Театр тьмы

14




Вечер выдался ветреным. Я вышла из автобуса и поежилась. На плечи был накинут плащ, а из-под него выглядывало легкое пастельное платье, которое я купила несколько лет назад на осеннюю свадьбу однокурсницы, а после надевала только летом.

«Красота требует жертв», – подумала я, клацая зубами. Ноги одеревенели от северного ветра, тело покрывалось гусиной кожей, а я семенила к театру, уверяя себя, что разоделась как принцесса не из-за Тома, а просто так, для настроения.

В этот вечер здание театра выглядело особенно мрачно. Над ним повисла дождевая туча цвета запекшейся крови, а ветер, обдувающий каменную глыбу со всех сторон, у входа усиливался. Даже вороны не каркали. Их вообще не было видно. Наверное, укрылись на чердаке от надвигающегося ненастья.

Но, как только я зашла в театр, меня, как шарф, окутало тепло, а в нос ударил запах кофе.

– Добрый вечер, мисс, – послышался серьезный мужской голос, и я, немного испугавшись, повернулась, чтобы посмотреть, кто ко мне обратился.

На меня смотрели темно-карие глаза. Пристально, с любопытством. Я открыла было рот, чтобы поприветствовать Барона, но не успела сделать и вдоха. Он продолжил:

– Вы – Сара Гринвуд?

– Д-да, – неуверенно промямлила я, будто бы он назвал чужое имя, а я на него откликнулась. – Да, я Сара.

– Проходите, – Барон жестом пригласил войти, даже не улыбнувшись.

– Спасибо, – я коротко поклонилась и немедля прошла внутрь.

Несмотря на тепло, наполняющее театр, мое тело еще больше стало колотить от холода. Взгляд, которым наградил Барон, замораживал. Может быть, мне только показалось, но в его глазах плясали черти, когда он произносил мое имя своим низким мужским басом. Ей-богу, его голос пробрал меня до костей.

Отойдя чуть дальше, я расстегнула плащ и стала делать вид, что разглаживаю руками платье, хотя на самом деле не могла отвести взгляда от Барона. Он стоял у входа и чопорно приветствовал легким поклоном каждую зрительницу. Они смущенно ему улыбались, показывали билеты и проходили в помещение.

Барон был невысоким – метр семьдесят пять, не больше. Коренастый, упитанный, с широкой спиной и волевым подбородком. Он напоминал главаря мафии или… убийцу. Он не улыбнулся ни одной девушке, у которой принимал билеты. Казалось, его лицо – каменная глыба. Никаких черных усиков, завернутых вверх. Ухоженная бородка, высокий лоб, густые брови. Барон был одет в классический костюм под стать его прозвищу, но не походил на дворецкого.

Сглотнув, я сняла плащ и пошла к лестнице, которая вела на цокольный этаж, в гардероб. Там меня встретил юноша. Когда он протянул номерок, я, не рассматривая цифры, сразу убрала его в сумочку. Я помнила, какие проблемы он принес мне во время первого визита в театр – сильный ожог. Я не могла избавиться от покраснения неделю. Обошлось без волдырей, но это не отменяло факта, что жилось мне несладко.

Потом я поднялась по винтовой лестнице на второй этаж. Вместо Циркача возле входа в зал стоял другой актер. Это был Ирландец – его зализанная рыжая шевелюра напоминала маяк в морском порту. Он любезно встречал каждую зрительницу и искренне улыбался. Когда пришла моя очередь пройти на место, я, пересилив волнение, взглянула на него и выпалила:

– Здравствуйте. Я пришла по приглашению. Куда мне можно сесть?

Я произнесла слова так, как репетировала дома. Заученное предложение напоминало гладко высеченные колья или речь робота. Но это ни капли не смутило Ирландца. Он сверкнул зелеными глазами, улыбнулся и мягко произнес:

– Прошу вас, мисс, первый ряд, крайнее место слева.

– Спасибо. – Я попыталась изобразить подобие улыбки, хотя лицо как зацементировали.

В каждом актере я видела убийцу и не могла избавиться от ледяного страха. Даже теплота, с которой встретил Ирландец, не избавила от тревоги. Только когда началось представление, я со спокойствием выдохнула. Как минимум на два часа я была защищена от их волчьих, цепких взглядов.

Я не читала рассказ Амели Нотомб «Косметика врага», но была немного знакома с творчеством писательницы. У нее был необычный стиль, острый ум и своеобразные сюжеты. Еще в школьные годы мне попался сборник с двумя ее рассказами: «Кодекс принца» и «Антихрист». Никогда не забуду, какие чувства и эмоции переполняли меня, когда я закончила их читать. Отвращение к персонажам граничило с безумной влюбленностью в них. Писательница искусно манипулировала читателями. Она писала так, что сначала тебе хотелось избить главного героя, а потом, через пару секунд, трепетно прижать к своему разгоряченному сердцу и пожалеть.

Я не знала, чего ожидать от спектакля «Косметика врага», но была уверена: в конце лишусь рассудка. Нотомб, создавая свои миры, именно этого и добивалась. При этом ее безумие всегда оставляло горьковато-сладкое послевкусие. Оно завораживало, отравляя.

«Прямо как театр, в котором поставили спектакль Амели», – подумала я с горечью.

Когда занавес разъехался, перед зрителем появился первый герой – молодой парень сидел в аэропорту в красном кожаном кресле и задумчиво печатал на ноутбуке. На подлокотнике стояла чашечка с кофе и лежал надкусанный бутерброд с колбасой и сыром. Рядом с креслом – большой чемодан с биркой владельца «Жером Ангюст».

Герой Тома.

Харт не был загримирован. Та же прическа, повседневный серый костюм – неизменный стиль многих деловых мужчин старше двадцати пяти лет. Но атмосфера вокруг Тома говорила, что передо мной незнакомец. Не британец Том Харт, а француз Жером Ангюст, которого я видела впервые в жизни. Том даже сидел не так, как во время нашей встречи в кофейне. Повороты головы, сдвинутые к переносице брови, задумчивое клацанье по клавиатуре, нервное приглаживание волос. Он сросся с ролью. Юноша на сцене очень отдаленно напоминал того, в кого я влюблялась.

Вскоре на сцене появился второй персонаж. Его играл Дэвид, Циркач. Длинные волосы актера были туго завязаны в хвост на затылке, темно-коричневый, потрепанный временем костюм неряшливо висел на нем, как тряпка на длинной вешалке. Его взгляд то и дело с хитрецой рассматривал вымышленный аэропорт, хотя я поставила бы всю свою месячную зарплату на то, что для актеров не существовало слова вымышленный. Они и правда сидели в многолюдном аэропорту.

– Здравствуйте, месье, – вежливо поприветствовал персонаж Циркача Жерома. – Обидно терять время, верно? Меня зовут Текстор Текстель. Будем знакомы?

Жером надменно поднял взгляд на непонятно откуда взявшегося мужчину, а после, ничего не ответив, снова уткнулся в ноутбук, будто слова Текстора были жужжанием мухи, прилетевшей на запах бутербродов и кофе.

Рейс Жерома задержали и он, нервничая, сидел за ноутбуком и работал. Начало спектакля было положено. Сидя в первом ряду, я ловила взгляды актеров, замечала каждую складочку на их лбах, напрягалась при каждом повороте сюжета и вздыхала, когда действие на сцене доходило до пика.

Только два персонажа – нервный Жером и порядком странноватый Текстор. Аэропорт. Задержка рейса. Нелепый и безумный диалог. Я сразу узнала почерк Амели Нотомб – резкий, острый, с каплей сумасшествия.

В конце спектакля я томно вздохнула. Нотомб снова ударила под дых. Я была поражена до глубины души развязкой, которую она написала для «Косметики врага».

Когда актеры вышли на поклон, весь зал зааплодировал невероятной игре, которую нам удалось лицезреть. Одна за другой зрительницы начали подниматься с мест, чтобы поблагодарить актеров за невероятный спектакль, прожитый ими на сцене. Ни Том, ни Циркач не играли. Они жили ролью, срастались с ней, забывали себя настоящих и делали все возможное, чтобы воссоздать тех, кто стоял за именами Жером и Текстор. И я верила актерам. Я верила им, как и другие девушки, сидящие в зале.

Том рассматривал зрительниц, а я не могла даже взглянуть на него. Актер снял маску персонажа и постепенно становился тем, кто мне понравился. Смотреть на него значило то же, что заживо снимать с себя кожу. Неосознанно задержав дыхание, я перевела взгляд на Циркача. Но он был слишком занят аплодисментами зрительниц, поэтому не заметил девушку, пялящуюся на него только затем, чтобы не видеть глаз его друга. Лазурных глаз, доводящих ее до безумия.


Когда занавес скрыл актеров от зрителей, я с облегчением вздохнула и одна из первых вышла в холл. В этот раз театр показался мне другим. Он не обжог, не оскалился. Наоборот, заворожил и влюбил в себя сильнее. Это было подозрительно. Словно затишье перед бурей.



Холл второго этажа опустел через десять минут после спектакля. Внизу, на первом этаже, еще слышались короткие смешки уходящих девушек, но с каждой минутой их было все меньше и меньше. Голоса постепенно растворялись, оставляя меня один на один с актерами загадочного театра.

Я стояла у старого рояля, и от тревоги мои внутренности скручивались в спираль. «Том не причинит мне боли», – подумала я и глубоко вздохнула. Не знаю, откуда появилось это убеждение, но только благодаря ему я не потеряла сознание в тот мрачный вечер после спектакля.

На улице, как и ожидалось, пошел дождь. Он мелодично стучал по крыше театра, по водоотводу. Мне стало покойно. Я с детства любила пасмурную и дождливую погоду. Прислушиваясь, прикрыла глаза. Я представила, как холодные капли проходят сквозь густой слой тумана и падают на асфальт, землю. В нос ударил запах свежести, свободы, любви. Любви к детству и дому. Воспоминания кружили вокруг, смеялись, как задиристые девочки, подкалывали, а я стояла не шевелясь и наслаждалась. Когда мне было лет десять-тринадцать, пока мама готовила на кухне, а отец пропадал на работе, я сидела в своей комнате, распахивала настежь окно и садилась за какой-нибудь подростковый детектив. Ностальгия по этому времени больно ранила, и я распахнула глаза.

Прошло еще пять минут. Я услышала на первом этаже приглушенные шаги. Они отдавались от стен и доносились до меня глухим эхом каблуков мужских ботинок. Потом я услышала позвякивание посуды, шум воды – парень или мужчина (я не видела, кто варил кофе) убирал рабочее место. Прикрыв глаза, я стала воображать действия театрального бариста, как если бы сама делала то, что стало моей каждодневной рутиной в конце смены.

Но мысленно я благодарила бариста за эти звуки, потому что слышать в этом театре хоть что-то, кроме своего дыхания и учащенного сердцебиения, было наслаждением.

От нечего делать я начала медленно прохаживаться по холлу. Еще раз рассмотрела люстру, провела пальцем по гладкому клапу рояля, дошла до кожаного дивана. Потом я подняла глаза на стену. На ней висела картина – маленький мальчик, хищно улыбаясь, глядел на меня. Присмотревшись, я увидела в его зрачках языки пламени.

– У этого театра нездоровая любовь к огню, – себе под нос пробубнила я, с отвращением отвернулась от картины и решила не рассматривать другие художественные изыски, развешанные по холлу.

Отойдя от дивана, я с любопытством посмотрела на черную дверь с табличкой «Вход для персонала». Тома так и не было.

«Только не заходи в служебный коридор, если меня долго не будет», – вспомнила я его слова и вдруг заметила, что на первом этаже воцарилась тишина. Казалось, даже дождь на улице убавил звук. Его почти не было слышно.

«Странно… обычно, чтобы промыть кофемашину, нужно как минимум минут десять», – подумала я, напрягаясь.

А потом случилось то, чего я боялась больше всего. Я не слышала ничего, кроме своего нервного дыхания и сердцебиения, которое напоминало готовящуюся ко взрыву бомбу. Тук. Тук. Тук. Я крепче сжала ручку сумки и, стараясь не паниковать, глубоко вдохнула.

«Сара, милая моя, ты просто фантазерка, вот и все. Успокойся», – твердил внутренний голос.

Я стояла посередине холла, глядя в окно. За моей спиной было три выхода. Три варианта, откуда мог выйти человек, убивающий журналисток. Первый выход: лестница, ведущая на первый этаж. Второй: зрительный зал. Третий: служебный коридор.

И когда за спиной скрипнула половица, сердце приготовилось проломить ребра и выскочить из груди, вопя от ужаса. Сзади кто-то стоял. Том? Но почему он не позвал меня? «Нет, – мелькнула мысль в голове, – это не Том. Он бы не стал подкрадываться».

Я перестала дышать, замерев от страха. Кончики пальцев заледенели, грудную клетку сдавил немой крик, а к горлу подступила тошнота. Ко мне приближались. Шаги. Он шел, как пантера, но я слышала скрип половиц. Здание было старым, ремонт тут не делали уже несколько лет. Пол подводил. А потом я почувствовала на затылке тепло. С каждой секундой оно все больше походило на огонь. Жар усиливался. Я с ужасом подумала, что горят мои волосы, но не могла занести руку и коснуться их. Тело не слушалось меня. Оно словно стало принадлежать кому-то другому. Я приказывала себе поднять руку, но не могла пошевелить даже пальцем. А жар все усиливался. Он касался моей шеи, спускался ниже, к лопаткам, окольцовывал бедра. Жар огня, пламени. Того адового пламени, как на татуировках.

«Неужели это конец?» – подумала я, чувствуя, что еще секунда, и тело полностью поглотит огонь. Он подбирался все ближе и ближе, желая завладеть гортанью.

«У всех убитых журналистов обугленная нижняя часть лица и язык». – Подсознание выкинуло на поверхность слова Джона, как мусор, и затихло.

Внизу раздался звон бьющейся посуды.





15




Я уже готова была закричать от ужаса, когда в холле послышался щелчок открывающейся двери. Жар исчез в ту же секунду, когда сладкий и обволакивающий голос спросил:

– Сара Гринвуд?

– А? – Я неуверенно повернулась на голос, словно только что вышла из транса.

– Что случилось? Вы вся бледная. – Ко мне подлетел один из близнецов. Это его голос напомнил карамель. Отис Фишер.

– Все в порядке, просто никак не могу отойти от спектакля. – Улыбнуться не получилось. Но я хотя бы попыталась. В этот момент внизу кто-то причитал, собирая осколки разбитой посуды. Значит, звон мне не померещился. А жар?

– О, да, сильная вещь… – немного сконфуженно сказал Отис. Он посмотрел на меня с жалостью, закусив нижнюю губу.

Мы простояли не меньше минуты, глядя друг на друга и пытаясь прочитать в глазах то, чего не могли произнести вслух. Отис оказался милым, высоким парнем. Его светлые волосы были растрепаны, карие глаза наполняла печаль. Он стоял передо мной в белой футболке и голубых шортах, доходящих ему до колен.

– Меня зовут Отис Фишер, – вдруг воскликнул он, перестав жевать губы. Он растянул губы в улыбке и протянул мне руку.

– Очень приятно, Сара Гринвуд. – Я ответила на рукопожатие и вдруг почувствовала, как страх в душе начинает рассасываться. Будто бы пару минут назад ничего не произошло.

– Все хорошо? – снова спросил Отис, заглядывая мне в глаза. – Мисс Гринвуд, вы выглядите так, словно обдумываете план по захвату мира.

– Все нормально.

– Точно?

– Да.