Тени за холмами

К театру — для нагнетания обстановки — вели узкие, намеренно петлявшие тропинки, подсвеченные россыпью волшебных цветов. Спектакль начинался как раз в одиннадцать, и я хихикала над разряженными гостями, которых встречала по пути. Тут были изысканные наяды, мрачные некроманты, рыцари, упыри и феи-фальшивки (размером с человека, ага). Вон, кто-то даже оделся под короля Сайнора…

Когда я вышла на площадку перед амфитеатром, ко мне порхнула нимфа-служительница: невесомая и томная в прозрачных летящих шелках. Говорят, некоторые приходят в театр поглазеть на них, а не за искусством.

— Амплуарий для госпожи! — пропела нимфа и вложила мне в ладонь стеклянный желудь.

— Я не гость, — воспротивилась я, но поздно.

Желудь уже раскрылся, как шкатулка, и волшебная пыльца, взмыв спиралью, влетела мне в ухо: «Твоё амплуа сегодня — Певица; желание внутри подскажет, когда начать,» — прошептала пыльца. Мда. Неловко вышло! На спектакль я не пойду, а значит, Певица не вступит в пьесу в назначенный момент. Ладно, авось, сымпровизируют без меня.

Я встала под ярким маг-фонарём — так, чтобы Гординиус увидел меня и понял, что я соблюла условие — пришла одна. Я старательно тянула шею, пытаясь углядеть волшебника, когда сзади раздался знакомый бесцветный голос.

— Я и не знала, что вы любите театр, Тинави. Неужели хоть у кого-то в департаменте есть вкус?

Резко обернувшись, я решила, что сошла с ума: Селии там не обнаружилось, зато в кругу света подле меня стоял… Ходящий. Золотой балахон, золотая маска, посох. Я обомлела.

Теневик засмеялся — все тем же тембром, никакого искажающего аппарата:

— Не пугайтесь. Нарядиться Ходящей — моя придумка. Своеобразный способ борьбы с прошлым.

Селия подмигнула мне сквозь прорези в маске. И да, если присмотреться, видно: костюм театральный. Подделка.

Но вот на расстоянии… Я панически оглянулась: Гординиус?

— Кого-то ждете? — дружелюбно спросила Селия, и вдруг, войдя в роль, стала хищно, как стервятник, оглядываться. — Ее? Или его? — палец в перчатке ткнул в парочку случайных гостей, имитируя «обвинительные» повадки теневиков.

И в тот же момент я увидела Горди.

У меня аж пальцы на ногах зашевелились. Катастрофа!

Волшебник стоял у входа в амфитеатр, и вся его поза сквозила злостью и страхом: «Предательница!».

Я тяжело сглотнула: оказаться зажатой между Селией, с которой у нас только стали налаживаться отношения, и которая впервые показывает себя… человеческим существом, то есть подставляет обнаженный бок — нельзя ударить пренебрежением; и Гординиусом, за которым я бегаю уже неделю — это какое-то тотальное невезение.

Меж тем, Горди развернулся и стремительно пошел прочь своей знаменитой походкой — так ходила бы фея, разучись она летать.

В тот же момент громко зазвенел колокольчик, приглашая гостей к арене. Заждавшаяся публика с готовностью кинулась занимать лучшие места — и поглотила волшебника.

— Подождем, пока пройдут нетерпеливые? — предложила ассистентка шефа.

— Нет, мне надо СЕЙЧАС! Но вы СУПЕР, Селия! — взвыла я, кидаясь в гущу людей.

— Ах, вы настолько любите театр?… — удивилась коллега. Но голос у неё был довольный. Кто ж не любит комплиментов.

Минут десять я бегала по окрестностям кленовой рощи, вопя: «Горди-и-и! Это случайность, я пришла одна-а-а-а! Клянусь!», но никто, конечно, не откликнулся. Не считая парочки дриад, которые вылезли из деревьев в ночных сорочках и витиевато пожелали мне долгих лет счастья и здоровья (нет).

— Продолбали мы наш шанс на тайну, милая унни, — наконец, вздохнула я и грустно опустилась на пенёк.

Умолкнув, я впервые за это время прислушалась к тому, что происходит у меня внутри. А там… А там звучала музыка.

— Ля-ля-ля, ля-ля-ля… — беззаботно напевали теневые блики на мотив знаменитой песни «Танец в лунную ночь».

Я озадаченно моргнула: что за ерунда? — и тотчас поняла, что уже мои губы противоестественно открываются, вознамерившись, страшное дело, петь.

— О, прах! — хотела сказать я, доставая из кармана желудь-амплуарий.

Но получилось:

— Оп-пра-ра-ра-ра-ля!

Оказывается, ты становишься зомби, даже если не дошел до спектакля.

В голове исчезло всё привычное, и воцарилась песня. Не прошло и минуты, а мы с энергией унни уже хором пели и плясали, слегка марионеточно, попеременно врезаясь в кусты и сваливаясь в овраги.

Когда луна поднимается над лесом —

Свежа, весела и почти кругла,

Все выходят на улицы,

И танцуют на улицах —

Не стесняясь и полною грудью дыша,


Все танцуют в лесу, пляшут все под дождем,

И тепло, беззаботно, светло будто днем

Лужи, деревья, сны, облака,

Птицы, олени, белки да я.

Магия амплуария профессионально овладевала сердцем.

Не в силах сопротивляться, я щелкнула пальцами, потратив капельку кровавой унни, и музыка тотчас заиграла наяву: прямо из воздуха сплетались звуки трех клавесинов, барабана и, конечно, звезды вечера — треугольника.

Все выходят на улицы,

И танцуют на улицах…

Тряся головой, как сумасшедшая со стажем, я радостно двинулась в колючий ельник. Дай пять, старая сосна! Привет, белка, садись мне на плечо! Медведи, у вас перекус? Перекусывайте, не мешаю!

И — помахав им на прощанье — дальше, по сломанному стволу, как по мосту.

Хей, шишка, а ну-ка, полетай-ка, как смычок композитора!

Цветы — щелчок пальцами — раскрывайтесь!

Привет, олень, пошли со мной, пусть на твоих рогах появятся бубенцы!

Пружинистым шагом, то одним боком, то другим поворачиваясь к тропинке, собирая себе потихоньку свиту из лесных жителей — лужи, деревья, сны, облака; птицы, олени, белки да я — я дошла-дотанцевала до Мшистого квартала.

Соседи, делавшие полночное барбекю и ставшие свидетелями моего танца, пороняли вилки и челюсти.

— Все выходят на улицы и танцуют на улицах! — прогремела я им в ответ, поддерживаемая клёкотом малиновки и тявканьем волчат; а стайка магических огоньков вокруг меня закрутилась вихрем. Из открытого окна спальни на меня таращился Марах, встревоженно ухая. Я послала филину воздушный поцелуй, старательно вывела последнюю ноту и хлопнула в ладоши.

Музыка оборвалась. Конечности вернулись в мою юрисдикцию. Птички и зверьки, фырча, стали разбредаться, и я, глядя им вслед, задумалась: а они шли за мной по своей воле или желудь жестоко надругался и над сознанием лесной фауны тоже?

— Всем спасибо, мы отличная группа! — на всякий случай поблагодарила я, рупором приставив руки к рту.

— Раааа! Аааа! — завопил олень, тряся колокольчиками на рогах и перемахивая через забор.

И опять же: радость то, возмущение?..

— Жуть, — подытожила я.

— Жуть как здорово! — проурчала довольная унни.

Я поднялась на крыльцо. Открыла дверь — ой, прах, запереть её второпях забыла! — и зашла.

Свет зажигать не хотелось, и вместо этого я «шиканула»: буркнула заклятье и вызвала на ладони белую мерцающую звезду.

Но не успела она разгореться, как из темноты коридора донесся разочарованный, яростный рык:

— Так это ТЫ?!

Я вздрогнула, роняя звезду, а кое-кто определенно незваный бросился мне навстречу. Он схватил меня за воротник летяги, грубо толкнул и рывком вдавил в дверь, на пяток сантиметров приподняв над полом.

— ТЫ?! — повторно взвыл он, потряхивая меня, как куклу.

Я до смерти перепугалась.

Руки чужака, упершись в горло, не давали дышать. И пусть я поняла, кто это, а всё же…

Унни считала мою панику. Следуя недавнему приказу, энергия не выбросила меня прочь, но самовольно отпихнула противника силовой волной.

БАМС!

Человек отлетел на дальнюю сторону коридора и врезался в вешалку с одеждой, слишком старую для такого стресса.

На гостя последовательно рухнули моя цветочная шляпа, бита, корзина с мячами для тринапа и подвесной шкафчик с зимними вещами.

— Ой, — сказала я в наступившей тишине.

— Ой, — согласилась унни, поняв, что переборщила.

— Ащпркхвц… — просипел противник, и нога в лаковой туфле, торчащая из-под завала, слабо дрыгнулась.

Я сглотнула и снова вжалась в дверь — уже вполне самостоятельно.