Темный источник
Часть 16 из 57 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Около часа ночи родители ушли в спальню, но мы с Лекс хорошо слышали, как они ссорятся.
– Я не позволю навешивать на мою дочь ярлык ненормальной! – с напором повторял отец.
– Ради всего святого, Тед, – возражала мама, – какой же это ярлык? Это болезнь! И кстати, мне сказали, что она часто передается по наследству. Лекси получила ее от тебя! Значит, это ты виноват, что наша дочь заболела!
– Чушь собачья! – заорал отец. – Прежде чем обвинять меня в том, будто я передал что-то нашей дочери, подумай о своей наследственности! Да твоя собственная мать уже несколько десятилетий не покидает дом, просто шагу за порог не делает! По-твоему, это нормально?!
– С Новым годом, Джекси, – сказала Лекси и, вылив свой «Ширли Темпл», к которому она так и не притронулась, в горшок с цветком, ушла к себе в комнату.
За последующие несколько месяцев, пока ей делали разные анализы, подбирали лекарства, водили к психиатрам и психотерапевтам, моя сестра превратилась в тень, в отдаленное подобие себя прежней. Она как будто утратила глубину, сделавшись плоской, двухмерной, словно вырезанная из бумаги кукла. После того как ей поставили диагноз, Тед прожил с нами меньше полугода. Он постоянно ругался с мамой и с врачами, наотрез отказываясь от любых лечебных программ, которые они предлагали. Однажды, вернувшись с работы домой, мама не нашла ни одного пузырька с лекарствами, которые прописали Лекси. Вернее, только пузырьки она и нашла: их содержимое Тед спустил в унитаз.
– Какого черта, Тед?! – только и спросила она.
– Лекси их терпеть не может, – был ответ. – Эти таблетки превращают ее в зомби.
– Эти таблетки купируют симптомы! – крикнула мама. За прошедшие месяцы она уже освоила медицинскую терминологию. Одновременно она попыталась вырвать у него из рук коробочку с лекарствами, которые отец еще не успел выкинуть, но он увернулся.
– Симптомы?! – заорал Тед. – Лекарства лишают ее эмоций! С каких это пор способность чувствовать и переживать считается болезнью, Линда? Только эта способность и делает человека человеком!
И, бормоча ругательства, он бросился к двери, собираясь укрыться в своей художественной студии, которую оборудовал в гараже, но мама не отставала. Они так громко кричали, что мы с Лекси слышали их даже в кухне.
Спор завершился тем, что мама велела Теду убираться. Тогда нам не казалось, будто произошло что-то из ряда вон выходящее. Подобное случалось и раньше, и каждый раз отец возвращался. На этот раз, однако, все было иначе. Мама действительно выгнала его, выгнала раз и навсегда, и за это Лекси ее возненавидела. Она всегда была очень близка с Тедом, любила его больше, чем маму, и продолжала хранить ему верность даже после того, как ему пришлось нас покинуть.
На маму разрыв тоже подействовал довольно сильно. По дому она перемещалась точно сомнамбула. Сердце ее было разбито, хотя она знала, что поступила правильно: если бы Тед остался, со всеми надеждами на то, что Лекси сумеет справиться с болезнью, пришлось бы распрощаться. Его уход давал хотя бы крошечный шанс на более или менее благополучный исход.
Тед снял квартиру в городе над баром «У Эла» и, взяв у приятеля напрокат небольшой пикап, в два-три приема перевез туда свои вещи. Квартирка была маленькая, убогая, с одной спальней. Отец превратил ее в некое подобие художественной студии, где стояли кушетка и платяной шкаф. Если мы с Лекси навещали его по выходным, нам приходилось спать на полу, в спальных мешках, кое-как приткнувшись между стоящими на мольбертах холстами и незаконченными скульптурами. Питался Тед в основном в баре или разогревал в микроволновке готовые блюда и замороженные полуфабрикаты. Он стал больше пить, и мы с Лекси все реже навещали его по выходным – нам не доставляло ни малейшего удовольствия смотреть, как он методично надирается в хлам.
Когда Лекси поступила в колледж, Тед неожиданно выехал из квартиры над баром и подался на юг. Некоторое время он переезжал с места на место, пока в конце концов не осел в самой южной точке Соединенных Штатов – на Ки-Уэсте. После того как он покинул Массачусетс, мы его почти не видели. Только один или два раза в год он приезжал на машине в Новую Англию с мешками дерьмовых подарков и ворохом рассказов о жизни во Флориде, где он общался с художниками, стриптизершами, рыбаками и серфингистами. Пил он по-прежнему много, но выглядел более счастливым. Кажется, он даже поздоровел, хотя, быть может, все дело было в покрывавшем его лицо красивом бронзовом загаре. На Ки-Уэсте он начал писать местные пейзажи, которые продавал туристам. Пожалуй, впервые в жизни Тед зарабатывал себе на жизнь искусством.
Потом и я поступила в колледж и отправилась в Сиэтл. Туда Тед не приезжал ко мне ни разу. Даже на выпускной.
* * *
Наша мама не стала встречаться с другим мужчиной. Незадолго до смерти она призналась мне, что всю жизнь любила только одного человека – нашего отца. «Настоящая любовь может быть только одна, – сказала мама. – По сравнению с ней все остальное кажется мелким и незначительным. С Тедом, несмотря на все его недостатки, я чувствовала себя целой. Иногда я даже думаю, что нас удерживали вместе наши слабости. И быть может, этого порой оказывается достаточно».
Мама умерла три года назад, умерла после долгой и мучительной борьбы с раком груди. В ее последний месяц, уже в хосписе, мы бывали у нее каждый день – и я, и Лекси, и Тед, который прилетел из Ки-Уэста и привез флоридский пирог с лаймом и целый чемодан своих старых набросков, сделанных много лет назад. Он кормил маму кусочками пирога и показывал рисунки, каждый из которых относился к какому-то эпизоду их совместной жизни. На одних рисунках был Ниагарский водопад, где они проводили медовый месяц, на других – беременная мама сидела голышом на кровати в их первой крошечной квартире и безмятежно улыбалась, на третьих она была уже с Лекси на руках или сидела под новогодней елкой и смеялась. Еще на нескольких рисунках Тед запечатлел нас с Лекси: на качелях на заднем дворе, в костюмах инопланетян (мы готовились к Хеллоуину), на заднем сиденье машины. Он и мама рассматривали рисунки, а мне вдруг показалось, что время повернуло вспять и они снова вместе: переворачивают страницы старого семейного альбома и вспоминают, вспоминают, вспоминают давние счастливые дни.
Мама умерла, держа Теда за руку и слушая, как Лекси рассказывает какую-то длинную и совершенно неправдоподобную историю, которая тянулась и тянулась без конца…
* * *
– Как странно, – сказала я, делая большой глоток кофе, который сварила Диана. – От всей семьи остались только ты, я да Тед. – Я огляделась по сторонам. – И еще этот дом…
Глава 10
17 августа 1929 г.
Лейнсборо, Нью-Гэмпшир
– Этель! Этель! – Уилл тряс меня за плечо.
Я открыла глаза и села. Сердце бешено стучало в груди, ночная рубашка промокла от пота.
– Опять кошмары? – участливо спросил он, нежно гладя меня по волосам.
Я только кивнула. Меня не оставляла уверенность, что чудовище, преследовавшее меня во сне, только что выскользнуло из комнаты, каким-то образом проникнув в реальный мир из мира сновидений.
Выскользнуло, оставив после себя острый запах сырости и тухлых яиц.
– Ты чувствуешь этот запах? – проговорила я.
– Какой запах? – несколько нервно спросил Уилл.
– Ах нет, это просто мой сон… Какая я глупая!.. – Я выдавила смешок, чтобы показать ему, что все это действительно глупости. Бледный квадрат окна на противоположной стене начинал светлеть, и я подумала, что солнце, должно быть, только что взошло.
– Пойду приготовлю завтрак.
Уилл несильно сжал мою руку.
– Это всего лишь сны, Этель. Не думай о них, они не причинят тебе вреда.
Я не ответила. Накинув халат, я вышла на кухню, насыпала в перколятор кофе и поставила на плиту.
Проблема была не только в странных снах и кошмарах, которые терзали меня чуть не каждую ночь. С некоторых пор я наблюдала у себя некоторые физиологические симптомы: легкую тошноту, тяжесть в груди и отечность ног. Некоторые из моих платьев стали мне откровенно тесноваты в поясе, но я все еще не смела признаться себе, что моя надежда сбылась. Во всем виновата слишком сытная пища, говорила я себе, – все эти торты со взбитыми сливками, булочки с маслом, запеченные яйца и прочие лакомства. Надо будет поменьше есть, пока меня окончательно не разнесло.
Каждое утро, едва проснувшись, я отправлялась готовить завтрак, в надежде отвлечься от того, что занимало меня сильнее всего. Я приносила в столовую свежие газеты и читала Уиллу заголовки: президент Гувер отпраздновал свое пятидесятипятилетие (на торжество были приглашены Чарльз и Энн Линдберг); Бейб Рут совершил пятисотую круговую пробежку; Уинстон Черчилль выступил с речью в Оттаве. Я читала, и мне казалось странным, что Земля продолжает вращаться как ни в чем не бывало, а газеты печатают фотографии людей, которые даже не подозревают о моем существовании.
– Я – миссис Этель Монро из Лейнсборо, штат Нью-Гэмпшир, – шептала я им, чтобы они знали.
Иногда, когда я чувствовала себя совершенно растерянной и мне начинало казаться, что я куда-то уплываю, я до крови колола себя булавкой.
* * *
С Элизой Хардинг мы каждую неделю обменивались письмами. Ее посланий я ждала с нетерпением – меня очень интересовали новости из отеля: какие розы распустились в саду и удалось ли поймать павлина, который ни с того ни с сего удрал в лес. В июле Элиза написала мне о постояльце, которого источник избавил от хромоты. В начале августа я узнала о женщине, страдавшей тяжелой формой астмы. Бедняжка едва могла дышать, но после трех погружений выбросила лекарства и всю ночь протанцевала в ресторане отеля. Но вода источника не только исцеляла болезни.
«Еще в июне, незадолго до вашего с Уиллом приезда, – писала мне Элиза, – у нас побывал один музыкант из Нью-Йорка. Больше всего на свете он хотел стать известным, и вот это-то свое желание он загадал, когда приехал к источнику. Его имени я тебе не назову, но если ты прямо сейчас включишь радио, ты почти наверняка услышишь одну из его мелодий. Они сейчас невероятно популярны. Говорят, теперь он пишет музыку для Голливуда».
В ответных письмах я рассказывала о подробностях своей жизни в Лейнсборо, хотя они и не шли ни в какое сравнение с захватывающими новостями из отеля. Я писала о работе Уилла, о том, как я каждую неделю помогаю ему с отчетностью – составляю списки вызовов на дом и приемов в кабинете (два доллара за визит), как веду приходно-расходные книги и реестр должников.
«Жизнь сельского врача не богата интересными событиями, – писала я Элизе. – Уилл, конечно, принимает и у себя в кабинете, но бо́льшую часть его работы составляют домашние вызовы. Так, на прошлой неделе Уиллу пришлось вскрывать одной женщине гнойник на ноге и ездить к фермеру, который лишился глаза после того, как его лягнула ломовая лошадь».
Время от времени я просила у Элизы совета, что делать с цветами в нашем саду, на которые напала тля, рассказывала о леди из нашего швейного кружка и описывала, чем занимается каждая из них (лоскутными одеялами, летними платьями, кружевными занавесками и прочей ерундой). И разумеется, я написала ей, что мы готовимся к осеннему празднику, и даже пригласила в гости, если, конечно, она сможет приехать.
В недавно полученном мной письме Элиза рассказывала о семье Вудкоков, которые приехали в отель из Бруклина. «Сам мистер Вудкок – крупный финансист, а его жена – актриса, вернее – была актрисой, когда они познакомились, и выступала на Бродвее! Их сыну, маленькому Чарли Вудкоку, всего четыре, и он – настоящий ангелочек. К несчастью, он с рождения не может ходить. Я не знаю, как называется эта болезнь (спроси у своего Уилла), но его ножки выглядят слишком маленькими для его возраста. Его сестре Марте семь, и она – прелестная и очень живая девочка. Ей очень понравились наши розы, и она хочет выучить все их названия. Вудкоки надеются, что вода источника поможет Чарли. Они сняли у нас номер на целый месяц. Я была настолько уверена, что купания принесут малышу пользу, что чуть было не сказала им, что месяц – это слишком долго и что недели за глаза хватит, но вовремя прикусила язык! А ты как думаешь, поможет ему вода?»
Но я не думала – я знала, что маленький Чарли Вудкок непременно выздоровеет.
* * *
Между тем подготовка к осеннему фестивалю действительно шла полным ходом, и дел у меня было по горло. Из развлечений я запланировала катание в фургонах (на самом деле это были обычные ломовые телеги, но я придумала оборудовать их парусиновыми тентами, чтобы они напоминали повозки первопоселенцев), игру «поймай яблоко», соревнование по поеданию пирогов и ужин с жареными цыплятами, сладким картофелем и десертом. Вечером, конечно, будут танцы под оркестр и, возможно, конкурс исполнителей чарльстона. Все это, однако, надо было наилучшим образом организовать, и я работала, не щадя ни сил, ни времени.
И продолжала толстеть.
В июле мои дни так и не наступили. Не было их и в августе. Теперь я была почти уверена, и можно было сообщить новость Уиллу. По этому случаю я приготовила его любимый ужин: пожарила цыпленка и испекла печенье с кремом – точь-в-точь такое, какое когда-то готовила Уиллу его мать. На сладкое был трехслойный шоколадный торт.
В ожидании Уилла я зажгла свечи, потом зачем-то протерла буфет, который и так сверкал. Я порхала по всему дому, словно маленькая глупая пчелка, которая старается добиться полного совершенства. Когда наконец хлопнула входная дверь, я бросилась в прихожую и встретила Уилла бокалом особого яблочного вина, которое мистер Миллер, владелец самого большого в городе фруктового сада, готовил каждое Рождество.
– В чем, собственно, дело, дорогая? – спросил Уилл, когда я провела его в гостиную, где был накрыт стол. – Сегодня какой-то праздник?
– Праздник, – подтвердила я.
Он слегка приподнял брови:
– Какой? Я что-то не…
– Что-то вроде дня рождения.
– Но до моего дня рождения еще полгода. А у тебя день рождения и вовсе в мае.
– Да, этого дня рождения тоже придется подождать, – сказала я, не в силах сдержать улыбку.
Уилл сел за стол. Потом его глаза вдруг расширились и он так резко вскочил, что задел бедром за столешницу, едва не опрокинув вино.
– Я не позволю навешивать на мою дочь ярлык ненормальной! – с напором повторял отец.
– Ради всего святого, Тед, – возражала мама, – какой же это ярлык? Это болезнь! И кстати, мне сказали, что она часто передается по наследству. Лекси получила ее от тебя! Значит, это ты виноват, что наша дочь заболела!
– Чушь собачья! – заорал отец. – Прежде чем обвинять меня в том, будто я передал что-то нашей дочери, подумай о своей наследственности! Да твоя собственная мать уже несколько десятилетий не покидает дом, просто шагу за порог не делает! По-твоему, это нормально?!
– С Новым годом, Джекси, – сказала Лекси и, вылив свой «Ширли Темпл», к которому она так и не притронулась, в горшок с цветком, ушла к себе в комнату.
За последующие несколько месяцев, пока ей делали разные анализы, подбирали лекарства, водили к психиатрам и психотерапевтам, моя сестра превратилась в тень, в отдаленное подобие себя прежней. Она как будто утратила глубину, сделавшись плоской, двухмерной, словно вырезанная из бумаги кукла. После того как ей поставили диагноз, Тед прожил с нами меньше полугода. Он постоянно ругался с мамой и с врачами, наотрез отказываясь от любых лечебных программ, которые они предлагали. Однажды, вернувшись с работы домой, мама не нашла ни одного пузырька с лекарствами, которые прописали Лекси. Вернее, только пузырьки она и нашла: их содержимое Тед спустил в унитаз.
– Какого черта, Тед?! – только и спросила она.
– Лекси их терпеть не может, – был ответ. – Эти таблетки превращают ее в зомби.
– Эти таблетки купируют симптомы! – крикнула мама. За прошедшие месяцы она уже освоила медицинскую терминологию. Одновременно она попыталась вырвать у него из рук коробочку с лекарствами, которые отец еще не успел выкинуть, но он увернулся.
– Симптомы?! – заорал Тед. – Лекарства лишают ее эмоций! С каких это пор способность чувствовать и переживать считается болезнью, Линда? Только эта способность и делает человека человеком!
И, бормоча ругательства, он бросился к двери, собираясь укрыться в своей художественной студии, которую оборудовал в гараже, но мама не отставала. Они так громко кричали, что мы с Лекси слышали их даже в кухне.
Спор завершился тем, что мама велела Теду убираться. Тогда нам не казалось, будто произошло что-то из ряда вон выходящее. Подобное случалось и раньше, и каждый раз отец возвращался. На этот раз, однако, все было иначе. Мама действительно выгнала его, выгнала раз и навсегда, и за это Лекси ее возненавидела. Она всегда была очень близка с Тедом, любила его больше, чем маму, и продолжала хранить ему верность даже после того, как ему пришлось нас покинуть.
На маму разрыв тоже подействовал довольно сильно. По дому она перемещалась точно сомнамбула. Сердце ее было разбито, хотя она знала, что поступила правильно: если бы Тед остался, со всеми надеждами на то, что Лекси сумеет справиться с болезнью, пришлось бы распрощаться. Его уход давал хотя бы крошечный шанс на более или менее благополучный исход.
Тед снял квартиру в городе над баром «У Эла» и, взяв у приятеля напрокат небольшой пикап, в два-три приема перевез туда свои вещи. Квартирка была маленькая, убогая, с одной спальней. Отец превратил ее в некое подобие художественной студии, где стояли кушетка и платяной шкаф. Если мы с Лекси навещали его по выходным, нам приходилось спать на полу, в спальных мешках, кое-как приткнувшись между стоящими на мольбертах холстами и незаконченными скульптурами. Питался Тед в основном в баре или разогревал в микроволновке готовые блюда и замороженные полуфабрикаты. Он стал больше пить, и мы с Лекси все реже навещали его по выходным – нам не доставляло ни малейшего удовольствия смотреть, как он методично надирается в хлам.
Когда Лекси поступила в колледж, Тед неожиданно выехал из квартиры над баром и подался на юг. Некоторое время он переезжал с места на место, пока в конце концов не осел в самой южной точке Соединенных Штатов – на Ки-Уэсте. После того как он покинул Массачусетс, мы его почти не видели. Только один или два раза в год он приезжал на машине в Новую Англию с мешками дерьмовых подарков и ворохом рассказов о жизни во Флориде, где он общался с художниками, стриптизершами, рыбаками и серфингистами. Пил он по-прежнему много, но выглядел более счастливым. Кажется, он даже поздоровел, хотя, быть может, все дело было в покрывавшем его лицо красивом бронзовом загаре. На Ки-Уэсте он начал писать местные пейзажи, которые продавал туристам. Пожалуй, впервые в жизни Тед зарабатывал себе на жизнь искусством.
Потом и я поступила в колледж и отправилась в Сиэтл. Туда Тед не приезжал ко мне ни разу. Даже на выпускной.
* * *
Наша мама не стала встречаться с другим мужчиной. Незадолго до смерти она призналась мне, что всю жизнь любила только одного человека – нашего отца. «Настоящая любовь может быть только одна, – сказала мама. – По сравнению с ней все остальное кажется мелким и незначительным. С Тедом, несмотря на все его недостатки, я чувствовала себя целой. Иногда я даже думаю, что нас удерживали вместе наши слабости. И быть может, этого порой оказывается достаточно».
Мама умерла три года назад, умерла после долгой и мучительной борьбы с раком груди. В ее последний месяц, уже в хосписе, мы бывали у нее каждый день – и я, и Лекси, и Тед, который прилетел из Ки-Уэста и привез флоридский пирог с лаймом и целый чемодан своих старых набросков, сделанных много лет назад. Он кормил маму кусочками пирога и показывал рисунки, каждый из которых относился к какому-то эпизоду их совместной жизни. На одних рисунках был Ниагарский водопад, где они проводили медовый месяц, на других – беременная мама сидела голышом на кровати в их первой крошечной квартире и безмятежно улыбалась, на третьих она была уже с Лекси на руках или сидела под новогодней елкой и смеялась. Еще на нескольких рисунках Тед запечатлел нас с Лекси: на качелях на заднем дворе, в костюмах инопланетян (мы готовились к Хеллоуину), на заднем сиденье машины. Он и мама рассматривали рисунки, а мне вдруг показалось, что время повернуло вспять и они снова вместе: переворачивают страницы старого семейного альбома и вспоминают, вспоминают, вспоминают давние счастливые дни.
Мама умерла, держа Теда за руку и слушая, как Лекси рассказывает какую-то длинную и совершенно неправдоподобную историю, которая тянулась и тянулась без конца…
* * *
– Как странно, – сказала я, делая большой глоток кофе, который сварила Диана. – От всей семьи остались только ты, я да Тед. – Я огляделась по сторонам. – И еще этот дом…
Глава 10
17 августа 1929 г.
Лейнсборо, Нью-Гэмпшир
– Этель! Этель! – Уилл тряс меня за плечо.
Я открыла глаза и села. Сердце бешено стучало в груди, ночная рубашка промокла от пота.
– Опять кошмары? – участливо спросил он, нежно гладя меня по волосам.
Я только кивнула. Меня не оставляла уверенность, что чудовище, преследовавшее меня во сне, только что выскользнуло из комнаты, каким-то образом проникнув в реальный мир из мира сновидений.
Выскользнуло, оставив после себя острый запах сырости и тухлых яиц.
– Ты чувствуешь этот запах? – проговорила я.
– Какой запах? – несколько нервно спросил Уилл.
– Ах нет, это просто мой сон… Какая я глупая!.. – Я выдавила смешок, чтобы показать ему, что все это действительно глупости. Бледный квадрат окна на противоположной стене начинал светлеть, и я подумала, что солнце, должно быть, только что взошло.
– Пойду приготовлю завтрак.
Уилл несильно сжал мою руку.
– Это всего лишь сны, Этель. Не думай о них, они не причинят тебе вреда.
Я не ответила. Накинув халат, я вышла на кухню, насыпала в перколятор кофе и поставила на плиту.
Проблема была не только в странных снах и кошмарах, которые терзали меня чуть не каждую ночь. С некоторых пор я наблюдала у себя некоторые физиологические симптомы: легкую тошноту, тяжесть в груди и отечность ног. Некоторые из моих платьев стали мне откровенно тесноваты в поясе, но я все еще не смела признаться себе, что моя надежда сбылась. Во всем виновата слишком сытная пища, говорила я себе, – все эти торты со взбитыми сливками, булочки с маслом, запеченные яйца и прочие лакомства. Надо будет поменьше есть, пока меня окончательно не разнесло.
Каждое утро, едва проснувшись, я отправлялась готовить завтрак, в надежде отвлечься от того, что занимало меня сильнее всего. Я приносила в столовую свежие газеты и читала Уиллу заголовки: президент Гувер отпраздновал свое пятидесятипятилетие (на торжество были приглашены Чарльз и Энн Линдберг); Бейб Рут совершил пятисотую круговую пробежку; Уинстон Черчилль выступил с речью в Оттаве. Я читала, и мне казалось странным, что Земля продолжает вращаться как ни в чем не бывало, а газеты печатают фотографии людей, которые даже не подозревают о моем существовании.
– Я – миссис Этель Монро из Лейнсборо, штат Нью-Гэмпшир, – шептала я им, чтобы они знали.
Иногда, когда я чувствовала себя совершенно растерянной и мне начинало казаться, что я куда-то уплываю, я до крови колола себя булавкой.
* * *
С Элизой Хардинг мы каждую неделю обменивались письмами. Ее посланий я ждала с нетерпением – меня очень интересовали новости из отеля: какие розы распустились в саду и удалось ли поймать павлина, который ни с того ни с сего удрал в лес. В июле Элиза написала мне о постояльце, которого источник избавил от хромоты. В начале августа я узнала о женщине, страдавшей тяжелой формой астмы. Бедняжка едва могла дышать, но после трех погружений выбросила лекарства и всю ночь протанцевала в ресторане отеля. Но вода источника не только исцеляла болезни.
«Еще в июне, незадолго до вашего с Уиллом приезда, – писала мне Элиза, – у нас побывал один музыкант из Нью-Йорка. Больше всего на свете он хотел стать известным, и вот это-то свое желание он загадал, когда приехал к источнику. Его имени я тебе не назову, но если ты прямо сейчас включишь радио, ты почти наверняка услышишь одну из его мелодий. Они сейчас невероятно популярны. Говорят, теперь он пишет музыку для Голливуда».
В ответных письмах я рассказывала о подробностях своей жизни в Лейнсборо, хотя они и не шли ни в какое сравнение с захватывающими новостями из отеля. Я писала о работе Уилла, о том, как я каждую неделю помогаю ему с отчетностью – составляю списки вызовов на дом и приемов в кабинете (два доллара за визит), как веду приходно-расходные книги и реестр должников.
«Жизнь сельского врача не богата интересными событиями, – писала я Элизе. – Уилл, конечно, принимает и у себя в кабинете, но бо́льшую часть его работы составляют домашние вызовы. Так, на прошлой неделе Уиллу пришлось вскрывать одной женщине гнойник на ноге и ездить к фермеру, который лишился глаза после того, как его лягнула ломовая лошадь».
Время от времени я просила у Элизы совета, что делать с цветами в нашем саду, на которые напала тля, рассказывала о леди из нашего швейного кружка и описывала, чем занимается каждая из них (лоскутными одеялами, летними платьями, кружевными занавесками и прочей ерундой). И разумеется, я написала ей, что мы готовимся к осеннему празднику, и даже пригласила в гости, если, конечно, она сможет приехать.
В недавно полученном мной письме Элиза рассказывала о семье Вудкоков, которые приехали в отель из Бруклина. «Сам мистер Вудкок – крупный финансист, а его жена – актриса, вернее – была актрисой, когда они познакомились, и выступала на Бродвее! Их сыну, маленькому Чарли Вудкоку, всего четыре, и он – настоящий ангелочек. К несчастью, он с рождения не может ходить. Я не знаю, как называется эта болезнь (спроси у своего Уилла), но его ножки выглядят слишком маленькими для его возраста. Его сестре Марте семь, и она – прелестная и очень живая девочка. Ей очень понравились наши розы, и она хочет выучить все их названия. Вудкоки надеются, что вода источника поможет Чарли. Они сняли у нас номер на целый месяц. Я была настолько уверена, что купания принесут малышу пользу, что чуть было не сказала им, что месяц – это слишком долго и что недели за глаза хватит, но вовремя прикусила язык! А ты как думаешь, поможет ему вода?»
Но я не думала – я знала, что маленький Чарли Вудкок непременно выздоровеет.
* * *
Между тем подготовка к осеннему фестивалю действительно шла полным ходом, и дел у меня было по горло. Из развлечений я запланировала катание в фургонах (на самом деле это были обычные ломовые телеги, но я придумала оборудовать их парусиновыми тентами, чтобы они напоминали повозки первопоселенцев), игру «поймай яблоко», соревнование по поеданию пирогов и ужин с жареными цыплятами, сладким картофелем и десертом. Вечером, конечно, будут танцы под оркестр и, возможно, конкурс исполнителей чарльстона. Все это, однако, надо было наилучшим образом организовать, и я работала, не щадя ни сил, ни времени.
И продолжала толстеть.
В июле мои дни так и не наступили. Не было их и в августе. Теперь я была почти уверена, и можно было сообщить новость Уиллу. По этому случаю я приготовила его любимый ужин: пожарила цыпленка и испекла печенье с кремом – точь-в-точь такое, какое когда-то готовила Уиллу его мать. На сладкое был трехслойный шоколадный торт.
В ожидании Уилла я зажгла свечи, потом зачем-то протерла буфет, который и так сверкал. Я порхала по всему дому, словно маленькая глупая пчелка, которая старается добиться полного совершенства. Когда наконец хлопнула входная дверь, я бросилась в прихожую и встретила Уилла бокалом особого яблочного вина, которое мистер Миллер, владелец самого большого в городе фруктового сада, готовил каждое Рождество.
– В чем, собственно, дело, дорогая? – спросил Уилл, когда я провела его в гостиную, где был накрыт стол. – Сегодня какой-то праздник?
– Праздник, – подтвердила я.
Он слегка приподнял брови:
– Какой? Я что-то не…
– Что-то вроде дня рождения.
– Но до моего дня рождения еще полгода. А у тебя день рождения и вовсе в мае.
– Да, этого дня рождения тоже придется подождать, – сказала я, не в силах сдержать улыбку.
Уилл сел за стол. Потом его глаза вдруг расширились и он так резко вскочил, что задел бедром за столешницу, едва не опрокинув вино.