Театр тьмы

– Нет, думаю. Кажется, Райан.

– Райан Хаммилтон, – повторила за мной подруга. – Да-к я его знаю!

– В смысле? Старику сейчас не меньше 90 лет.

– Нет, не в этом смысле. Когда я училась в магистратуре, один из профессоров – уже не помню, кто именно, – дал задание: написать небольшой очерк про этого самого Хаммилтона. И еще съездить в полицейский архив и сделать пару фотографий его личных вещей, которые покоятся за стеклом на витрине, как предметы гигиены самой Клеопатры. Этот инспектор был важной шишкой в двадцатом веке. Но сейчас уже мертв.

– Значит, будет проще узнать о нем, – уже почти обрадовалась я.

– Не сказала бы, – заметила Джейн. – У знаменитых людей, которые постоянно находятся перед камерами, гораздо больше секретов и скелетов в шкафу, чем у серийных убийц. Ты сама говоришь, что он подозрительный тип. Мог получить премию за Кристофера, а вместо этого повесил на него хулиганство.

– И поножовщину, – добавила я.

– Если он никого не убил, это не такое уж большое преступление.

– Но все же не украсть сумку с картошкой у старушки, которая шла с рынка.

– Сара, не драматизируй. Мы не в театре.

– Спасибо. Хорошее замечание, – съязвила я. – Ладно, прости. Кажется, я уже устала.

– Вот и я так думаю, – вздохнула Джейн.

– Но да, вряд ли инспектор – убийца Эмили. Нельзя забывать и о других жертвах, которые гибли, как мухи, с приездом в их страну театра «GRIM», – заметила я.

– Именно. Тем более Эндрю Фаррел, актер из психиатрической больницы, сказал тебе, что «ОН был в числе грабителей почтового поезда». Сара, думаю, нам даже искать ничего не нужно. Все и так ясно. Руководитель театра Кристофер Бейл. И у него явно не все в порядке с головой. Ты говорила, что убийства происходят раз в одиннадцать лет. Только маньяки так дотошны до своих преступлений. Слышала про маниакальное состояние?

– Да. Еще в универе к нам приходил криминальный психолог. Он рассказывал, что чаще всего маньяки страдают от маниакального синдрома – они убивают жертв по одному сценарию, никогда не нарушают традиций и думают, что совершают добро.

– Вот. Это все объясняет. Молодой актер, травмированный несостоявшейся любовью, обезумел, убил Эмили, а потом решил, что его долг – избавляться от всех журналистов.

– Только почему раз в одиннадцать лет? Обычное число… Почему все-таки не двенадцать или не десять?

– Он познакомился с Эмили в ноябре? Это одиннадцатый месяц в календаре. Возможно, дело в этом. Что-то вроде триггера.

– Еще я слышала, что одиннадцать – это число Дьявола.

– Ты все еще думаешь, что художественный руководитель театра – дух?

– Нет, не думаю, – раздраженно ответила я. – Просто радоваться рано, это могут быть только предположения. К тому же Эндрю немного не в себе, его слова мало весят. Но и версию экспедитора «Таймс» Джона Райли я не могу сбросить со счетов. Он свидетель.

– И что теперь делать? Идти в храм и молиться об изгнании чужака? Это же бред. Надо копать дальше, – съязвила в ответ Джейн.

– Да, надо, – тихо ответила я, зажмурив глаза. Из-за напряженного разговора у меня разболелась голова.

– Ладно, верить всему нельзя. Тогда давай проверять всю информацию. Времени остается все меньше – тебе скоро статью сдавать, а у нас толком ничего не готово, – заметила Джейн. – Может, пока я спрашиваю деда, ты еще раз сходишь в психиатрическую больницу и поговоришь с Эндрю? Теперь ему можно задать более конкретные вопросы. Не факт, что он ответит, но мало ли. В будущем его слова могут быть зацепкой или подтверждением новой информации. Все-таки с ограблением поезда он помог.

– Как раз думала об этом. Утром съезжу.

– Отлично, тогда спокойной ночи. А я, как что-то узнаю, сразу наберу тебя.

– Хорошо, спокойной ночи.

Я отключила вызов и тяжело вздохнула. Картинка в голове начала складываться. Я уже не сомневалась, что директор и художественный руководитель театра «GRIM» – сбежавший из тюрьмы Кристофер Бейл. По моим подсчетам, ему должно было быть около восьмидесяти лет. И никакой мистики. Все просто. Убийца – разгневанный человек. А они бывают похуже самого дьявола. Даже если у меня и возникали мысли насчет сверхъестественного, я быстро остывала к ним, не забывая о логике и рациональных вещах.

На тот момент я совсем забыла о словах бывшего актера театра «GRIM» Эндрю Фаррела. «Может ли живой человек не меняться с годами? Не стареть?» – спросил он у меня с серьезным выражением лица.

Может ли живой человек не меняться с годами? Не стареть?

А на следующее утро, когда перед выходом в больницу я открыла ящик письменного стола, чтобы взять тетрадь Эмили с собой и показать ее Эндрю, меня ждал неприятный сюрприз – записи журналистки не исчезли, но лежали не так, как их убрала. Я точно помнила, что сверху тетради положила обычный листочек А4. Теперь же этот листочек лежал под тетрадью, а не над ней. В комнате кто-то был.

«Джеймс копался в моих вещах, пока я отходила в ванную? Но зачем?» – с тревогой спросила я у себя, не находя ответа.





9




Во второй раз психиатрическая больница Бетлем показалась еще более мерзкой, чем в первый. На улице был ливень, делая из некогда бледно-красного здания нечто похожее на кровавый и обвалившийся сарай. А ведь многие люди, попав в это место, не покидали его живыми и должны были требовать комфортных условий… Должны были. Я усмехнулась. Напичканные таблетками непонятного происхождения и изнуренные каждодневными шокотерапиями пациенты умирали в лазаретах. И они не имели права что-либо требовать.


Я шла к больнице под зонтом, ненавидя всех и вся. Настроение испортилось с самого утра. Только разлепив глаза, позвонила Джейн и сообщила, что сегодня после обеда меня ждет работа от ее друга из «Дейли мейл онлайн».

– Замечательно, – процедила я сквозь зубы, смутно представляя, где именно меня будет носить после обеда. Ноутбук брать не хотелось. Мне предстояло прожить сложный день, а дополнительная тяжесть в руках только бы ухудшила положение дел. Поэтому я оставила технику дома.

Когда я подошла к посту охраны, меня встретили те же самые мужчины, что и в первый раз. Я прошла на территорию больницы, ничего им не сказав. Дождь все еще лил как из ведра. От него не спасал даже зонт. Мои джинсы промокли и стали неприятно прилипать к коже. Стараясь не обращать внимания на эту мерзость, я поднялась по ступенькам и, открыв дверь, вошла в главный корпус больницы. В нос тут же ударил запах ядреной хлорки.

– Здравствуйте, я пришла к пациенту Эндрю Фаррелу, – сообщила я женщине, которая сидела в регистратуре вместо уже знакомой мне девушки с хвостиком и грустными глазами.

– Вы кто? – не поздоровавшись, задала вопрос медсестра. Ее кудрявые каштановые волосы до плеч и ярко подведенные глаза, кажется, спросили об этом же. Они явно жили на ней своей жизнью.

– Миссис Грейс, – прочитав фамилию женщины на ее бейдже, я улыбнулась, – мне нужно к Эндрю Фаррелу.

– Вы кто? – вновь спросила миссис Грейс. – Так сложно ответить? У нас отчетность.

– Меня зовут Сара Гринвуд, я приходила к этому пациенту около трех недель назад, но у меня не спрашивали имени, сказали только поставить инициалы в тетради.

– Ясно дело, – прыснула женщина и посмотрела на меня, как на дурочку. – Сидела тут одна. Пускала всех направо и налево, вот ее и уволили.

– Хорошо. Но я пришла к знакомому. Вы пропустите меня? Эндрю Фаррел на втором этаже. В принудительном отделе. Разве незнакомец мог бы владеть такой информацией?

– Кем вы приходитесь пациенту? – все так же глядя на меня, холодно спросила миссис Грейс.

– Знакомая, – ответила я уверенно.

Женщина, просканировав мое лицо, все-таки опустила взгляд на клавиатуру и, кажется, начала забивать в поисковик имя Эндрю.

– Эндрю Фаррел? – все так же безучастно и холодно.

– Да.

– Второй этаж, принудительное отделение?

– Да.

– Попал сюда в 1997‐м с диагнозом «шизофрения»?

– Да, – в третий раз ответила я, закипая от злости. Мне хотелось как можно скорее остаться с Эндрю наедине, а эта миссис Грейс сильно тормозила.

– Он умер, – сказала женщина и подняла на меня взгляд. – Разве знакомые не должны этого знать?

– То есть… как это… умер?

Я неосознанно оперлась о стойку регистратуры. К тошноте из-за хлорки прибавились головокружение и легкий озноб.

– Вот так. Самоубийство. Три недели назад. Нашли в палате. Задушил себя порванной тканью от рубашки.

«Задушил себя порванной тканью от рубашки, – эхом в голове отозвались слова медсестры. – Порванной тканью от рубашки».

– Девушка, дать вам воды? Вы побледнели.

– Все в порядке, – сказала я с придыханием. – Не каждый день слышу такие новости.

Женщина пожала плечами. Ее взгляд снова стал суровым. Ни капли сочувствия и человечности. Умер человек, и ладно. Она сообщила о смерти Эндрю, как о погоде на завтра, – с беззаботностью в голосе.

– А вы не могли бы позвать санитара, который занимался этим пациентом? Я бы хотела с ним поговорить.

– Фамилия и имя?

– Кажется, Кевин. Фамилию не помню.

Медсестра закатила глаза, но все-таки начала медленно печатать на клавиатуре.

– Кевин Брук. Младший санитар. – Женщина подняла на меня глаза. – Но у него сегодня выходной.

– А вы не подскажете номер его телефона? Это очень важно.

– Милочка, я вам что, горячая линия? Или телефонный справочник?

– Простите, – прошептала я, прекрасно понимая, что медсестра не обязана давать номер телефона санитара. По-хорошему, она вообще не имела права так подробно отвечать на расспросы о погибшем пациенте. Я – обычная незнакомка. Она – работник медицинского учреждения, которому запрещено разглашать информацию кому попало.

– Все равно спасибо вам, – сказала я, убирая руки со стойки и понимая, что ловить здесь больше нечего.

Но только я развернулась к выходу, как за моей спиной раздался шепот медсестры: