сильно болел живот, который он лечил этими опиатами». Чатофф чувствовал, что под зависимостью Курта скрывается «форма посттравматического стрессового расстройства или некая форма депрессивного расстройства». Он рекомендовал программу стационарного лечения. Чатофф описал предыдущие реабилитационные программы Курта как «детоксикация, полировка и блеск», имея в виду, что они были разработаны, чтобы заставить Курта протрезветь, а не справиться с фундаментальными проблемами.
Чатофф нашел Курта удивительно сговорчивым, по крайней мере поначалу: «Он согласился со мной в том, что ему нужно это стационарное лечение; что ему нужно работать над своей «психической болью», как он выразился». Но кое в чем Курт так и не признался, а руководство не поставило Чатоффа в известность о том, что в Риме была попытка самоубийства. Чатофф поверил тому, что прочел в газете о случайной передозировке.
Курт рассказал Дилану о своих сомнениях. Он не был уверен в том, что ему поможет эта реабилитация. Попробовав лечение в полудюжине предыдущих случаев, Курт знал, что у повторных пациентов шансов на выздоровление было немного. Были короткие моменты, когда он заявлял, что готов пройти через боль ломки, но большую часть времени он просто не хотел останавливаться. Джеки Фэрри вспоминала, как забирала Курта из реабилитационного центра с оплатой 2000 долларов в день только для того, чтобы отвезли его к дому, который, как она подозревала, принадлежал его дилеру. Все прошлые нахождения в реабилитационных центрах были результатом ультиматумов его менеджеров, жены или суда, и все они имели тот же конечный результат: он снова возвращался к наркомании.
Чатофф запланировал свою интервенцию на вторник, 21 марта, но еще до того, как его участники смогли собраться, Курта предупредили, и ее отменили. Новоселич признался, что предупредил Курта, чувствуя, что эта идея обернется против них самих и Курт сбежит. «Мне было так жаль его, – вспоминал Крист. – Он выглядел очень хреново. Я знал, что Курт не послушает нас». На той неделе Крист впервые после Рима увидел Курта в мотеле Marco Polo на Аврора-авеню. «Он разбил там лагерь. Он бредил. Это было так жутко. Курт спросил: “Крист, где я могу купить мотоцикл?” Я ответил: “Черт, о чем ты говоришь? Ты же не хочешь покупать мотоцикл. Ты должен убраться отсюда к чертям”». Крист пригласил Курта поехать в отпуск вдвоем, чтобы все обсудить, но Курт отказался. «Курт был очень тихим. Он просто отдалился от всех взаимоотношений и ни с кем не общался».
Курт пожаловался, что голоден, и Крист предложил угостить его ужином в модном ресторане. Курт настоял, чтобы ему подали гамбургер из Jack in the Box. Когда Новоселич подъехал к Jack in the Box в соседнем Университетском районе, Курт запротестовал: «Эти гамбургеры слишком жирные. Поехали в тот, что на Капитолийском холме, там еда лучше». Только когда они прибыли на Капитолийский холм, Новоселич понял, что Курт вовсе не хотел гамбургеров: он просто использовал своего старого друга, чтобы прокатиться до места, где сможет купить наркотики. «Его дилер был совсем рядом. Он просто хотел провалиться в небытие. Мы не разговаривали. Курт просто хотел сбежать. Он хотел умереть. Вот что на самом деле он хотел сделать». Они стали кричать друг на друга, и Курт выскочил из машины.