Танцующий на воде
Часть 20 из 51 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Он выдержал паузу и добавил:
– Итак, Хайрам, я сообщил тебе сведения, разглашение которых может стоить мне жизни. Доверяешь ли ты теперь нам с Хокинсом?
Нача лась наша миссия. Мы трое – Хокинс, я и Микайя Блэнд – передвигались отнюдь не бегом. Странно – зачем тогда были все эти тренировки? Мы шли, правда, достаточно быстро, сторонясь дорог, держась лесистых предгорий, покуда местность не сделалась плоской. Я заключил, что направляемся мы на восток; мою догадку подтверждали звезды. Земля была пересохшая, ночи – душные, короткие – не успеешь в путь пуститься, уже светает. Худшее время для нашего брата полевого агента. То ли дело зима – вот тогда и надо побеги организовывать. В летних же условиях практически все зависело от нашей точности – успеем или нет добраться до укрытия, пока заря не забрезжила? Мы шли часов шесть, все к юго-востоку, но куда конкретно, я не знал.
Джонс дожидался нас в условленном месте – на перекрестке двух лесных тропок, ориентир – гора валежника. Мы остановились прежде, чем он нас заметил, понаблюдали, как Джонс нервно меряет шагами ограниченное пространство. Мне, новичку, было доверено пойти на контакт. По нашим правилам на контакт шел всегда один из группы, остальные сидели в укрытии. Это делалось на случай засады – чтобы всю группу разом не сцапали.
Итак, я вышел из зарослей. Джонс застыл на месте. Явился он, как ему и было велено – никаких тюков с вещами или припасами, только пачка поддельных документов на случай патруля. Я испытывал противоречивые чувства: субъекты вроде Джонса попадаются, всегда попадались среди наших. На любой плантации найдется приневоленный, которому плевать на товарищей по несчастью; порой каверзы он строит не для личной выгоды даже, а исключительно для забавы. Во времена Санти Бесс приневоленные сами эту проблему решали. Плута могло придавить падающим деревом. Или его затаптывала перепуганная лошадь. В профилактических целях, чтобы впредь неповадно было, годился лаконос[19], подмешанный в пищу. И вот мне предстоит вызволять этого негодяя, когда в неволе томятся сотни порядочных мужчин и женщин, сотни невинных детей.
Я прямо взглянул Джонсу в глаза и отчеканил:
– Нынче месяц в озере не отражается.
Джонс выдал отзыв:
– Это потому, что озеро за день солнцем напиталось.
– Пойдем, – сказал я.
Он мешкал. Он сделал шаг к зарослям. И тут появилась девушка лет семнадцати, в одежде, какую носят приневоленные к сельскохозяйственным работам, в тюрбане, что полностью скрывал ее волосы. Гм. Понятно, почему сообщество чернокожих «прописывает» таким, как Парнел Джонс, лаконосовую терапию. Потому что они естественное человеческое сочувствие рассматривают как поощрение собственных дальнейших пакостей. Такому дай палец – он руку откусит. Мелькнула мысль: оставлю эту парочку в лесу, пускай сами выкручиваются. Нет, нельзя. Не моего ума дело, все «наверху» решено. План есть – Коррина ведь объясняла. Я никак не отреагировал на выход девушки, я просто повел ее и Джонса к укрытию, где ждали Хокинс и Блэнд.
– Это еще кто? – прошипел Хокинс.
– Она со мной, – не смутился Джонс.
– Какого черта? У нас разнарядка на одного. Ты нам лишней-то поклажи не навешивай.
– Это дочка моя, Люси, – пояснил Джонс.
– Да хоть мать родная, – не сдавался Хокинс. – Ты правила знаешь. Сказали: один приходи, так и слушайся.
– Я ее не брошу.
– Ничего, ничего. Обоих заберем, – вмешался Блэнд.
Они с Хокинсом крепко дружили. Откуда такой вывод? Хокинс умел Блэнда рассмешить. Не ухмылку вызвать, не хихиканье, а настоящий хохот – искренний, от сердца. Я сам слышал. Также я знал, что Микайя Блэнд не из тех, кто гогочет, только пальчик ему покажи.
Хокинс покачал головой, мрачно взглянул на Джонса.
– Ладно. Только имей в виду: чуть я заподозрю, что ищейки след наш взяли, вас обоих бросаю. Мы-то дорогу на Север знаем. А ты не знаешь. Усек? При первой опасности вы двое остаетесь ищейкам на растерзание.
Впрочем, опасности, даже намека на опасность, не возникло. По крайней мере, в том виде, о котором говорил Хокинс. Мы пустились в путь и до зари успели пройти немало. Хокинс и Блэнд заранее проверили местность, нашли пещеру для дневной пересидки, а добрались мы до этой пещеры как раз к рассвету. Спали и караулили наших подопечных по очереди. Мы права не имели их бросить, как бы там Хокинс ни запугивал. Джонс и Люси под пытками наверняка выдали бы нас, хотя знали совсем мало, но ищейкам и пары слов хватило бы. Впрочем, в Хокинсовой угрозе мне открылся новый, страшный смысл.
Дежурили мы по три часа. Мне выпало бодрствовать последнему – до сумерек. Мужчины спали, а Люси – нет: ей это непривычно было, при дневном свете. Она выбралась из пещеры, и я, ни слова не говоря, пошел за нею. Дочь она Джонсу, ха-ха! Да у этих двоих ни малейшего сходства. Джонс явно мулат, кожа изжелта-коричневая, а Люси черна, как олицетворение самой Африки. И вообще отец с дочерью за ручку не держатся, на ушко друг другу не нашептывают.
– Не знаю, зачем он соврал, – вдруг произнесла Люси.
– Перетрясся, – предположил я.
Я сидел на пеньке у входа в пещеру, Люси пожирала взглядом горизонт. Солнце уже было готово закатиться.
– Он не виноватый. Не хотел меня брать. Я сама увязалась. У него семья, у Парнела. Настоящая – жена, две дочки. Не здесь – далеко.
Не понимаю, почему каждый так и норовит душу на меня вывернуть. Едва услыхав о семье Джонса, я просек, к чему клонит Люси, куда заведет разговор. Только не препятствовать же ей.
– Хозяина нашего звать Хис, а у него жена молодая, – продолжала Люси. – Ох и злющая! Я-то знаю, я горничной при ней служила. Она, хозяйка, из тех, которые девушку выдерут потому только, что дождик никак не кончается или, скажем, ежели молоко перегрели на кухне. А красотка! Вот насколько злая, настолько и красивая. В городе что ни джентльмен – то поклонник ейный. Хозяин все боялся, как бы греха не вышло. Ревнивец! В ежовых рукавицах держал жену. А она придумала – в религию ударилась. Ясно, чтоб одной не сидеть. И стал к ней священник наезживать. Что ни день – он тут как тут. Сам старый, а, должно, не только в проповедях силен. Я-то живо просекла, а хозяину и невдомек.
Люси засмеялась, довольная, вероятно, тем, как построила фразу. Взглянула на меня – понял ли? Я, конечно, понял, только у меня в лице ни один мускул не дрогнул. От этого Люси стало еще смешнее.
– Однажды они взяли да и сбежали – хозяйка со священником. Небось где подальше отсюда новую жизнь начали. Ненавижу ее аж до трясучки, хозяйку-то. В другом мире вот как будет: она на полу, заголившись, а я над нею да с кнутом. Да, будет! А все же словчила она – пальчики оближешь.
Люси помолчала, затем вдохнула для новой порции.
– Мы с ним про то говорили. Мечтали: вот бы и нам! Ведь каково! Смело, легко. Только не про нашу честь. Не для приневоленных, словом.
Люси отвернулась и всхлипнула.
– А потом случилось. Думаешь, девчонка я совсем? А вот и нет. Это с виду только. Меня уж бросали один раз. Это совестно – бросать, и лицо у того, который бросает, особенное. Помню своего первого. Потому, когда Парнел ко мне пришел вчера, я сразу поняла – ему и слова сказать не понадобилось. И он понял по глазам моим, да как заплачет. Не выдержал, значит. Ты его не вини. Он мне ни гугу – ни куда, ни кто поможет. Только и услыхала я, что назавтра его уж не будет, а мне оставаться.
Вот говорят, мерзавец он, Парнел-то. Тогда и я мерзавка получаюсь. Мы с ним два сапога пара. Он почему воровал? Потому что незачем честным быть, когда весь дом прогнивший. От наших только и слышно: через Парнела хозяин лютует. Парнел, значит, виноват. А по мне на хозяине вина.
Я за ним потихоньку пошла. Он и не чуял. Тогда только показалась ему, когда он уж к условленному месту приближался. Встала этак перед ним и говорю: или я с тобой, или сейчас ворочусь и на тебя донесу. Нет, я б не донесла. Не из таковских. Да и Парнел не того испугался. Любит он меня, в этом все дело. Не сумел бросить.
– Ты правила нарушила.
– Ну и нарушила, ну и что? Правила кто выдумывает? Мне-то до них почему дело должно быть? А ты сам забыл, как с нами хозяева поступают, с девчонками особливо? После такого не убежишь. Привязана будешь, потому дитя родится, кровиночка. За первым – второе, потом еще. Перетянут дети, ежели вопрос встанет – бежать или оставаться. У меня прав даже побольше, чем у Парнела. Или у тебя, или еще у кого.
Люси уже не плакала. Понятно: душу облегчила. Она направилась к пещере, где просыпались остальные. Хокинс глазами просигнализировал: осторожнее, братишка! Я не внял. Мое внимание было направлено на Люси, которая приблизилась к улыбавшемуся Парнелу Джонсу и со смехом заключила его в объятия.
Шли мы бодро, с хорошей скоростью. Луна, возвысившись до зенита, озарила горную гряду, и я сообразил: Брайстон близко. Но мы его обогнули, а через пару часов оказались возле хижины. Над крышей курился дымок, окошко бликовало красноватым светом очага.
Хокинс свистел трижды, с короткими паузами. После третьего свистка свет в окошке погас. Мы выждали несколько минут, затем проследовали за Хокинсом на задворки. Дверь открылась, вышла белая женщина, совсем старенькая. Шагнув к нам, произнесла:
– Поезд на два пятьдесят всю неделю опаздывает.
– Нет, они просто расписание изменили, – отвечал Хокинс.
– Ты говорил, будет только один, – продолжала старушка.
– Верно. Только я тут ни при чем. С ними как хочешь, так и поступай.
Старушка испытующе оглядела всех по очереди и распорядилась:
– Давайте скорее в дом.
Мы вошли, помогли ей снова разжечь очаг. Пока мы возились с дровами, Хокинс вывел хозяйку за дверь – на два слова, а по возвращении сказал:
– Ну, нам домой пора.
Микайя Блэнд обернулся к Парнелу Джонсу. Лицо румянили отсветы огня, подчеркивали природную доброту.
– Не волнуйся, все будет хорошо, – произнес Блэнд.
– Я и не волнуюсь, – улыбнулся Джонс и вдруг спросил: – А когда мы выберемся, можно я отцу словечко передам?
– Кто ж тебе запретит? – съязвил Хокинс. – Только помни: если у нас проведают, какой ты заботливый сын, это твое последнее словечко будет.
* * *
Операция по вызволению Парнела Джонса удалась, к ликвидации Джорджи я руку приложил – и Коррина с остальной верхушкой решила, что мне пора больше узнать о работе Тайной дороги свободы. С закабаленного Юга я отправлялся на Север. Жить и работать мне предстояло в Филадельфии.
Предупредили меня за считаные дни до отъезда. Это считалось особым расположением. Обыкновенно агентов пересылали, не дав им опомниться. Ибо каждый из нас, сколько бы ни бредил Севером, в глубине души не хочет перемен. Когда до мечты становится рукой подать, наваливаются страхи, одолевают подленькие мыслишки: а не лучше ли сидеть, где сидел, пребывать в обжитом ничтожестве? Лично я потратил дарованные мне дни на беседы с Микайей Блэндом (он рассказывал, чего ожидать в Филадельфии), а еще на воспоминания. Бродил в одиночестве, думал о том, что привык воспринимать как должное, о том, что скоро оставлю в прошлом.
Всякому, кого Тайная дорога свободы отправляла на новое место, полагался паспорт. Причем сам агент, даже поднаторевший в выправлении бумаг, не имел права подделывать собственные документы. Этим занимались на других станциях. Основание? Вот оно: агент себе не хозяин. Моя легенда была следующая: я – мастер-краснодеревщик из мебельной компании, под прикрытием которой действовала Тайная дорога свободы. Сам себя выкупил, с Юга же меня гонят новые законы, ограничивающие права вольных цветных. Мне дали две смены рабочей одежды и приличный костюм – в церковь ходить. Имя мое осталось неизменным, зато прибавилась фамилия – Уокер.
Оставалось проработать детали переезда в Филадельфию. Райландовы ищейки шныряли по дорогам, караулили в портах и на вокзалах. Задачу облегчало то обстоятельство, что на меня не подали бы в розыск, а значит не снабдили бы ищеек моими приметами. В конце концов было решено, что я поеду поездом вместе с Хокинсом и Микайей Блэндом. План был прост. Я – свободный цветной, Хокинс – невольник Блэнда. Если мои бумаги вызовут подозрения, Микайя Блэнд подтвердит, кто я такой есть.
– Держись как свободный, – наставлял Хокинс. – Плечи разверни, голову повыше. В глаза им смотри, только не слишком долго – все ж таки цветным остаешься. Леди войдет – кланяйся. Да книжки свои любимые прихвати – с книжками-то благонадежней. Короче, не тушуйся перед ними, не то живо просекут насчет тебя.
Хокинсово напутствие я обдумывал в день отъезда. Нервы сдавали. Покупая билет, вручая носильщику чемодан, я внутренне трясся; когда же вагон качнуло и за окном поплыло вместе с пейзажем мое прошлое, мой Юг, я мысленно произнес фразу, которой надлежало стать моим настоящим: «Я – свободный».
Глава 15
Мой отъезд в Брайстоне никак не отмечали. Даже толкового прощания не было – например, Коррину и Эми я вообще не видел. Решил, они новой операцией заняты. Я покинул Брайстон жарким летним утром в понедельник, прожив там четыре месяца. Почти весь день мы трое – Хокинс, Микайя Блэнд и я – шли пешком. Заночевали на маленькой ферме у старика вдовца, который сочувствовал нашему делу. Назавтра, во вторник, разделились и по одному направились в городишко под названием Кларксбург, откуда и начиналось путешествие. Мы планировали пересечь штат на поезде компании «Северо-западная Виргинская железная дорога». На западе штата Мэриленд нам следовало сесть в другой поезд, доехать до Балтимора, оттуда до Огайо, а дальше продвигаться к свободным землям Пенсильвании. Пункт назначения – Филадельфия. Конечно, до Филадельфии был и прямой путь, но в последнее время там караулили Райландовы ищейки. Едва ли им в голову придет, что чернокожий двинется искать счастья через Балтимор – этот оплот работорговли; так посчитали в Брайстоне, и не ошиблись.
Добравшись до кларксбургского вокзала, я почти сразу заметил своих. Блэнд и Хокинс устроились под красным полотняным тентом. Хокинс обмахивался шляпой, Блэнд глядел на рельсы, в сторону, противоположную той, откуда ожидали поезда. На красном полотне графично выделялась стайка дроздов. Леди в платье-кринолине синего цвета водила по платформе двух нарядных малышей, держа их за ручки. Поодаль, на солнцепеке, полусидел, покуривая табак, представитель белого отребья. Рядом с ним лежала матерчатая сумка; подозреваю, в ней уместились все его пожитки.
Я не посягнул на благословенную тень – вдруг это сочтут дерзостью? Белый докурил и поклонился даме с детьми, завел беседу. Они еще разговаривали, когда с тента сорвались черные дрозды, спугнутые железным котищей, который, весь в дыму, вынырнул из-за поворота, вопя оглушительно, душераздирающе. На моих глазах колеса замедляли ход, и наконец вся громадина, проскрежетав и напоследок пыхнув дымом, остановилась. Никогда я не видел настоящего поезда, представлял его только по книжным описаниям. Реальность превзошла все ожидания. С опаской я подал кондуктору билет и паспорт. Кондуктор едва пробежал документы глазами. Вагонов «для цветных» тогда не существовало. Странно? Нет, вполне логично. Белые держали невольников при себе, не расставались с ними, как леди не расстается с ридикюлем. Ибо в тогдашней Америке не было и быть не могло для человека большей материальной ценности, чем другой человек.
Словом, я направился в конец вагона, стараясь кроить беззаботную мину. Поезд все не трогался. Наконец я услышал крик кондуктора, и в ту же секунду взвыл чудовищный котище. В организме пошла цепная реакция – один за другим расслаблялись налитые тревогой мускулы.
Путешествие заняло двое суток. На Грейз-Ферри-Стейшн, что глядится в реку Скулкилл, я прибыл в четверг утром и слился с вокзальной толпой. Блэнда и Хокинса увидел сразу, но они держались на расстоянии, ведь Райланд отправлял своих ищеек даже сюда, на свободный Север. Кто меня встретит, я не представлял. Никаких описаний мне не дали, имен не назвали. Велено было ждать. На противоположной стороне улицы остановился омнибус на лошадиной тяге. Несколько моих попутчиков поспешили в него забраться.
– Мистер Уокер?
– Итак, Хайрам, я сообщил тебе сведения, разглашение которых может стоить мне жизни. Доверяешь ли ты теперь нам с Хокинсом?
Нача лась наша миссия. Мы трое – Хокинс, я и Микайя Блэнд – передвигались отнюдь не бегом. Странно – зачем тогда были все эти тренировки? Мы шли, правда, достаточно быстро, сторонясь дорог, держась лесистых предгорий, покуда местность не сделалась плоской. Я заключил, что направляемся мы на восток; мою догадку подтверждали звезды. Земля была пересохшая, ночи – душные, короткие – не успеешь в путь пуститься, уже светает. Худшее время для нашего брата полевого агента. То ли дело зима – вот тогда и надо побеги организовывать. В летних же условиях практически все зависело от нашей точности – успеем или нет добраться до укрытия, пока заря не забрезжила? Мы шли часов шесть, все к юго-востоку, но куда конкретно, я не знал.
Джонс дожидался нас в условленном месте – на перекрестке двух лесных тропок, ориентир – гора валежника. Мы остановились прежде, чем он нас заметил, понаблюдали, как Джонс нервно меряет шагами ограниченное пространство. Мне, новичку, было доверено пойти на контакт. По нашим правилам на контакт шел всегда один из группы, остальные сидели в укрытии. Это делалось на случай засады – чтобы всю группу разом не сцапали.
Итак, я вышел из зарослей. Джонс застыл на месте. Явился он, как ему и было велено – никаких тюков с вещами или припасами, только пачка поддельных документов на случай патруля. Я испытывал противоречивые чувства: субъекты вроде Джонса попадаются, всегда попадались среди наших. На любой плантации найдется приневоленный, которому плевать на товарищей по несчастью; порой каверзы он строит не для личной выгоды даже, а исключительно для забавы. Во времена Санти Бесс приневоленные сами эту проблему решали. Плута могло придавить падающим деревом. Или его затаптывала перепуганная лошадь. В профилактических целях, чтобы впредь неповадно было, годился лаконос[19], подмешанный в пищу. И вот мне предстоит вызволять этого негодяя, когда в неволе томятся сотни порядочных мужчин и женщин, сотни невинных детей.
Я прямо взглянул Джонсу в глаза и отчеканил:
– Нынче месяц в озере не отражается.
Джонс выдал отзыв:
– Это потому, что озеро за день солнцем напиталось.
– Пойдем, – сказал я.
Он мешкал. Он сделал шаг к зарослям. И тут появилась девушка лет семнадцати, в одежде, какую носят приневоленные к сельскохозяйственным работам, в тюрбане, что полностью скрывал ее волосы. Гм. Понятно, почему сообщество чернокожих «прописывает» таким, как Парнел Джонс, лаконосовую терапию. Потому что они естественное человеческое сочувствие рассматривают как поощрение собственных дальнейших пакостей. Такому дай палец – он руку откусит. Мелькнула мысль: оставлю эту парочку в лесу, пускай сами выкручиваются. Нет, нельзя. Не моего ума дело, все «наверху» решено. План есть – Коррина ведь объясняла. Я никак не отреагировал на выход девушки, я просто повел ее и Джонса к укрытию, где ждали Хокинс и Блэнд.
– Это еще кто? – прошипел Хокинс.
– Она со мной, – не смутился Джонс.
– Какого черта? У нас разнарядка на одного. Ты нам лишней-то поклажи не навешивай.
– Это дочка моя, Люси, – пояснил Джонс.
– Да хоть мать родная, – не сдавался Хокинс. – Ты правила знаешь. Сказали: один приходи, так и слушайся.
– Я ее не брошу.
– Ничего, ничего. Обоих заберем, – вмешался Блэнд.
Они с Хокинсом крепко дружили. Откуда такой вывод? Хокинс умел Блэнда рассмешить. Не ухмылку вызвать, не хихиканье, а настоящий хохот – искренний, от сердца. Я сам слышал. Также я знал, что Микайя Блэнд не из тех, кто гогочет, только пальчик ему покажи.
Хокинс покачал головой, мрачно взглянул на Джонса.
– Ладно. Только имей в виду: чуть я заподозрю, что ищейки след наш взяли, вас обоих бросаю. Мы-то дорогу на Север знаем. А ты не знаешь. Усек? При первой опасности вы двое остаетесь ищейкам на растерзание.
Впрочем, опасности, даже намека на опасность, не возникло. По крайней мере, в том виде, о котором говорил Хокинс. Мы пустились в путь и до зари успели пройти немало. Хокинс и Блэнд заранее проверили местность, нашли пещеру для дневной пересидки, а добрались мы до этой пещеры как раз к рассвету. Спали и караулили наших подопечных по очереди. Мы права не имели их бросить, как бы там Хокинс ни запугивал. Джонс и Люси под пытками наверняка выдали бы нас, хотя знали совсем мало, но ищейкам и пары слов хватило бы. Впрочем, в Хокинсовой угрозе мне открылся новый, страшный смысл.
Дежурили мы по три часа. Мне выпало бодрствовать последнему – до сумерек. Мужчины спали, а Люси – нет: ей это непривычно было, при дневном свете. Она выбралась из пещеры, и я, ни слова не говоря, пошел за нею. Дочь она Джонсу, ха-ха! Да у этих двоих ни малейшего сходства. Джонс явно мулат, кожа изжелта-коричневая, а Люси черна, как олицетворение самой Африки. И вообще отец с дочерью за ручку не держатся, на ушко друг другу не нашептывают.
– Не знаю, зачем он соврал, – вдруг произнесла Люси.
– Перетрясся, – предположил я.
Я сидел на пеньке у входа в пещеру, Люси пожирала взглядом горизонт. Солнце уже было готово закатиться.
– Он не виноватый. Не хотел меня брать. Я сама увязалась. У него семья, у Парнела. Настоящая – жена, две дочки. Не здесь – далеко.
Не понимаю, почему каждый так и норовит душу на меня вывернуть. Едва услыхав о семье Джонса, я просек, к чему клонит Люси, куда заведет разговор. Только не препятствовать же ей.
– Хозяина нашего звать Хис, а у него жена молодая, – продолжала Люси. – Ох и злющая! Я-то знаю, я горничной при ней служила. Она, хозяйка, из тех, которые девушку выдерут потому только, что дождик никак не кончается или, скажем, ежели молоко перегрели на кухне. А красотка! Вот насколько злая, настолько и красивая. В городе что ни джентльмен – то поклонник ейный. Хозяин все боялся, как бы греха не вышло. Ревнивец! В ежовых рукавицах держал жену. А она придумала – в религию ударилась. Ясно, чтоб одной не сидеть. И стал к ней священник наезживать. Что ни день – он тут как тут. Сам старый, а, должно, не только в проповедях силен. Я-то живо просекла, а хозяину и невдомек.
Люси засмеялась, довольная, вероятно, тем, как построила фразу. Взглянула на меня – понял ли? Я, конечно, понял, только у меня в лице ни один мускул не дрогнул. От этого Люси стало еще смешнее.
– Однажды они взяли да и сбежали – хозяйка со священником. Небось где подальше отсюда новую жизнь начали. Ненавижу ее аж до трясучки, хозяйку-то. В другом мире вот как будет: она на полу, заголившись, а я над нею да с кнутом. Да, будет! А все же словчила она – пальчики оближешь.
Люси помолчала, затем вдохнула для новой порции.
– Мы с ним про то говорили. Мечтали: вот бы и нам! Ведь каково! Смело, легко. Только не про нашу честь. Не для приневоленных, словом.
Люси отвернулась и всхлипнула.
– А потом случилось. Думаешь, девчонка я совсем? А вот и нет. Это с виду только. Меня уж бросали один раз. Это совестно – бросать, и лицо у того, который бросает, особенное. Помню своего первого. Потому, когда Парнел ко мне пришел вчера, я сразу поняла – ему и слова сказать не понадобилось. И он понял по глазам моим, да как заплачет. Не выдержал, значит. Ты его не вини. Он мне ни гугу – ни куда, ни кто поможет. Только и услыхала я, что назавтра его уж не будет, а мне оставаться.
Вот говорят, мерзавец он, Парнел-то. Тогда и я мерзавка получаюсь. Мы с ним два сапога пара. Он почему воровал? Потому что незачем честным быть, когда весь дом прогнивший. От наших только и слышно: через Парнела хозяин лютует. Парнел, значит, виноват. А по мне на хозяине вина.
Я за ним потихоньку пошла. Он и не чуял. Тогда только показалась ему, когда он уж к условленному месту приближался. Встала этак перед ним и говорю: или я с тобой, или сейчас ворочусь и на тебя донесу. Нет, я б не донесла. Не из таковских. Да и Парнел не того испугался. Любит он меня, в этом все дело. Не сумел бросить.
– Ты правила нарушила.
– Ну и нарушила, ну и что? Правила кто выдумывает? Мне-то до них почему дело должно быть? А ты сам забыл, как с нами хозяева поступают, с девчонками особливо? После такого не убежишь. Привязана будешь, потому дитя родится, кровиночка. За первым – второе, потом еще. Перетянут дети, ежели вопрос встанет – бежать или оставаться. У меня прав даже побольше, чем у Парнела. Или у тебя, или еще у кого.
Люси уже не плакала. Понятно: душу облегчила. Она направилась к пещере, где просыпались остальные. Хокинс глазами просигнализировал: осторожнее, братишка! Я не внял. Мое внимание было направлено на Люси, которая приблизилась к улыбавшемуся Парнелу Джонсу и со смехом заключила его в объятия.
Шли мы бодро, с хорошей скоростью. Луна, возвысившись до зенита, озарила горную гряду, и я сообразил: Брайстон близко. Но мы его обогнули, а через пару часов оказались возле хижины. Над крышей курился дымок, окошко бликовало красноватым светом очага.
Хокинс свистел трижды, с короткими паузами. После третьего свистка свет в окошке погас. Мы выждали несколько минут, затем проследовали за Хокинсом на задворки. Дверь открылась, вышла белая женщина, совсем старенькая. Шагнув к нам, произнесла:
– Поезд на два пятьдесят всю неделю опаздывает.
– Нет, они просто расписание изменили, – отвечал Хокинс.
– Ты говорил, будет только один, – продолжала старушка.
– Верно. Только я тут ни при чем. С ними как хочешь, так и поступай.
Старушка испытующе оглядела всех по очереди и распорядилась:
– Давайте скорее в дом.
Мы вошли, помогли ей снова разжечь очаг. Пока мы возились с дровами, Хокинс вывел хозяйку за дверь – на два слова, а по возвращении сказал:
– Ну, нам домой пора.
Микайя Блэнд обернулся к Парнелу Джонсу. Лицо румянили отсветы огня, подчеркивали природную доброту.
– Не волнуйся, все будет хорошо, – произнес Блэнд.
– Я и не волнуюсь, – улыбнулся Джонс и вдруг спросил: – А когда мы выберемся, можно я отцу словечко передам?
– Кто ж тебе запретит? – съязвил Хокинс. – Только помни: если у нас проведают, какой ты заботливый сын, это твое последнее словечко будет.
* * *
Операция по вызволению Парнела Джонса удалась, к ликвидации Джорджи я руку приложил – и Коррина с остальной верхушкой решила, что мне пора больше узнать о работе Тайной дороги свободы. С закабаленного Юга я отправлялся на Север. Жить и работать мне предстояло в Филадельфии.
Предупредили меня за считаные дни до отъезда. Это считалось особым расположением. Обыкновенно агентов пересылали, не дав им опомниться. Ибо каждый из нас, сколько бы ни бредил Севером, в глубине души не хочет перемен. Когда до мечты становится рукой подать, наваливаются страхи, одолевают подленькие мыслишки: а не лучше ли сидеть, где сидел, пребывать в обжитом ничтожестве? Лично я потратил дарованные мне дни на беседы с Микайей Блэндом (он рассказывал, чего ожидать в Филадельфии), а еще на воспоминания. Бродил в одиночестве, думал о том, что привык воспринимать как должное, о том, что скоро оставлю в прошлом.
Всякому, кого Тайная дорога свободы отправляла на новое место, полагался паспорт. Причем сам агент, даже поднаторевший в выправлении бумаг, не имел права подделывать собственные документы. Этим занимались на других станциях. Основание? Вот оно: агент себе не хозяин. Моя легенда была следующая: я – мастер-краснодеревщик из мебельной компании, под прикрытием которой действовала Тайная дорога свободы. Сам себя выкупил, с Юга же меня гонят новые законы, ограничивающие права вольных цветных. Мне дали две смены рабочей одежды и приличный костюм – в церковь ходить. Имя мое осталось неизменным, зато прибавилась фамилия – Уокер.
Оставалось проработать детали переезда в Филадельфию. Райландовы ищейки шныряли по дорогам, караулили в портах и на вокзалах. Задачу облегчало то обстоятельство, что на меня не подали бы в розыск, а значит не снабдили бы ищеек моими приметами. В конце концов было решено, что я поеду поездом вместе с Хокинсом и Микайей Блэндом. План был прост. Я – свободный цветной, Хокинс – невольник Блэнда. Если мои бумаги вызовут подозрения, Микайя Блэнд подтвердит, кто я такой есть.
– Держись как свободный, – наставлял Хокинс. – Плечи разверни, голову повыше. В глаза им смотри, только не слишком долго – все ж таки цветным остаешься. Леди войдет – кланяйся. Да книжки свои любимые прихвати – с книжками-то благонадежней. Короче, не тушуйся перед ними, не то живо просекут насчет тебя.
Хокинсово напутствие я обдумывал в день отъезда. Нервы сдавали. Покупая билет, вручая носильщику чемодан, я внутренне трясся; когда же вагон качнуло и за окном поплыло вместе с пейзажем мое прошлое, мой Юг, я мысленно произнес фразу, которой надлежало стать моим настоящим: «Я – свободный».
Глава 15
Мой отъезд в Брайстоне никак не отмечали. Даже толкового прощания не было – например, Коррину и Эми я вообще не видел. Решил, они новой операцией заняты. Я покинул Брайстон жарким летним утром в понедельник, прожив там четыре месяца. Почти весь день мы трое – Хокинс, Микайя Блэнд и я – шли пешком. Заночевали на маленькой ферме у старика вдовца, который сочувствовал нашему делу. Назавтра, во вторник, разделились и по одному направились в городишко под названием Кларксбург, откуда и начиналось путешествие. Мы планировали пересечь штат на поезде компании «Северо-западная Виргинская железная дорога». На западе штата Мэриленд нам следовало сесть в другой поезд, доехать до Балтимора, оттуда до Огайо, а дальше продвигаться к свободным землям Пенсильвании. Пункт назначения – Филадельфия. Конечно, до Филадельфии был и прямой путь, но в последнее время там караулили Райландовы ищейки. Едва ли им в голову придет, что чернокожий двинется искать счастья через Балтимор – этот оплот работорговли; так посчитали в Брайстоне, и не ошиблись.
Добравшись до кларксбургского вокзала, я почти сразу заметил своих. Блэнд и Хокинс устроились под красным полотняным тентом. Хокинс обмахивался шляпой, Блэнд глядел на рельсы, в сторону, противоположную той, откуда ожидали поезда. На красном полотне графично выделялась стайка дроздов. Леди в платье-кринолине синего цвета водила по платформе двух нарядных малышей, держа их за ручки. Поодаль, на солнцепеке, полусидел, покуривая табак, представитель белого отребья. Рядом с ним лежала матерчатая сумка; подозреваю, в ней уместились все его пожитки.
Я не посягнул на благословенную тень – вдруг это сочтут дерзостью? Белый докурил и поклонился даме с детьми, завел беседу. Они еще разговаривали, когда с тента сорвались черные дрозды, спугнутые железным котищей, который, весь в дыму, вынырнул из-за поворота, вопя оглушительно, душераздирающе. На моих глазах колеса замедляли ход, и наконец вся громадина, проскрежетав и напоследок пыхнув дымом, остановилась. Никогда я не видел настоящего поезда, представлял его только по книжным описаниям. Реальность превзошла все ожидания. С опаской я подал кондуктору билет и паспорт. Кондуктор едва пробежал документы глазами. Вагонов «для цветных» тогда не существовало. Странно? Нет, вполне логично. Белые держали невольников при себе, не расставались с ними, как леди не расстается с ридикюлем. Ибо в тогдашней Америке не было и быть не могло для человека большей материальной ценности, чем другой человек.
Словом, я направился в конец вагона, стараясь кроить беззаботную мину. Поезд все не трогался. Наконец я услышал крик кондуктора, и в ту же секунду взвыл чудовищный котище. В организме пошла цепная реакция – один за другим расслаблялись налитые тревогой мускулы.
Путешествие заняло двое суток. На Грейз-Ферри-Стейшн, что глядится в реку Скулкилл, я прибыл в четверг утром и слился с вокзальной толпой. Блэнда и Хокинса увидел сразу, но они держались на расстоянии, ведь Райланд отправлял своих ищеек даже сюда, на свободный Север. Кто меня встретит, я не представлял. Никаких описаний мне не дали, имен не назвали. Велено было ждать. На противоположной стороне улицы остановился омнибус на лошадиной тяге. Несколько моих попутчиков поспешили в него забраться.
– Мистер Уокер?