Танцующий на воде

– О маме все рассказывали, кто ее знал. Чужих воспоминаний я наслушался, но свои от этого не восстановились, Фина.

Тут я споткнулся о собственные слова, да что там «споткнулся» – я лбом о них ударился. И мы с Финой вместо движения вперед стали опускаться, погружаться в туманную субстанцию.

– Только, Фина, меня это не сломило, – зачастил я. – И Софию не сломило и не сломит. Ее девочке, Каролине, суждено увидеть свет Полярной звезды, которая…

Напрасно я тужился – все слова запечатал жар от ракушечных бус. В груди екнуло, как при падении. Ибо я не удержал Фину, не удержался сам. Ощущая под собою пропасть, суча ногами, я видел только, как осыпаются воспоминания – те, которые по причине моей самонадеянности так и не сделались настилом. Вот они шуршат, как сентябрьская листва: я под ивой грызу имбирное печенье; София передает мне бутыль с элем; Джорджи Паркс отговаривает от побега. Вниз, все вниз, до свиста в ушах – и не остановить падение и даже не замедлить его.

Вдруг зазвучал, дотянулся до меня зов, и рыхлую перину тумана, еще синеватого от последних моих фантомов, пронизало другое свечение – зеленое.

– Которой ведомо, что в глазах всех птиц напрасно расставляется сеть[40]. Мы же, Хайрам, и есть птицы, хоть и забрали нас из родимых гнезд и заковали в цепи.



Падение остановилось. Мало того, я снова летел, и Фина тоже. Без труда в плавном полете она отыскала и стиснула мою руку и крикнула:

– Что это?

Зеленое свечение приблизилось и выдохнуло:

– Переправа это, друзья. Такая, как в стародавнее время, такая, которая есть и которая пребудет.

Ну конечно. В центре зеленого облака была Гарриет с неизменным своим посохом. Свободной рукой она – Боже милостивый! – удерживала над бездной Кессию.

– Прости, Хайрам Уокер, что припозднилась чуток. Сам понимаешь – подготовиться надо было, – произнесла Гарриет.

Я онемел. Слова Гарриет казались веревкой, брошенной мне, обреченному, в последний момент. За спиной нашей спасительницы маячили в тумане делавэрские доки.

– Все будет хорошо, братишка, – сказала Кессия. – Возвращайся в Локлесс. Дальше мы сами.





* * *


Нет, на этом не кончилось. Просто усталость, навалившаяся на меня, неописуема. Я хотел бы рассказать о счастливом воссоединении, явить хоть на миг лицо Фины, для которой дочь словно восстала из мертвых. Но не могу. Я сам толком ничего не видел. Меня уже несло обратно, от одной картины прошлого к другой. Годы, события, люди – все смешалось; из тумана неоднократно вставал Микайя Блэнд, выныривала Мэри Бронсон. Хайрамы – маленький, юный, взрослый – жонглировали моим телом. Адепты свободной любви и фабричные рабы гнали его, словно мяч, мимо братьев Уайт – в настоящее, в мое настоящее.





Глава 34




Очнулся я в чужой постели, в незнакомой комнате. Как и год назад, после падения в Гус-реку, ставшую могилой для Мэйнарда, мои мышцы были налиты тяжестью. Солнечный свет сочился сквозь закрытые жалюзи. Состояние мое знакомо каждому, кто просыпался резко и внезапно, – иными словами, я плохо соображал, где я и кто я. Не вдруг, не сразу, но память восстановила события прошлой ночи, и озарением вспыхнула мысль: Фина вызволена, Фина с Кессией.

Я спустил ноги на пол. Интересно, который час? Подойти к окну, выглянуть, определить по солнцу. Это мне удалось. Я потянул за шнур, впустил свет в комнату (было ослепительное январское утро), но на обратном пути рухнул ничком и, наверно, провалялся бы долго, не явись Хокинс.

– Переправил-таки ее, братишка? – усмехнулся Хокинс, помогая мне подняться, ведя к кровати, усаживая.

Головокружение прошло, ватная слабость в ногах почти отпустила.

– Переправил, говорю, старуху? – повторил Хокинс.

Я потер глаза. Обернуться к Хокинсу всем корпусом не было сил, и я только повел задеревенелой шеей.

– Как?

– Ну, это тебе лучше знать.

– Я не про то. Как я здесь оказался?

– Подруга твоя нам сообщила. Говорит, нашла тебя возле хижины вчера утром. Прямо на земле ты валялся, в лихорадке, и бредил. Ну, она за нами в Старфолл и послала. Мы сразу поняли. Потолковали с Хауэллом. Наплели ему, будто тебя в город надо свезти, потому в городе врачи хорошие.

– Ясно.

– Бог знает, Хайрам, чего бы ты наболтал – в бреду человек за себя не отвечает. Беда выйти могла для всей ячейки нашей. Вот мы и подумали: лучше тебе здесь отлежаться. И не ошиблись. Фина пропала – это факт. Хауэлл мало о чем догадывается, да не настолько дряхл, чтоб не смекнуть. Сам прикинь, Фина исчезает – у тебя сразу лихорадка. Подозрительно ведь! Ну да мы не в курсе, мы вообще ни сном ни духом, и ты к этому побегу ни с какой стороны не причастный, Хайрам. Коррина так распорядилась, чтоб ты молчал. И ты против ее воли не пойдешь, всю ячейку не подставишь.

– Не беспокойся.


– Я-то не беспокоюсь. Отдыхай давай. Лучше станет – спускайся. Коррина внизу ждет. Сам с ней объясняться будешь.

К вечеру я почувствовал себя вполне сносно. Оделся и спустился в салон гостиницы. В дальнем углу, за столом, трое агентов смаковали эль. Коррина, густо напудренная и одетая в лучших традициях Старой Виргинии, смеялась какой-то шутке бармена, чуть помахивая ридикюлем. Несколько секунд я наблюдал за Корриной с нижней ступени, недоумевал: какое этой женщине дело до противоречий между Виргинией и Севером? Какие силы подвигли ее – богатую наследницу, красавицу, леди – поставить на карту все, абсолютно все? С ума сойти: прямо в Старфолле, в этом сердце рабовладения, Коррина организовала аболиционистский штаб! Еще раз оглядел я просторную комнату, еще раз подивился продуманности системы.

Коррина между тем заметила меня. Веселость ее улетучилась. Кивком она указала на столик возле камина: дескать, присядем, Хайрам. Я шагнул с лестницы, пересек помещение; пока выдвигал для нас стулья, Коррина успела произнести:

– Значит, тебе все же удалось.

Я не ответил.

– Молчишь? Молчи, если тебе так удобнее. Про тебя мы давно знаем. Еще со времен твоей бабки, Санти Бесс, известно, что подобные перемещения возможны. Информация из первых рук – от Хокинса.

– Не удалось мне, – выдавил я. – Не так все пошло, как я рассчитывал.

– Но Фина тем не менее вызволена.

– Да.

– Я очень недовольна, Хайрам. Ты создал нам проблемы. А ведь мне требуется уверенность, что на моих агентов можно положиться. Я должна знать, что у них на уме.

Я тряхнул головой и рассмеялся:

– Коррина, вы сами себя слышите?

На миг она смутилась, затем улыбнулась:

– Слышу. Как правило. Только иногда нуждаюсь в напоминаниях.

– Я вам доверяю, Коррина, – заговорил я. – Но во времена моей бабушки никаких ячеек еще не существовало, да и сама Переправа старше, много старше Тайной дороги. Это древний ритуал, он корнями в глубь веков уходит. Я предан виргинской ячейке и вам лично, Коррина, да только наши африканские ритуалы, наше великое знание для меня все равно на первом месте.

– Намекаешь, что теперь будешь переправлять Софию?

– София для меня – святыня, и этим все сказано. Уже два раза она меня спасла – значит, обязан я ей. Что до работы – я помню, ради чего работаю; но, Коррина! Я помню также, ради кого работаю. Для меня эти понятия неразделимы.

Нам принесли две порции подогретого сидра. Агенты за дальним столом продолжали беседовать. Я сделал глоток и сказал:

– Своих я грузом не считаю. Нет, они для меня спасение. Я им – Фине и Софии – жизнью обязан. Поэтому, если только будет дан мне намек, что и я для них постараться должен, ни минуты не поколеблюсь.

– Следовательно, нам необходима уверенность, что таковых намеков не появится, – процедила Коррина.

– Ну и как вы это себе представляете? Мы ж в самой что ни на есть сердцевине находимся, в самой утробище звериной. Документы на Софию у вас, ладно. А дальше-то что?

Настала Корринина очередь отмалчиваться. Прихлебывая подогретый сидр, Коррина Куинн обозревала комнату и определенно получала удовлетворение от трудов своих.





* * *


Что таилось в Коррининых вербальных шифровках, я понял только через год. Правда, сейчас мне кажется, я мог бы и раньше сообразить. Отец мой умер той же осенью – тогда-то и выплыла правда о последних его днях. Локлесс оказался заложен-перезаложен, но выкуплен из долгов Корриной с условием, что по смерти хозяина поместье перейдет к ней – с господским домом, плантациями и всеми невольниками.

Вот почему уже через месяц после смерти отца мы начали переустраивать Локлесс по образу и подобию Брайстона – чтобы с виду был типичной плантаторской собственностью, а по сути – станцией Тайной дороги свободы. Малочисленных невольников отправили в штат Нью-Йорк и в северо-западные штаты, где у наших была земля.

Место этих людей заняли чернокожие агенты, ведшие работу по всей Виргинии и в соседних штатах. Согласно бумагам, Локлесс принадлежал Коррине. Но хлопоты по хозяйству легли на мои плечи. Не так мне представлялась собственная роль в аболиционистском движении. Однако вот он я – мнимый управляющий, на деле же – агент, прикрепленный к станции «Локлесс».





* * *


Впрочем, не буду забегать вперед. После двух дней в Старфолле Хокинс привез меня домой. Уже смерклось. Прислуга накрывала ужин, отец сидел за столом. При моем появлении он улыбнулся и прокомментировал:

– Лучше тебе, Хайрам, как я погляжу!

Я поклонился – нарочно очень низко, чтобы ракушечные бусы вынырнули из-под рубашки, – и ответил:

– Лучше.

Я произнес это слово, не глядя на отца, почти пробурчал – плевать, как отец отреагирует. Я лишь хотел, чтобы он понял: мне теперь все известно. На прощение с моей стороны рассчитывать нечего, на забвение тем более. Ибо оно, забвение, сама смерть и есть.

Отметившись в господском доме, я вышел на воздух. Я направился к хижине. София стряпала, Кэрри сучила ножками под одеялом, развлекая себя на младенческом своем языке. София встретила меня улыбкой и нежным поцелуем. В ожидании ужина я играл с Кэрри. Потом мы сели есть в углу – так было заведено Финой. Я держал Кэрри на коленях, отщипывал от лепешки крошечные кусочки и кормил девочку с рук, как птенца. София, прежде чем взяться за еду, некоторое время смотрела на нас.