Танец змей
Часть 36 из 70 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
И тут, как будто сей маленький портрет меня околдовал, в голову мне закралась еще одна безумная идея.
Я сохраню его.
О важности его я все еще не имел ни малейшего понятия, но, как бы там ни было, в моих руках он имел куда большую ценность, чем в виде кучки пепла.
Оставалось лишь куда-нибудь его спрятать. Мне было неведомо, как поступит Шеф, если узнает, что я рылся в его вещах, или если поймет, что я каким-то образом прознал о том, что, вероятно, составляло один из самых тягостных отрезков его жизни.
Я огляделся в поисках места, подходившего для тайника – помимо чемодана и кровати. Осматриваясь, я решил, что следует записать и то, что я прочел в телеграмме, – пока не забыл. Я достал свой карманный карандаш и нацарапал на обороте фотографии то послание: Дай знать, если они найдут д’Эсте. Я также записал и имя загадочной отправительницы… леди Лоис Брерс.
И тут моим глазам открылась истина.
Имя отправительницы было не чем иным, как грубой анаграммой слов лорд Солсбери.
Возможно, я понял бы это и раньше, не будь так озабочен поисками места для тайника.
И вот же оно, у меня прямо под носом! То, о чем, судя по опасениям премьер-министра, могли прознать мы – или ведьмы!
Могло ли имя д’Эсте быть еще одной анаграммой или шифром? Могло ли оно…
Тяжелые шаги на лестнице, вероятно производимые Бобом, напомнили мне, что сначала следует спрятать фотографию, а потом уже предаваться размышлениям. Если Шеф и узнает, что он ее лишился, то это, скорее всего, произойдет с минуты на минуту, когда он, оказавшись у себя в комнате, снимет пальто.
Я повертел головой, присел и ощупал половицы, но затем нашел местечко получше. Я сложил фотографию вчетверо и засунул ее в щель между плинтусом и стеной прямо под прикроватным столиком.
А затем быстро поднялся, словно опасаясь, что кто-то увидит меня сквозь стену, и рухнул на кровать.
Долгое время я провел в ожидании момента, когда Шеф взревет, забарабанит кулаками в дверь и потребует, чтобы я вернул ему то, что взял.
Этого так и не произошло.
И все же мне следовало передать этот кусочек бумаги в более надежные руки. Желательно в те, которые могли бы дать сдачи.
Скорее бы приехал Девятипалый.
25
Я попытался забыться, но разум мой наводнили сомнения. Портрет, зашифрованная телеграмма, тот факт, что Макгрей, Кэролайн и Джоан могут сюда не добраться… Что будет, если мы не сумеем отыскать йоркских ведьм, или они откажутся помогать нам, или попросту неспособны связаться с покойным принцем Альбертом, и нам придется испытать на себе всю силу гнева королевы Виктории?
Последняя мысль выгнала меня из кровати. Я вышел из номера, в котором внезапно стало нечем дышать, и, трижды проверив, сработал ли замок на моей двери, отправился на поиски курительной комнаты.
Она располагалась этажом ниже, ее широкое окно выходило на дорогу. Мутные, зацарапанные окна приглушали свет и без того вялого зимнего солнца, и витающие в воздухе пылинки вызвали у меня ощущение, будто я вхожу в затянутое туманами болото. Тусклые зеленоватые оттенки истрепанных ковров и мебельной обивки лишь дополняли это впечатление.
Кроме меня, здесь был только тучный пожилой мужчина, задремавший с газетой в руках, так что я расположился со всеми удобствами.
В комнате стоял высокий книжный шкаф, пыльный, как древнеегипетская гробница, и набитый книгами с абсолютно выцветшими корешками – к ним, вероятно, не притрагивались годами.
Я тщетно высматривал хоть что-нибудь, чем можно было бы увлечься – один титул хуже другого, – как вдруг…
Я не сдержался и ахнул. Взгляд мой упал на потертый томик, на корешке которого золочеными буквами было написано: «Страницы из дневника нашей жизни в Шотландском нагорье».
Я снял книгу с полки и раскрыл ее – лицевая сторона обложки при этом чуть не оторвалась. Титульный лист оправдал мои ожидания:
ВОСПОМИНАНИЯ КОРОЛЕВЫ ВИКТОРИИ О ПРИНЦЕ-КОНСОРТЕ
Это была первая книга королевы!
Меня отнюдь не удивило, что экземпляр ее хранился даже в такой заштатной гостинице. Этот исполненный себялюбивых пассажей, отвратительно написанный кирпичик когда-то продавался многотысячными тиражами – вся Британская империя жадно выуживала из него подробности предполагаемого романа ее величества с ее слугой Джоном Брауном. Даже леди Энн хранила в своих домовладениях по экземпляру – купленному с рук на вес вместе со случайным набором других изданий, поскольку это была одна из тех некогда нашумевших книг, никому более не интересных.
Томик был увесистый и зачитанный, поэтому я положил его на стол, где смог бы перелистывать страницы одной рукой. Я почти не сомневался, что ничего полезного в нем не найду, но так буду хоть чем-то занят.
Занят, но не доволен. От слащаво-сентиментальных описаний пейзажей, дворцов и людей, танцующих шотландский рил и польку, меня вскоре одолела зевота. Особенно раздражение вызывало ее пристрастие перечислять по именам всех лордов и сэров, которые хоть раз одалживали ей свои экипажи, – большинство из них были дальними родственниками королевской семьи, не представлявшими никакого интереса для основной массы простонародья.
А еще волынщики! Бесчисленное количество страниц она посвятила проклятым, ненавистным волынщикам. «Они очень часто играли за завтраком, потом чуть позже, во время ланча, и всякий раз, когда мы выходили на прогулку…» И именовала она их непременно с большой буквы «В», словно они были когортой высочайшего духовенства.
Ближе к концу я уже рычал от злости. Та же самая капризная особа, что распиналась о невероятнейшей красоте Инверарея, чистейших озерах и превосходнейших лесах, подписала и мой смертный приговор после того, как ей не удалось связаться со своими наиболее доверенными ведьмами.
Я уже занес было руку, чтобы захлопнуть книгу, но внезапно взгляд мой упал на пассаж, который сплетницы наподобие моей мачехи, несомненно, зачитали до дыр. И даже в этом экземпляре книги та самая страница была самой захватанной, куда темнее прочих и держалась на последнем стежке. В пассаже упоминалась фамилия «Браун», за которой следовала «сноска», занимавшая большую часть страницы, отчего собственно текста над ней уместилось всего три строчки. Вот что сообщалось в сноске:
В 1851 году он поступил к нам на постоянную службу и в тот год начал тренировать моего пони и постепенно рос в должности благодаря своему благонравию и уму. Ничто не сравнится с его вниманием, заботой и верностью; и при моем состоянии здоровья, которое в последние годы, к сожалению, ослабло и принесло немало огорчений, подобные качества ценнее всего, и без постоянного сопровождения носителя оных решительно не обойтись. Позже (в декабре 1865 года) он, совершенно заслуженно, получил повышение до старшего слуги и моего личного и постоянного камердинера. У него крайне независимый и восприимчивый дух, характерный для горцев, и он необыкновенно прямолинеен, простодушен, добросердечен и бескорыстен; всегда готов услужить и обладает деликатностью, какая ныне встречается редко. Ему идет сороковой год.
Неудивительно, что поговаривали всякое. Мне вспомнились скандалы, сопровождавшие Ганноверов: бесчисленные списки любовниц, множество аннулированных браков и такое необъятное количество незаконнорожденных детей, что в какой-то момент не осталось ни одного отпрыска королевской династии, способного по закону претендовать на престол. Сама королева Виктория, вопреки ее необъятному самомнению, была зачата по приказу, в наспех заключенном браке, который был устроен лишь потому, что ни один из полусотни ее кузенов не мог по праву унаследовать корону. Ничему это семейство жизнь не учит, подумал я.
Я все читал – в надежде узнать что-нибудь еще, но, кроме раздутой сноски, посвященной ее предполагаемому любовнику, ничего полезного больше не нашлось. На последующих страницах Виктория в изнурительных подробностях и выражениях описывала бал при факелах: горцы танцевали чередуясь и почти без остановки. Она даже перечислила волынщиков – их имена и где им прежде доводилось служить.
Я закрыл книгу, утомленно вздохнул и потер глаза. В комнату вошла горничная, которая принесла для меня очередной чайник горячего чая – премерзкое пойло, – но девушка была так обходительна, что жаловаться я не стал.
– Вы весь день эту книжку читаете, сэр, – сказала она, наклонившись, чтобы забрать остывший чайник, и подмигнула. – Заберите ее с собой. Никто ее не хватится.
– Благодарю, – сказал я, – но в этом нет нужды. – Она принялась зажигать лампы, и лишь тогда я понял, как пролетело время. – Новые постояльцы не прибывали? – осведомился я у нее и встал выглянуть в окно. В небе было черным-черно.
– Нет, сэр. Месяц выдался спокойный. Слишком спокойный.
В груди у меня начало разрастаться зловещее предчувствие, и оно лишь усилилось, когда в комнату, зажигая сигарету, вошел Шеф.
– Уйди, – рыкнул он на горничную, и та присела и вышмыгнула вон. Шеф окинул комнату взглядом, дабы убедиться, что мы одни – задремавший старик давно ушел, и закрыл за собой дверь.
Прищурившись, он уставился на меня, и на миг я решил, что сейчас он превратит меня в отбивную.
– Отойди от окна, – наконец произнес он, и я вернулся туда, где просидел весь день. Шеф же остался на своем месте и пристально посмотрел в окно. – Видимо, в пути что-то случилось.
– Похоже, – согласился я. – Мисс Ардгласс с сопровождающими уже должна была приехать.
– Та цыганка, за которой они поехали, – она надежный человек?
Я усмехнулся.
– Я бы не назвал ее надежной, но она многим нам обязана. И она, без всяких сомнений, не предаст инспектора Макгрея.
Шефа явно терзали сомнения. Взгляд у него был пытливый – из тех, что будто бы пронизывают вас насквозь.
– Она ни за что нас не выдаст, – искренне сказал я, но Шеф лишь кивнул, по-прежнему не убежденный. Он сощурился сильнее. Я подумал, что он хочет что-то сказать, но он просто вышел из комнаты, оставив дверь открытой.
Я снова потер глаза. Очень скоро мне придется признать, что, возможно, случилось худшее; что на Макгрея или Кэролайн – или на обоих – напали на пути сюда. Как мне быть в таком случае? Сколько еще ждать здесь? Что это за… Что это за ледяной сквозняк влетел в курительную комнату?
Словно кто-то открыл окно и впустил внутрь морозный декабрьский воздух.
Дверь скрипнула, и я пошел закрыть ее. Но не успел я коснуться ручки, как кто-то рывком распахнул дверь и меня выдернули в затемненный коридор.
26
Огромная ладонь, крепкая и затянутая в перчатку, схватила меня за шиворот, а вторая накрыла мне рот и глаза – я даже ахнуть не успел.
Я рычал и брыкался, пока меня волокли бог знает куда, а в глазах плясали звезды, поскольку одна из рук сдавливала мне лицо.
Я настраивал себя, что меня будут всячески пытать: изобьют до полусмерти, зарежут и выбросят в канаву… Я услышал звук открываемой двери, и воздух вокруг стал заметно холоднее.
Ладонь, закрывавшая мне лицо, сползла – рот по-прежнему был зажат, но глаза мои уже видели – густую черноту. Вторая рука ослабила хватку, и я услышал, как скрипнула дверь.
Та же самая рука пригвоздила меня к холодной отсырелой стене – неровная кирпичная кладка врезалась мне в спину. Пока я пытался вырваться, дверь захлопнулась, и я услышал металлический щелчок замка. Меня загнали в ловушку.
Перед лицом у меня вспыхнула спичка, и я даже ощутил жар ее пламени. Я заскулил и скорчился, испугавшись, что сейчас ее воткнут мне в глаз и тот расплавится, словно восковая свеча.
Пара налитых кровью, желтоватых глаз блеснула в свете огня.
Мне пришлось дважды сморгнуть, чтобы поверить в то, что я увидел. В тяжелую ладонь, сжимавшую мне рот, я промычал нечто, напоминавшее слово «Харрис!».
Тот кивнул, и я увидел его череп – идеально гладкий, весь изукрашенный татуировками. Он понял, что я его узнал. Лишь тогда он отнял руку от моего рта, но сразу прижал к губам палец, веля мне молчать.
Я сохраню его.
О важности его я все еще не имел ни малейшего понятия, но, как бы там ни было, в моих руках он имел куда большую ценность, чем в виде кучки пепла.
Оставалось лишь куда-нибудь его спрятать. Мне было неведомо, как поступит Шеф, если узнает, что я рылся в его вещах, или если поймет, что я каким-то образом прознал о том, что, вероятно, составляло один из самых тягостных отрезков его жизни.
Я огляделся в поисках места, подходившего для тайника – помимо чемодана и кровати. Осматриваясь, я решил, что следует записать и то, что я прочел в телеграмме, – пока не забыл. Я достал свой карманный карандаш и нацарапал на обороте фотографии то послание: Дай знать, если они найдут д’Эсте. Я также записал и имя загадочной отправительницы… леди Лоис Брерс.
И тут моим глазам открылась истина.
Имя отправительницы было не чем иным, как грубой анаграммой слов лорд Солсбери.
Возможно, я понял бы это и раньше, не будь так озабочен поисками места для тайника.
И вот же оно, у меня прямо под носом! То, о чем, судя по опасениям премьер-министра, могли прознать мы – или ведьмы!
Могло ли имя д’Эсте быть еще одной анаграммой или шифром? Могло ли оно…
Тяжелые шаги на лестнице, вероятно производимые Бобом, напомнили мне, что сначала следует спрятать фотографию, а потом уже предаваться размышлениям. Если Шеф и узнает, что он ее лишился, то это, скорее всего, произойдет с минуты на минуту, когда он, оказавшись у себя в комнате, снимет пальто.
Я повертел головой, присел и ощупал половицы, но затем нашел местечко получше. Я сложил фотографию вчетверо и засунул ее в щель между плинтусом и стеной прямо под прикроватным столиком.
А затем быстро поднялся, словно опасаясь, что кто-то увидит меня сквозь стену, и рухнул на кровать.
Долгое время я провел в ожидании момента, когда Шеф взревет, забарабанит кулаками в дверь и потребует, чтобы я вернул ему то, что взял.
Этого так и не произошло.
И все же мне следовало передать этот кусочек бумаги в более надежные руки. Желательно в те, которые могли бы дать сдачи.
Скорее бы приехал Девятипалый.
25
Я попытался забыться, но разум мой наводнили сомнения. Портрет, зашифрованная телеграмма, тот факт, что Макгрей, Кэролайн и Джоан могут сюда не добраться… Что будет, если мы не сумеем отыскать йоркских ведьм, или они откажутся помогать нам, или попросту неспособны связаться с покойным принцем Альбертом, и нам придется испытать на себе всю силу гнева королевы Виктории?
Последняя мысль выгнала меня из кровати. Я вышел из номера, в котором внезапно стало нечем дышать, и, трижды проверив, сработал ли замок на моей двери, отправился на поиски курительной комнаты.
Она располагалась этажом ниже, ее широкое окно выходило на дорогу. Мутные, зацарапанные окна приглушали свет и без того вялого зимнего солнца, и витающие в воздухе пылинки вызвали у меня ощущение, будто я вхожу в затянутое туманами болото. Тусклые зеленоватые оттенки истрепанных ковров и мебельной обивки лишь дополняли это впечатление.
Кроме меня, здесь был только тучный пожилой мужчина, задремавший с газетой в руках, так что я расположился со всеми удобствами.
В комнате стоял высокий книжный шкаф, пыльный, как древнеегипетская гробница, и набитый книгами с абсолютно выцветшими корешками – к ним, вероятно, не притрагивались годами.
Я тщетно высматривал хоть что-нибудь, чем можно было бы увлечься – один титул хуже другого, – как вдруг…
Я не сдержался и ахнул. Взгляд мой упал на потертый томик, на корешке которого золочеными буквами было написано: «Страницы из дневника нашей жизни в Шотландском нагорье».
Я снял книгу с полки и раскрыл ее – лицевая сторона обложки при этом чуть не оторвалась. Титульный лист оправдал мои ожидания:
ВОСПОМИНАНИЯ КОРОЛЕВЫ ВИКТОРИИ О ПРИНЦЕ-КОНСОРТЕ
Это была первая книга королевы!
Меня отнюдь не удивило, что экземпляр ее хранился даже в такой заштатной гостинице. Этот исполненный себялюбивых пассажей, отвратительно написанный кирпичик когда-то продавался многотысячными тиражами – вся Британская империя жадно выуживала из него подробности предполагаемого романа ее величества с ее слугой Джоном Брауном. Даже леди Энн хранила в своих домовладениях по экземпляру – купленному с рук на вес вместе со случайным набором других изданий, поскольку это была одна из тех некогда нашумевших книг, никому более не интересных.
Томик был увесистый и зачитанный, поэтому я положил его на стол, где смог бы перелистывать страницы одной рукой. Я почти не сомневался, что ничего полезного в нем не найду, но так буду хоть чем-то занят.
Занят, но не доволен. От слащаво-сентиментальных описаний пейзажей, дворцов и людей, танцующих шотландский рил и польку, меня вскоре одолела зевота. Особенно раздражение вызывало ее пристрастие перечислять по именам всех лордов и сэров, которые хоть раз одалживали ей свои экипажи, – большинство из них были дальними родственниками королевской семьи, не представлявшими никакого интереса для основной массы простонародья.
А еще волынщики! Бесчисленное количество страниц она посвятила проклятым, ненавистным волынщикам. «Они очень часто играли за завтраком, потом чуть позже, во время ланча, и всякий раз, когда мы выходили на прогулку…» И именовала она их непременно с большой буквы «В», словно они были когортой высочайшего духовенства.
Ближе к концу я уже рычал от злости. Та же самая капризная особа, что распиналась о невероятнейшей красоте Инверарея, чистейших озерах и превосходнейших лесах, подписала и мой смертный приговор после того, как ей не удалось связаться со своими наиболее доверенными ведьмами.
Я уже занес было руку, чтобы захлопнуть книгу, но внезапно взгляд мой упал на пассаж, который сплетницы наподобие моей мачехи, несомненно, зачитали до дыр. И даже в этом экземпляре книги та самая страница была самой захватанной, куда темнее прочих и держалась на последнем стежке. В пассаже упоминалась фамилия «Браун», за которой следовала «сноска», занимавшая большую часть страницы, отчего собственно текста над ней уместилось всего три строчки. Вот что сообщалось в сноске:
В 1851 году он поступил к нам на постоянную службу и в тот год начал тренировать моего пони и постепенно рос в должности благодаря своему благонравию и уму. Ничто не сравнится с его вниманием, заботой и верностью; и при моем состоянии здоровья, которое в последние годы, к сожалению, ослабло и принесло немало огорчений, подобные качества ценнее всего, и без постоянного сопровождения носителя оных решительно не обойтись. Позже (в декабре 1865 года) он, совершенно заслуженно, получил повышение до старшего слуги и моего личного и постоянного камердинера. У него крайне независимый и восприимчивый дух, характерный для горцев, и он необыкновенно прямолинеен, простодушен, добросердечен и бескорыстен; всегда готов услужить и обладает деликатностью, какая ныне встречается редко. Ему идет сороковой год.
Неудивительно, что поговаривали всякое. Мне вспомнились скандалы, сопровождавшие Ганноверов: бесчисленные списки любовниц, множество аннулированных браков и такое необъятное количество незаконнорожденных детей, что в какой-то момент не осталось ни одного отпрыска королевской династии, способного по закону претендовать на престол. Сама королева Виктория, вопреки ее необъятному самомнению, была зачата по приказу, в наспех заключенном браке, который был устроен лишь потому, что ни один из полусотни ее кузенов не мог по праву унаследовать корону. Ничему это семейство жизнь не учит, подумал я.
Я все читал – в надежде узнать что-нибудь еще, но, кроме раздутой сноски, посвященной ее предполагаемому любовнику, ничего полезного больше не нашлось. На последующих страницах Виктория в изнурительных подробностях и выражениях описывала бал при факелах: горцы танцевали чередуясь и почти без остановки. Она даже перечислила волынщиков – их имена и где им прежде доводилось служить.
Я закрыл книгу, утомленно вздохнул и потер глаза. В комнату вошла горничная, которая принесла для меня очередной чайник горячего чая – премерзкое пойло, – но девушка была так обходительна, что жаловаться я не стал.
– Вы весь день эту книжку читаете, сэр, – сказала она, наклонившись, чтобы забрать остывший чайник, и подмигнула. – Заберите ее с собой. Никто ее не хватится.
– Благодарю, – сказал я, – но в этом нет нужды. – Она принялась зажигать лампы, и лишь тогда я понял, как пролетело время. – Новые постояльцы не прибывали? – осведомился я у нее и встал выглянуть в окно. В небе было черным-черно.
– Нет, сэр. Месяц выдался спокойный. Слишком спокойный.
В груди у меня начало разрастаться зловещее предчувствие, и оно лишь усилилось, когда в комнату, зажигая сигарету, вошел Шеф.
– Уйди, – рыкнул он на горничную, и та присела и вышмыгнула вон. Шеф окинул комнату взглядом, дабы убедиться, что мы одни – задремавший старик давно ушел, и закрыл за собой дверь.
Прищурившись, он уставился на меня, и на миг я решил, что сейчас он превратит меня в отбивную.
– Отойди от окна, – наконец произнес он, и я вернулся туда, где просидел весь день. Шеф же остался на своем месте и пристально посмотрел в окно. – Видимо, в пути что-то случилось.
– Похоже, – согласился я. – Мисс Ардгласс с сопровождающими уже должна была приехать.
– Та цыганка, за которой они поехали, – она надежный человек?
Я усмехнулся.
– Я бы не назвал ее надежной, но она многим нам обязана. И она, без всяких сомнений, не предаст инспектора Макгрея.
Шефа явно терзали сомнения. Взгляд у него был пытливый – из тех, что будто бы пронизывают вас насквозь.
– Она ни за что нас не выдаст, – искренне сказал я, но Шеф лишь кивнул, по-прежнему не убежденный. Он сощурился сильнее. Я подумал, что он хочет что-то сказать, но он просто вышел из комнаты, оставив дверь открытой.
Я снова потер глаза. Очень скоро мне придется признать, что, возможно, случилось худшее; что на Макгрея или Кэролайн – или на обоих – напали на пути сюда. Как мне быть в таком случае? Сколько еще ждать здесь? Что это за… Что это за ледяной сквозняк влетел в курительную комнату?
Словно кто-то открыл окно и впустил внутрь морозный декабрьский воздух.
Дверь скрипнула, и я пошел закрыть ее. Но не успел я коснуться ручки, как кто-то рывком распахнул дверь и меня выдернули в затемненный коридор.
26
Огромная ладонь, крепкая и затянутая в перчатку, схватила меня за шиворот, а вторая накрыла мне рот и глаза – я даже ахнуть не успел.
Я рычал и брыкался, пока меня волокли бог знает куда, а в глазах плясали звезды, поскольку одна из рук сдавливала мне лицо.
Я настраивал себя, что меня будут всячески пытать: изобьют до полусмерти, зарежут и выбросят в канаву… Я услышал звук открываемой двери, и воздух вокруг стал заметно холоднее.
Ладонь, закрывавшая мне лицо, сползла – рот по-прежнему был зажат, но глаза мои уже видели – густую черноту. Вторая рука ослабила хватку, и я услышал, как скрипнула дверь.
Та же самая рука пригвоздила меня к холодной отсырелой стене – неровная кирпичная кладка врезалась мне в спину. Пока я пытался вырваться, дверь захлопнулась, и я услышал металлический щелчок замка. Меня загнали в ловушку.
Перед лицом у меня вспыхнула спичка, и я даже ощутил жар ее пламени. Я заскулил и скорчился, испугавшись, что сейчас ее воткнут мне в глаз и тот расплавится, словно восковая свеча.
Пара налитых кровью, желтоватых глаз блеснула в свете огня.
Мне пришлось дважды сморгнуть, чтобы поверить в то, что я увидел. В тяжелую ладонь, сжимавшую мне рот, я промычал нечто, напоминавшее слово «Харрис!».
Тот кивнул, и я увидел его череп – идеально гладкий, весь изукрашенный татуировками. Он понял, что я его узнал. Лишь тогда он отнял руку от моего рта, но сразу прижал к губам палец, веля мне молчать.