Тени старой квартиры

– Ты о чем со старухой говорил? – вдруг слышу я голос за спиной. Вздрагиваю от неожиданности и поворачиваю голову. Ко мне – и надо же было так случайно столкнуться, успеваю удивиться я! – подходит дядя Толя: но как-то странно – вроде как быстро, а вместе с тем пружиня, как, бывает, подбирается к нам, когда идем драться стенка на стенку, лиговская шпана. И лицо у него странное: тонкий рот червяком растянут в улыбке, а глаза – ну ничего себе! – совсем другие у него глаза, чем дома, когда, бывало, он что-нибудь мастерит дочке в углу нашей коммунальной кухни. Не белесые сонные, а напротив – очень живые. И я вдруг страшно пугаюсь.

– О мороженом… – почему-то вру я.

– А зачем ты за ней шел? – щурится он, склонив голову на плечо.

«А вы – зачем?» – хочу спросить я, но не решаюсь.

– Совсем она сдала, – говорю я – ровно с интонациями тети Веры. – Боялся, вдруг сердце прихватит.

– Врешь! – делает он шаг вперед, и я сразу вспоминаю все страшные истории, что рассказывают мальчишки в дровяном сарае. Вот оно, думаю я, замерев и глядя ему в прозрачные жуткие зенки: он был мертвый, а сейчас проснулся, как в страшилке про черного человека с кладбища. А в голове всплывают слова Ксении Лазаревны: плохой человек, хуже шпиона! Так вот оно что! Не отводя от дяди Толи испуганных глаз, я делаю шаг назад: река у набережной нанесла целые штабеля похожих на грязный шифер льдин. Стоя почти вертикально, они двигаются по волнам вверх-вниз, содрогаясь от столкновения с плывущими мимо льдинами. Галоша моя соскальзывает вниз, я взмахиваю руками, с трудом удержав равновесие.

– Ты куда? – дядя Толя начинает спускаться по гранитным ступеням вниз – все ближе и ближе, а я замираю, как соляной столб, и только гляжу, как он вот уже – на предпоследней ступеньке. И тут понимаю – нельзя! Нельзя, чтобы он до меня дотронулся – это как в салках: раз! И проиграл! Я оглядываюсь назад и, резко повернувшись, прыгаю на большую тяжелую льдину в полуметре от берега. Она качается подо мной, я скольжу вперед, пытаясь устоять. И у меня получается! Едва выровняв дыхание, я смотрю на другой берег – до него так далеко – как до луны. Но тут, на этом, стоит страшный человек Ксении Лазаревны: он снимает картуз и вытирает платком лысину, потом качает головой: – Не дури, Колька, давай руку!

Я сглатываю: оттого, что он назвал меня так по-домашнему, по имени, мне почему-то становится только страшнее. Я снова смотрю вперед – на огромное ледяное поле в трещинах. Трещины становятся то уже, то шире, в проемах темнеет вода. Льдины тыкаются друг в друга, будто соперничают за место на Неве: зло скрежещут, наваливаясь на соседку и сминая ее, скрипят, как несмазанное колесо, встают дыбом. «Надо выбирать те, что побольше, – говорю себе я. – И прыгать с них, с одной на другую, как девчонки в классики, вот и все». Вот и все! Проще сказать, чем сделать – я примеряюсь и – рраз! – оказываюсь на гигантской льдине рядом. Как крепкий корабль, та почти не дрогнула под моим весом. Я улыбаюсь, бросаю довольный взгляд на похожий на лазоревую табакерку особняк Нахимовского училища чуть дальше по правому борту. Тут же торчат трубы все еще закованного в лед крейсера «Аврора»: я отдаю ему пионерский салют. Мне становится весело – черная фигура на набережной уплывает все дальше, я слышу, как кто-то ахает на мосту: «Глядите! Мальчонка, мальчонка на льдине!», но даже не оборачиваюсь. Совсем не обязательно, думаю я, перепрыгивать с одной льдины на другую – возможно, мою, как лодку, просто прибьет к берегу. В сторону Малой Невки мой корабль не поплывет, скорее всего, его отнесет к Петропавловке. Здорово! В мае можно туда с ребятами прийти позагорать – правда, они больше там на теток в купальниках пялятся. А купаться в Неве опасно – течение сильное, того и гляди – унесет. Нет, лучше уж поехать на «взморье» на Ваське – где речка Смоленка разделяется на несколько рукавчиков, там вода теплее и дно близко…

Я совсем забываю о дяде Толе и о Ксении Лазаревне в Большом доме, и даже о Томе забываю, хотя о ней думаю почти всегда, особенно когда смотрю на красивое. А сейчас красивое – повсюду вокруг. В ушах победно гудит ветер с Балтики, пахнет водой и весной, над головой кружат удивленные чайки. Внезапно я чувствую толчок, будто чужая льдина наскочила на мой корабль, и оборачиваюсь – дядя Толя стоит у другого конца льдины и улыбается. Между нами метров пять, я испуганно сглатываю – времени изучать соседние «лодки» нет. Я беру короткий разбег и прыгаю на ближайшую льдину, совсем крошку: она опасно кренится, но я снова отталкиваюсь и через секунду оказываюсь на следующей, чуть побольше. Чайки над головой заходятся в визгливом, почти младенческом, крике. Больше не оглядываясь назад, я сигаю с одной льдины на другую, краем глаза отмечая впереди, за Кировским мостом, широкий разлив Невы, блеск Петропавловского шпиля. Сердце гулко стучит в груди, шея под колким шарфом вспотела от испуга. Совсем рядом, даже прыгать особо не надо, оказывается следующая льдина, я делаю широкий шаг и, неловко переместив вес тела, замираю – одна нога здесь, другая – там, с ужасом глядя, как две льдины расходятся подо мной в разные стороны. Я пытаюсь убрать ногу обратно, но край одной из них кренится… Еще миг, я соскальзываю под воду и от неожиданности сразу ее хлебаю – ледяную, с привкусом керосина, но тут же выныриваю, отфыркиваясь, на поверхность. Держась руками за край льдины, пытаюсь подтянуться, чтобы на нее забраться, но ноги бессмысленно сучат под водой, ощупывая выпуклую изнанку, валенки и мальчиковое, перепавшее от Лешки пальто на ватине вдруг становятся ужасно тяжелыми, тянут на дно. Пальцы скользят по льдине – уйдя под воду под моим весом, она стала гладкой, словно полированной. И тут я вижу руку. Его руку. Прямо перед собой. Он смотрит на меня все с той же улыбкой и ничего не говорит. Только улыбается.

– Мальчишка тонет! Милиция, милиция! – глухо слышу я сквозь пробку из стылой воды в ушах. Это кричат люди на мосту. А потом внезапно становится темно – будто наступило солнечное затмение. Но нет – мы просто заплыли под темную громаду Кировского моста, успеваю понять я. Теперь нас никто не видит. Я поднимаю глаза на перекошенное улыбкой лицо дяди Толи: пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…

Его протянутая рука сжимается в кулак.





Маша




Бежать можно было только вверх по ступенькам. Глупо загонять себя в крысиный угол – но потребность укрыться оказалась сильнее логики. Не давая себе времени отдышаться, они поднимались все выше. И так добежали до узкой лестницы, идущей от площадки последнего, пятого, этажа – на чердак. Дверь на чердак оказалась закрыта на огромный амбарный замок, по центру приклеена какая-то бумажка.

– Подожди меня здесь, – оставив согнувшуюся от боли Ксюшу держаться за бок, Маша, тяжело дыша, поднялась по чуть пружинящим под ее шагами металлическим ступеням и прочла: «Руферам! Ключ – в 12 квартире. Один заход на крышу – 100 руб.».

Маша сбежала вниз и огляделась – 12-я квартира, оснащенная схожей с чердачной стальной дверью, располагалась как раз на пятом этаже. Подмигнув еще ничего не понимающей Ксюше, нажала кнопку звонка. Открывшему дядьке было лет пятьдесят. Над ремнем, придерживающим линялые джинсы, нависло неопрятное пузо.

– Здрасте, – на них с Ксюшей пахнуло колбасой. – И не лень вам зимой шататься, бешеные? Холодно же!

– Хотим увидеть любимый город во все времена года, – бодро отрапортовала Маша, вынимая из кошелька двести рублей. – А не подскажете, где потом можно будет спуститься?

Мужик спрятал деньги в джинсы:

– Тут, в двух крышах, – он махнул рукой. – Наверху – налево. Там гостиница, слезете и – прямо в коридор – они на чердаке мансарды оборудовали, а гостей пускают на крыши фоткаться.

– Отлично, – кивнула ему светски Маша. – Вы не закроете за нами замок?

Дверь лязгнула у них за спиной. Маша подмигнула Ксюше:

– Нам, похоже, повезло.

Ксюша неуверенно улыбнулась, оглядывая пустой пыльный чердак, обломки старых кирпичей под ногами и ржавые железные стропила. Недовольно зашебуршали в дальнем темном углу тутошние постоянные обитатели – голуби. Любители неформально полазать по крышам приставили к слуховому окну доску, дальше – пара деревянных ступеней, и вот они уже вылезли на крышу. Покрытый красной краской скат оказался весьма крутым. К тому же, подумала Маша, непрекращающийся дождь и заморозки превратили жестяную поверхность в почти вертикальный каток.

Ксюша стояла, завороженно глядя вниз, в глубину двора-колодца, где кажущаяся такой маленькой сверху старуха все кормила своих птиц.

– Я боюсь, – ветер мгновенно сдул с Ксюшиной головы платок, черные густые волосы облепили бледное от страха лицо. – Маша, мы слетим отсюда в два счета.

– Глупости, – Маша показала рукой в перчатке на железное ограждение по периметру крыши, высотой максимум по колено. – Смотри, даже если скатимся…

Ксюша посмотрела на нее в ужасе, да Маша и сама уже поняла: перелететь через оградку ничего не стоило. К тому же сама хлипкость конструкции особенного доверия не внушала: здесь, в Северной столице, коррозия делала свою работу быстрее, чем коммунальные службы. Всего-то и разницы – полететь в «колодец» одному или вместе с оторванной оградкой.

– Жди меня здесь, – кивнула ей Маша и, держась за чуть покореженные ребра склепанных листов железа, поползла на четвереньках вбок, переставляя аккуратно по очереди руки и ноги. И вскоре с удивлением обнаружила, что красное покрытие, словно ржавчина, предотвращало скольжение. Да и сама крыша пусть и гремела, но явно была не так давно отреставрирована. Маша повернула голову туда, где у выхода с чердака стояла, зябко обхватив себя руками, виолончелистка. «Бедняга, – подумала, виновато вздохнув, Маша. – Вот куда нас уводит женское любопытство. Ни тебе Страда, ни сольного концерта в филармонии. Тут не только руки, тут голову можно сломать». А вслух сказала, почти крикнула, перекрывая гудящий в ушах ветер: – Ксюша, надо идти. У нас впереди всего-то две крыши. За десять минут доберемся.

Вместо ответа та лишь по-детски помотала головой: нет!

– Ксюша, – вздохнула Маша. – Они никуда не ушли. Они караулят нас внизу. И стоит той старухе закончить кормить голубей…

Ксюша неловко опустилась на живот – лицо у нее было крайне несчастное, но решительное. Медленно, похожие на двух крабов, они двинулись вперед. Обползая вентиляционную трубу, Маша почувствовала запах бефстроганов с чьей-то кухни и развеселилась: хорошо, что Любочка заставила ее, как обычно, плотно позавтракать, а то от таких ароматов недолго и ослабеть, выпустив из исцарапанных рук и так ненадежный скат. Еще, несмотря на совсем не туристические обстоятельства, ей ужасно хотелось оглядеть город, но вместо захватывающего вида с высоты птичьего полета она видела перед собой лишь птичий же помет и крошащиеся останки голубиных яиц.

Они перебрались уже на следующую крышу – спасибо плотной питерской застройке, – когда увидели их: двух мужчин, выбирающихся из чердачного лаза. Ксюша охнула и стала с такой быстротой перебирать руками, будто заиграла некое Allegro Passionato. Еще чуть-чуть – и вот уже впереди плоская крыша с табличкой «Хостел Питерец». «Тебя-то нам и надо, дружок!» – Маша кивнула на табличку Ксении, но та от ужаса была мало способна соображать.

«Ааааа!» – раздался крик сзади, и, оглянувшись, Маша с замиранием сердца увидела, как один из преследователей, поскользнувшись, покатился по красному скату вниз, в последнюю секунду затормозив ступнями об оградку. Минутой позже второй громила, матерясь и нещадно гремя жестью, сел на пятую точку и начал осторожно сползать к коллеге. Маша кивнула: это их шанс, и, уже не обращая внимания на преследователей, они перелезли на плоскую крышу «Питерца» и побежали к мансардному окну с выходом в коридор хостела.






* * *


Быстро отчитавшись Любочке: с ней все хорошо, она неподалеку, вернется завтра-послезавтра, Маша положила телефонную трубку на рычаг и вздохнула. Это был чертовски длинный день. Раскалывалась голова, ныли ноги и руки. Можно было бы дойти до ресепшен и попросить таблетку аспирина, но сил не было даже на это. Они лежали, каждая под своим одеялом, на супружеской кровати – решив, по некотором размышлении, не снимать два номера. Выбор гостиницы тоже оказался не самым простым – на острове отелей было так мало, что вычислить двух девушек не представляло никакого труда. А то, что им необходимо вернуться на Котлин, казалось Маше слишком очевидным. Таким очевидным, что должно было прийти в голову и их преследователям. Поэтому за сегодняшний день они успели уже дважды пересечь Дамбу. И завтра им предстоит сделать это снова, потому что в архиве г. Кронштадта она отыскала копию трудовой книжки Аллочки Аршининой, впрочем, уже не Аллочки – Аллы Анатольевны. Тут же фигурировало последнее место работы – Верхний Александровский маяк.

– Где это? – Маша разложила поверх одеяла карту Кронштадта. Карта и подробный гид по маякам – вот что она поручила купить Ксюше в сувенирных лавках, пока сама корпела над архивными записями.

– Тут, – ткнула Ксюша в точку в подбрюшье острова. – Форт Ушаков. Старейшее, между прочим, сооружение. Ровесник Питера, Петром же и построен. Всего здесь восемнадцать фортов, вытянутых цепочкой через Невскую губу и призванных защищать нас от шведов.

– Ну, – Маша задумчиво листала страницы туристического справочника, – шведы нам уже давно не грозят.

– Шведы – нет, но с немцами в Великую Отечественную они тоже неплохо справлялись, – защитила честь Петровых фортов Ксюша. – Но все равно, конечно, многие перепрофилировались. Один, к примеру, уже в XIX веке стал противочумной лабораторией. Туда никого не пускали, да и не выпускали особо. А между островом и городом циркулировало только одно суденышко по прозвищу «Микроб».

– Мрачноватое местечко, – прокомментировала Маша фотографии черного от копоти форта.

– Это да. Мрачноватое, – кивнула Ксюша. – Но стильное. Там, кстати, одно время даже рейв-вечеринки устраивали. Говорят, было весело.

Маша с иронией взглянула на Ксюшу: рейв-вечеринки? Интересно, кто же из ее преданных классической музыке друзей мог поделиться с ней впечатлениями?

– А на месте Александровского форта хотели позже устроить тюрьму, но постеснялись.

– С чего бы? – хмыкнула Маша, радуясь, что не промочила за день шерстяные носки и теперь согревала ими ноги под одеялом.

– Ну как? Неудобно все-таки. Гости подплывают к столице Российской империи, и что они видят в первую очередь?

Маша усмехнулась:

– Да, не самая лучшая символика. Так что там с Ушаковскими маяками?

– Их два. Нижний и Верхний. Верхний – до недавнего времени действовал. Нижний – уже много лет ржавеет и разрушается. Вообще, судя по всему, все эти форты – а они, между прочим, памятники архитектуры XVIII века, сейчас никому не нужны и потихоньку ветшают. Теперь туда ездят исключительно за угрюмой романтикой, и то самые стойкие из туристов.

– На лодках?

– Чаще всего. Хотя зимой, бывает, и на лыжах. Это уж если совсем вдикую.

– Был бы уже лед… – Маша еще раз взглянула на темную вереницу фортов на голубом фоне залива. – Да, лыжи бы многое упростили.

Она отложила карту в сторону, вытянулась под одеялом: надо будет попытаться найти частника с лодкой. Сладко зевнула: после полного опасными приключениями дня спать хотелось зверски. И, прежде чем провалиться в счастливое забытье, услышала Ксюшино сонное рядом:

– Я не умею на лыжах. Как в школе норматив не сдала, так на них и не вставала…»





Лерка. 1960 г.




Старый барабанщик,

Старый барабанщик,

Старый барабанщик

Крепко спал.

Он проснулся,

Перевернулся,

Встал и снова заиграл.





Барабанная речевка