Тени за холмами

— Анте? — проблеяла я. — Теннет?

Может, родное имя его задобрит? Хотя, произносимое таким писклявым голоском, скорее — взбесит.

Из-под вещей раздалось грозное, несгибаемое:

— Ты или не ты? Вы или не вы?

…Мне всегда нравилось, как он скачет по местоимениям в зависимости от накала страстей. Сам Анте говорил, во всем виноват его любимый мир, где он жил между нулевым и 1147 годами: там, якобы, не было сложностей с «выканьем/тыканьем», вот он и путается. До сих пор.

Путаться девять веков — тот еще симптомчик. «Ноль» по старательности, «сто» по консерватизму.

— Что «я» или «не я»? Изъясняйтесь точнее! Или вас еще чем-то стукнуть, чтобы в голове прояснилось? — поняв, что не убила Теннета, я вспылила, как боевой петушок.

Ну что за манера — душить людей! Я надеялась, Анте уже избавился от этой дурной привычки, так нет же.

В ответ бог-хранитель — ныне гордо именуемый падшим — на карачках выполз из-под развалин шкафа и попробовал убить меня взглядом.

Тоже старомодный способ.

Не сработало.

Тогда Анте Давьер обреченно встал, отряхнул дорожный костюм — как всегда, с иголочки, — и на полном серьезе спросил:

— Вы богиня?

Вот тогда я испугалась, что вешалка всё-таки принесла ущерб.

Карл не простит мне брата-кретина.

— Если это комплимент, то уберите знак вопроса, — от души посоветовала я.

Анте аж зашипел и, растопырив пальцы, снова шагнул на меня. Я щелкнула пальцами, и мячик для тринапа стукнул гостя по затылку, напоминая, что на девушек у них дома нападать негоже.

— Когда это случилось? — пророкотал Анте. — Почему вы не сказали мне?

— Что "это"? О чем? — не поняла я.

— О том, что они все-таки отдали вам мою силу! — взбесился Давьер.

— Э-э, — сказала я. — Вы про магию, что ли? Песня, звезда, всё такое?.. Это кровь Рэндома, а не ваша сила. У меня вашей силы нет. Она ж в том амулете, что на груди Авены, что в Пустошах Хаоса, что прах-знает-где… Или… — я нахмурилась, — Стоп. К чему такие странные вопросы, Анте? Что опять не так в этой нашей горе-Лайонассе?

Хранитель подошел, брезгливо, двумя пальцами ухватил меня за подбородок и покрутил туда-сюда, всматриваясь. Так оценивают прикус лошадей. Я высунула язык и скорчила рожу.

Лицо у Анте было таким интригующе-обиженным, что я даже не позволила унни наподдать злодею еще одним выверенным пинком.

Хотя она просилась, да.

— Не врёте, — вывел Анте.

— Что случилось, можете объяснить нормально?

Но Давьер уже мерил невротическими шагами коридор, нимало не смущаясь разрушений и флегматично перешагивая вещи.

Из норки в стене за ним наблюдали мышки. А за ними — с жердочки, — следил Марах. Я смотрела на Анте, бормочущего себе под нос что-то на чужом языке. Анте смотрел в пол.

Зачем нам театры, при таких-то сценах…

Как всегда, хранитель ушёл в интровертный отрыв за полсекунды. Рядом с такими, как он, нет ничего проще, чем почувствовать себя пустым местом. Он божественно-легко умеет удалять всех из жизни — как из своей, так и вообще.

— Анте, если вы обуздали свои маньячные рефлексы, проходите в гостиную. Я сейчас подойду, — вздохнула я, в сотый раз вспомнив: переделывать людей бессмысленно.

Принимай такими, как есть, или уж не выдавай им ключи от дома.

— D'accord. Мне виски со льдом, — сказал Давьер, развернулся на девяносто градусов, и, не сбиваясь с шага, двинул в комнату.

— А я предлагала, что ли? — возмутилась я. — И что насчет извинений, а? Чуйка не намекает на их необходимость?

Равнодушная тишина в ответ.

Повернувшись к мышкам, я цокнула языком:

— И как я могла по нему скучать?.. Заметка: некоторые хороши лишь на расстоянии. Например, Марах, — и, буркнув заклятье, я заделала дыру в стене.


— Дома — не убиваем! — напомнила я встрепенувшемуся филину.

И безо всякого там виски пошла к чокнутому хранителю времени в отставке.

Больше загадок, больше…

Моя чуйка — отголосок её — говорила: пусть Гординиус и сбежал, однако эта ночь точно раскроет хотя бы пару загадок. Но каких из них?





* * *


Когда я зашла в гостиную, Анте Давьер уже сидел, откинувшись на стуле так, что тот жалобно всхлипывал, качаясь на двух ножках — не стул, а убитый горем пленник, боящийся закричать.

Ступни хранителя в лаковых туфлях лежали, перекрещенные, на журнальном столике. Одна рука поправляла шейный платок. Вторая держала тлеющую — и как он успел? — сигарету.

— Наглость у вас — признак нервов? — предположила я.

Две вязи пальцами, тихое заклятье — и ноги хранителя послушно слетают со стола, а спички и курево оказываются в мусорном баке.

Восстановив равновесие, Теннет кивнул:

— Да. Есть многое в природе, друг Горацио, что вызывает у меня недовольство. И чуть меньше вещей — непонимание. А непонимание вкупе с недовольством… Что ж, чтобы разобраться в таком вопросе, не грех и проехать пятьсот миль за полутора суток: из Хейлонда в Шолох. Я выехал сразу после того, как дёрганный служка-вампир описал мне «дивное создание», напавшее на него в моих покоях. Создание, до странности похожее на вас.

— Анте, это явно не начало истории! — отметила я, плюхаясь на диван.

Давьер раздраженно вздохнул, снова откинулся на стуле и рассказал все по порядку.





* * *


РАССКАЗ АНТЕ ДАВЬЕРА

Был прекрасный февральский вечер в Тилирии. Ледяной ветер дул с залива; запах гниющих водорослей висел над городом; камни набережной, потемневшие от воды, срывались — очень небезопасно — вкупе с криками портовых грузчиков, похожих на раскормленных чаек. Небу надоели границы, и оно рухнуло всей своей черной тяжестью на море, придавив его силой, бесконечностью, временем: до рассвета ты не шевельнёшься. И море даже не дышало. Замерло, как лёд.

Тех, кому холодно, такая красота не греет. Но тех, кто ценит надрыв — сжигает почти заживо, что только в удовольствие таким.

В особняке на пирсе гремел приём в мою честь — я люблю, когда меня восхваляют, а потому смотрел на жизнь весьма оптимистично.

Наше путешествие с господином Дахху подходило к концу.

Мой чемодан был полон денег, блокнот энциклопедиста — данных, и всё намекало на то, что пора возвращаться домой. Плюс, госпожа Кадия задолжала мне торт, а я не из тех, кто забывает недоимки.

В какой-то момент к нашему столу подошли познакомиться два шолоховских мигранта, ныне — караванщики, совершающие рейды между Тилирией и Иджикаяном. Мы поговорили о жизни в столице, я отрекламировал им Дахху как восходящую литературную звезду, и, пусть он нещадно бил меня ботинком под столом, они поверили. И впечатлились. Ведь главное — обложка, и было бы странно, если б за свою долгую жизнь я не научился подбирать товарам упаковку. Это, черт возьми, первое, чему учатся в моём любимом мире. Мечтателей там жрут целиком, как птиц-овсянок, покрыв голову салфеткой, и печально, Тинави, что вы такое не попробуете — везде запрет, жалеют птичек.

Уши друга нашего Дахху пунцовели так, что светились красным сквозь шапку, но ему очевидно было приятно. И гостям — не меньше. Они даже заказали ему написать биографию одной шолоховской шишки в подарок.

Когда господин Дахху удалился, заранее издёрганный возложенной на него миссией, мы с купцами продолжили беседу. Мне было интересно: не заходят ли их караваны в Пустыню Тысячи Бед? Случайно не делают ли крюк в проклятые земли?

Конечно, делают, — признались мне, старательно мигая. Остовы Мудры, уничтоженной драконами — это ведь счастливый билет в богатство. Не всякому хватит смелости и наглости его купить, но коль купил — ты обеспечен. И дети твои. И внуки. И правнуки. Ведь немало в мире извращенцев (тут уж мои уши дали краски, признаюсь, как другу).

— В Запретных кварталах Мудры и сегодня находят артефакты со времен хранителей. Боги жили там, как простые люди, вы можете себе такое представить? — таинственно шептали купцы.

— Не могу, — сокрушался я, веселясь. — Боги? Не представляю. Вообще не представляю.

— Однажды наш коллега из Иджикаяна даже раскопал апартаменты Теннета! — сообщал мне торгаш потолще, набивая цену. — Хотелось бы вам сувенирчик от хранителя времени, а?

— Да, — честно признался я.

Если эти товарищи сейчас вынут из-под полы что-нибудь из моей старой виллы — я буду очень доволен. Бритва, папье-маше, портсигар — всему порадуюсь. Как говорил классик, мое «сердце из отвердевшего пепла не поддавалось самым сильным натискам повседневности, но уступило первому натиску ностальгии».

— Вот и нам бы хотелось… — вздохнул купец, жирно перечеркнув мои надежды. — Но все старые запасы продали, а новых теперь не видать.

— Отчего это? — я сузил глаза.

— Боги снова живут в Запретном квартале Мудры. А они не любят воров. Выпьем же за принципиальность хранителей наших! — и караванщик поднял вино для тоста.

Я в ответ расплескал бокал.