Театр тьмы

– О’кей. – Губы актера снова расплылись в улыбке от уха до уха. Удивительно – передо мной стоял взрослый парень, но он всем своим видом заставлял меня думать, что ему не больше семнадцати. «Только в таком возрасте можно быть таким милым», – подумала я.

– Мисс, вот, вы улыбаетесь, это уже хорошо.

– Не нужно обращаться ко мне официально, – смущенно сказала я. Никогда не любила общаться со сверстниками, как на приеме у герцогов.

– Просто Сара?

– Да, так будет лучше. Не против, если и я буду называть вас просто Отис?

– Я только за. Не люблю всю эту английскую шелуху.

Странно, но в этот момент мне показалось, что я нашла друга. Свет, который исходил от парня, казался уютным и домашним.

– Бармен еще занят, – произнес Отис и показал на диван: – Может, присядем? Сейчас они с Циркачом обсуждают спектакль с руководителем. Это очень важно и займет еще пару минут.

– Да, я знаю, что у вас после представлений разбор полетов. Сильно им там достается?

– Я ушел сразу же, как только Циркач стал отчитывать Бармена за то, что тот плохо изобразил удивление в каком-то там эпизоде. Ой, ну, то есть Тома. Говорил Дэвид, – забубнил Отис. – Прости, ты, наверное, не знаешь, что у всех наших есть прозвища? Мы так привыкли к ним, очень редко обращаемся друг к другу по именам.

– Я знаю, поэтому можешь говорить так, как тебе удобно. – Я улыбнулась. Отис повернулся и некоторое время смотрел на меня, чуть прищурившись.

– Здорово, – наконец сказал он и снова сел прямо.

Не знаю, может специально, а может и нет, но Отис посадил меня с правой стороны. Он сделал так, чтобы я не видела татуировку на его шее. Хотя его метки не вызывали во мне сильной тошноты. Благодаря неровному контуру и неяркой краске, выглядели они почти безобидно.

– А у вас с братом какие прозвища? – спросила я. Тишина, которая пролегла между мной и актером, начала слегка нервировать.

– У нас их нет. Мы сами как одно большое прозвище, – засмеялся парень. – Мы просто Близнецы.

– Насколько я знаю, актерам дают прозвища в зависимости от того, где их нашел художественный руководитель или откуда они родом. Разве у вас с братом нет такого места? Откуда вы? – не унималась я.

– Как же нет, есть, – Отис ухмыльнулся и, закинув ногу на ногу, произнес: – Мы с Деймоном детдомовцы. До семнадцати лет ночлежка, как мы ее про себя называем, была нашей обителью. Обителью горя, разочарований и побоев.

От этих слов я поежилась. Я не понаслышке знала, что такое детские дома. На первом курсе одногруппница писала про них статью и пригласила в один из приютов. Когда мы приехали туда, казалось, пересекли черту, разделяющую современное время и то, что называлось Средневековьем. Нас встретили зашуганные дети в старой потрепанной одежде и с поломанными игрушками в руках. Но не вещи больше всего поразили, а глаза воспитанников – в них не было ничего, кроме боли и зарождающейся на закромах душ ненависти. Дети разных возрастов (от совсем малышей до подростков) смотрели на воспитательниц с ненавистью.

Да, знаю, не везде такие детские дома. Есть и те, где детей, оставшихся без родителей, любят и холят, но, глядя на Отиса, я поняла, что его жизнь прошла в детском доме, подобном тому, с которым мне пришлось столкнуться.

– Мы больше других хотим забыть наше прошлое. Поэтому, я – просто Отис, а брат – просто Деймон.

– А Том? – спросила я.

– Том? Бармен? Он тоже многое пережил. Мы редко об этом говорим, но…

Отис вдруг замолчал, словно решил дать оценку произнесенным словам. И тут в моей голове промелькнула мысль: «Отис тоже болтун, но не такой, как Том. Том, кажется, всегда взвешивает слова, а Отис напоминает горную реку – слова льются из него». Я увидела в младшем Близнеце больше искренности, чем в Харте. Том играл. Играл точно так же, как двадцать минут назад на сцене. А Отис был настоящим.

– Только не говори ему, что я все тебе рассказал, – вдруг понизил голос Отис.

– Это останется между нами.

– Мать Бармена – Лили – была известной примой в Королевском театре Шотландии. Все главные роли она играла в дуэте с ведущим актером этого же театра – Уильямом Теккерей. Гений во всех смыслах этого слова. Как его тезка – известный писатель. Надо же – и имя, и фамилия совпадают! Никогда об этом не задумывался. Так вот, когда мы бываем на гастролях в тех краях, нет ни одного директора театра, который бы не упомянул Уильяма и Лили при разговоре с нами, актерами. Они не знают, что Бармен – ее сын. Старшее поколение всего лишь сравнивает нашу игру с игрой своей любимицы. Особенно сильно они восхваляют Лили. Публика и администрация театра не просто любили ее – они восхищались и боготворили молодую женщину. Я видел ее на фотографиях: черные волосы, нежные черты лица, голубые глаза. Она влюбляла в себя каждого, кто имел честь взглянуть на нее, – Отис театрально смаковал слова, будто читая их со страниц книги. Никогда не слышала, чтобы люди так разговаривали. – Том получил от матери не так много красоты, но глаза у него ее. Что до друга, Уильяма… так они смотрелись с Лили потрясающе. Все помнят их и все восхищаются ими. До сих пор, представляешь? Но, по драматичным законам жизни, самые одаренные люди умирают раньше всех. Тому было четырнадцать. Королевский театр уехал на фестиваль в соседний городок, Глазго. Лили и Уильям были задействованы в одном спектакле на фестивале, но кто бы мог подумать, что именно он окажется последним в их карьере и жизни. Над головами актеров загорелась проводка. А ведь достаточно всего лишь одной искры, чтобы наряды, сшитые из тонких тканей, вспыхнули как солома. Ни у Лили, ни у Уильяма не было шансов спастись. Их доставили в местную больницу с сильными ожогами. Врачи говорили, что на теле Лили не было ни одного живого места. Как и на Уильяме. Они умерли через пару часов после случившегося, в реанимации. Так и не пришли в сознание. А в это время дома в Эдинбурге Том репетировал роль Отелло, чтобы, когда мама приедет, показать, чему он научился за время ее отсутствия.

Отис замолчал, поправил волосы и продолжил:

– Что было с Томом потом, я не знаю. Но, когда ему было восемнадцать лет, Ред, наш художественный руководитель, нашел его в захолустном баре недалеко от Лондона. Том играл посредственных персонажей перед неблагодарной публикой из алкашей – те закидывали его рыбьими хребтами. Но уже тогда Том был необычайно талантлив. Уж не знаю, гены это или его учила мать, но, когда я впервые увидел Бармена, так и сказал: «Он будет большим человеком в театральном искусстве». Взять хотя бы роль Жерома в «Косметике врага». Красавец, ведь, а?

Кстати, вы, журналисты, полные гадюки, – вдруг сказал Отис, и я посмотрела на него взглядом, полным удивления и страха. – Лили Харт была известной фигурой в мире театра, а вы начали полоскать ей кости после смерти. Интриганы плели вокруг нее паутины слухов, в том числе что она переспала чуть ли не со всей мужской частью труппы. А вы верили им и приписывали Лили фривольность, чрезмерную жажду быть любимой, бросая камни в отца Тома, который редко появлялся дома. Мол, это он во всем виноват, потому что военный. Не следил за женой, вот она и испортилась. Не представляю, что чувствовал Том, читая такие очерки в прессе.

Я боялась посмотреть на Отиса. Не было и сомнений, что Лили не выпускала из поля зрения желтая пресса. Только их газеты смердели ложью. Но почему тогда я чувствовала себя виноватой? В чем? Иногда чужие ошибки приносят нам больше стыда, чем собственные.

– Том поэтому долго не давал интервью для газет, – не дождавшись от меня хоть каких-нибудь слов, сухо сказал Отис. – Он дебютировал на сцене три года назад, если не ошибаюсь. Журналисты сразу заинтересовались новой звездой, но Том не раскрыл рта ни перед одним репортером. Странно, правда, что с тобой он все-таки вышел на контакт. Интересно, почему?

– Не знаю.

Мы замолчали и просидели в полной тишине еще минут пять. Но потом Отис вдруг спросил:

– Ты смотрела фильмы про Джеймса Бонда, агента 007?

– Смотрела, – не понимая, к чему этот вопрос, ответила я.

– У русских есть песня про него. Дурацкая, если честно. Попахивает дешевизной, я читал ее перевод. Но в ней зацепило пару строк. Цитирую: «Все девушки Бонда должны умереть. И любой режиссер знает об этом. Есть только один шанс спастись – вовремя выскочить из сюжета»[22]. Но я вот подумал: если все его девушки будут выходить из сюжета, то тогда с кем он останется? Что с ним будет? Без любви скучно жить.

Отис смотрел с мольбой в глазах, словно вопрос, который он задал, волновал его чуть ли не больше, чем социально-экономическая ситуация в стране. И в этот момент щелкнул дверной механизм, и из служебного коридора в холл вышел Том. Он был одет в черные брюки и черный плащ, а за его спиной виднелся черный рюкзак. Татуировку на шее он прикрыл темно-синим шарфом – единственной деталью одежды не черного цвета.


Может быть, мне показалось, но, когда Том вышел и увидел нас с Отисом, его лица коснулась злость. Но я уловила только тень от нее. Буквально через секунду он улыбнулся и сказал:

– Привет, Сара! Ну что, тебя уже очаровал наш дорогой Отис? Смотри, он такой – любит женское внимание больше, чем охлажденное вино.

– Не говори ерунды при девушке, – сказал Отис и встал с дивана.

Я поднялась вслед за ним и смущенно улыбнулась.

– Привет, Том.

Харт пристально посмотрел на меня, а потом резко перевел взгляд на Отиса.

– Тебя там Барон ждет. Хочет обсудить завтрашний спектакль, где ты будешь заменять брата.

– Ему не стало лучше?

– Нет. Все также.

Отис поджал губы и коротко кивнул. Потом нацепил на лицо улыбку и сказал:

– Эх, брат не вовремя схватил простуду. Что ж, приятно было познакомиться и провести с тобой время, Сара Гринвуд. Увидимся!

Парень помахал мне рукой и, не прощаясь с Томом, зашел в гримерный коридор. Когда Отис скрылся за дверью, я посмотрела на Харта с любопытством. Он показался не тем человеком, с которым я неделю назад сидела в кафе. Что-то изменилось в нем. Но не внешне – внутренне. Взгляд был злым, а лицо немного осунулось. Даже голос приобрел другие нотки – совсем не те, которые вчера звучали из телефона, когда я сообщила Тому, что его ежедневник у меня.

Кстати, ежедневник. Я полезла в сумку и, достав его, протянула хозяину:

– Держи.

– Спасибо.

Выражение лица Тома стало мягче. Но в глазах плескалось нечто неприятное и зловещее. Не знаю, в чем было дело – в Отисе или в спектакле, – но Харт вышел из гримерной явно не в духе. Признаться честно, я даже немного испугалась его.

– Тебе сейчас куда? – убрав ежедневник в рюкзак, спросил Том.

– На автобусную остановку в сторону Уайтчепл.

– Мне на метро. Нам не по пути.

– Ой, я забыла забрать плащ из гардероба, – воскликнула я. – Там, наверное, все уже закрыли.

– Не переживай, если что, найдем ключ и откроем.

Том подмигнул мне и пошел к лестнице. Снизу уже не доносилось звуков, свет выключили. Пока мы спускались в темноту первого этажа, я не могла не спросить, почему они не закажут нормальную, человеческую лестницу.

– Не думаю, что зрителям нравится подниматься по этой. Она слишком хлипкая и неудобная.

– Но ведь сюда приходят не ради нее, – заметил Том.

– Да, и все-таки неудобно. В гардероб ведет нормальная, с нее не боишься упасть.

– Мы подумаем об этом, хотя вряд ли Ред выделит деньги на лестницу. В последнее время он стал очень экономным, считает буквально каждый пенни.

– Ты говорил, что вы живете на сборы со спектаклей. Получается, сейчас к вам приходят меньше зрителей, раз художественный руководитель экономит?

Мы спустились на первый этаж. Том включил свет и, подойдя к спуску в гардероб, сказал:

– Кажется, открыт. Нам повезло, не придется искать ключи.

Актер оставил вопрос без ответа. Финансовая сторона театра «GRIM» оставалась тайной. Откуда у них были деньги на жизнь? Еще во время интервью Том рассказал, что актеры живут в большой съемной квартире недалеко от центра Лондона, а ведь это не дешевое удовольствие.



– Кажется, дождь на улице еще не закончился, – сказала Том, наблюдая, как я надеваю плащ. – У тебя есть зонт?

Мы стояли недалеко от выхода. Я все никак не могла нормально застегнуться. Молния предательски разъезжалась, когда я тянула бегунок на себя.

– Нет, – ответила я, сражаясь с плащом. – Но не страшно. Добегу.

– Молния сломалась? – спросил Том и подошел ближе. О зонтах он и думать забыл.

– Да, есть такое, – смущенно улыбнулась я. Почему именно сейчас она решила выйти из строя?!

– Давай помогу.

Он присел на корточки, я выпрямилась. Харт спустил бегунок к самому низу, прижал его пальцем и медленно начал поднимать. Дойдя до середины, Том встал и спросил: