Там, где нет места злу

Обычно разговор вольно вился прихотливым потоком, касаясь книг, музыки или театра. Иногда слегка злословили об отсутствующих друзьях. В прежние времена, пока сердца этих двоих не были смягчены собственными несчастьями, друзьям досталось бы гораздо больше.

Порой Вэл говорил о своей работе, но нечасто. Сорванцу Барли Роско, который принес ему целое состояние, было всего семь, и жизнь мальчугана, хотя и полная волшебных приключений, особенно в сравнении с жизнью сверстников, не могла долго служить темой для разговора взрослых.

Сегодня вечером, как все в деревне, кроме Лоуренсов, Вэл и Луиза обсуждали труп в лесу. Подобно всем прочим, они были убеждены, что мертвец не кто иной, как Чарли Лезерс.

— Он пропал — это раз, — Валентин загибал пальцы. — Его собаку нашли поблизости сильно избитую — это два. Его не любили — это три.

— Что не любили — это не довод…

— Вот досада! Теперь придется искать кого-нибудь, чтобы ухаживал за садом.

— Он и работал-то всего лишь пару часов в неделю. Я справлюсь сама. Вот для сада при доме викария это будет чувствительно. Да, кстати… — Она рассказала Валентину, что видела Энн Лоуренс вчера днем и что они говорили об исчезновении Карлотты. — Ни за что не поверю, будто простая ссора могла привести Энн в такое состояние. Она вся трясется и еле говорит.

— А может, она и порешила старину Чарли?

— Не смешно, Вэл.

— Убийство и не должно быть смешным.

— Гораздо более вероятно… — Луиза осеклась, но тут же поняла, что опоздала с этим. Следовало прикусить язык, прежде чем с него слетели опрометчивые слова. А ведь она была так осторожна! Всегда думала о последствиях. С того самого вечера, несколько месяцев тому назад, когда впервые высказала свое мнение, а Вэл высказал свое и стало ясно, что мнения их решительно не совпадают, не совпадут никогда. Раньше ей не случалось ни разу видеть брата таким. Он был как одержимый. Он и есть одержимый.

— Итак, что «гораздо более вероятно»?.. — Его слова обрушились на нее ударами кнута.

— Извини, Вэл.

— Одна ошибка — и расплачиваешься всю жизнь. Это ты хотела сказать?

Он встал, сдернул кожаный пиджак со спинки стула, накинул на плечи, потом сунул руку в рукав.

— Не надо! — Она вскочила, уже не заботясь о том, что говорит. Но было поздно, она задела его. — Не ходи туда! Пожалуйста!

— Я пойду, куда захочу. — Он бегом спустился по лестнице с перилами из гнутого стекла. У подножия он притормозил и пристально посмотрел на сестру снизу вверх. Лицо бесстрастное, а глаза пылают. — Если тебе нечем больше заняться, кроме как ругать единственного человека, который дарит мне радость жизни, поищи для этого другое место.



Разумеется, какой-то доброхот позвонил в старый дом викария. Почему-то вбил себе в голову, будто Лайонел Лоуренс, которого деревенские жители упорно именовали «ваше преподобие», захочет навестить миссис Лезерс. Будучи, так сказать, успокоительными «жезлом и посохом» нашего Бога живого[6].

К большому раздражению Лайонела, все в деревне придерживались мнения, что «бывших клириков не бывает». Его по-прежнему часто величали викарием и время от времени пытались вовлечь в сомнительные истории, которые вовсе его не касались. Он всегда отказывался, но люди иногда бывают так настойчивы, если не сказать назойливы!

И в данном случае, задав несколько разумных вопросов, Лайонел счел своим долгом отказаться. Похоже, тело еще не опознали. Лайонела непросто было смутить, но и он понимал всю нелепость положения — утешать вдову, чей муж может в любую минуту войти в комнату.

Сейчас его больше беспокоила собственная жена. Когда он рассказал Энн о том, что в лесу нашли труп, ее реакция откровенно встревожила Лайонела. Она вскочила, вцепилась в его руку, снова и снова выспрашивала, где и когда обнаружили тело. Энн впала в прямо-таки лихорадочное состояние, смотрела безумными глазами и вся горела, так что обеспокоенный Лайонел даже предложил вызвать врача. Лишь тогда она успокоилась. Или сделала вид? Она старается выглядеть спокойной, видел супруг, но глаза ее тревожно блестят и бегают.

В конце концов он уговорил жену лечь в постель. Потом пошел в свой кабинет, осторожно подбросил пару яблоневых полешек в огонь и погрузился в чтение Евангелия от Павла. Но мысли его очень скоро легли на прежний курс: в миллионный раз он гадал, где сейчас Карлотта и что делает. Добралась до Лондона и прибилась к воровской шайке? Голосовала на дороге и была подобрана сутенером? А вдруг она сейчас лежит без чувств на каком-нибудь грязном пустыре, одежда ее изорвана, юбка задрана…

Лайонел задохнулся от жуткой картины, нарисованной воображением, и отвернул горящее лицо от огня. Безопаснее было вернуться к тому времени, когда девушка жила под его кровом. Вспомнить о доверительных беседах в саду или буйном беспорядке ее комнаты. Об отцовской заботе, которую он сострадательно изливал на нее и которую изголодавшаяся по человеческому теплу бедняжка впитывала как губка. «Единственное, что тебе нужно, это любовь»[7]. Наивный гимн его отрочества — святая правда. А он, Лайонел, так много мог дать Карлотте!

Все эти волнения прискорбно подействовали на его желудок. Лайонел вышел согреть себе молока. Потом, усевшись в кресло с подлокотниками и грустно отметив, что жена еще мечется по комнате у него над головой, он вернулся к целомудренной аскезе святого Павла.



Любовь долготерпит, милосердствует…

Любовь никогда не перестает…

<…>

А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше[8].

Как хорошо убедиться, что ты на верном пути…



Эвадна Плит укладывалась спать. Она погуляла с собаками, дав им порезвиться на сон грядущий, обменялась печальными приветствиями с редкими соседями, которые еще не разошлись по домам, и теперь устраивала пекинесов на ночь. Они спали каждый в собственной корзинке на кухне. Она как-то попробовала уложить их в своей комнате, но от этого пришлось отказаться. Слишком много было ссор на почве ревности. Все сразу захотели под одеяло. Потом началась возня в борьбе за лучшее место. И даже после того, как было заключено хмурое перемирие, кто-то вдруг начинал умываться, другой вставал попить воды. В общем, это было все равно что спать на собачьей выставке «Крафтс».

Прочитав молитвы, в которых Эвадна не забыла упомянуть Хетти и ее питомицу, она взбила подушки и улеглась под свое красивое лоскутное одеяло ручной работы. (Она ни за что не купила бы пуховое, полагая, что это просто перина, на которую приходится надевать лишний мешок-пододеяльник.)

Сон все не шел. Ее мучили мысли о трупе, найденном в лесу, и, что еще ужаснее, едва живой Кэнди, обнаруженной неподалеку. К тому же пришлось по-новому взглянуть на мистера Фейнлайта, которого она всегда считала неприятным насмешником. И теперь ее мучила совесть. Ведь он был так добр к бедной Хетти, когда та попала в беду.

Комнату залил лунный свет. Холодный и суровый, он вычленил из мрака все украшения и картины на стенах, и это тоже слегка отвлекало от сна. Эвадна встала, чтобы задернуть занавески.

Свет затопил и сад у дома викария через дорогу. Должно быть, какой-нибудь прошмыгнувший зверек, охотясь, привел в действие галогеновую лампу с датчиком движения. Такое часто случалось. Эвадна помнила, как Энн говорила, что это, конечно, настоящая головная боль, но что поделаешь, такова плата за безопасность.


Эвадна сощурила глаза, приглядываясь. В последние несколько недель к старому дому викария ночью повадился приходить мужчина. Придет и стоит под кедром. Вот и сегодня пришел. Даже издалека ей было заметно, до чего он напряжен. Весь как натянутая тетива. Интересно, сколько он будет ждать на этот раз?

Внезапно открылось окно, но не в комнате Карлотты, как ожидала Эвадна, а над гаражом. Выглянул молодой человек, который там жил. Эвадна услышала смех, и через секунду-другую синяя деревянная дверь открылась. К ее изумлению, мужчина, что стоял под деревом, бросился бежать через аллею и влетел внутрь. Когда он оглянулся, чтобы затворить за собой дверь, свет упал на его лицо, и она узнала Валентина Фейнлайта.

Эвадна закрыла окно, медленно отошла к обитому бархатом низкому креслу возле кровати и села. Ей вдруг стало неуютно, хотя она затруднилась бы объяснить почему. Она и двух слов не сказала с молодчиком, который возил Лайонела Лоуренса, но знала, что в дом ему заходить не разрешается, и не верила, что Энн Лоуренс наложила бы подобный запрет без веских на то причин. Да и Хетти Лезерс, добрее которой нет, как-то говорила, что ненавидит наглеца.

Наконец Эвадна снова легла, но все не могла найти удобное положение. Ей казалось, что на ее мысли пала зловещая тень. Лучше бы она не видела этого внезапного спринта по траве.



«Красный лев» был набит до отказа, но атмосферу никто не назвал бы оживленной. События прошедшего дня вылились не в азартные сплетни и шумные пересуды, а, наоборот, в некоторую подавленность; посетители переговаривались приглушенными голосами.

Валентин Фейнлайт был совершенно прав, когда сказал, что никто особенно не любил Чарли Лезерса. При всем при том кончина этого последнего, казалось, заставила каждого почувствовать собственную уязвимость. Всякий знает, что внезапная смерть — это то, что случается с другими. Но тут снаряд упал слишком близко. И поскольку никто пока не понимал, как же это так вышло, всей компании было сильно не по себе.

Хозяин предложить собрать деньги для вдовы, и все его поддержали, потому что люди любили Хетти и сочувствовали ей. Поставленная на прилавок бутыль для пожертвований к концу вечера наполнилась до половины. «Во всяком случае, — кисло подумал хозяин, — там осело больше денег, чем в кассе». Расходились трезвыми. Причем небольшими группками, а не поодиночке.





ГЛАВА ПЯТАЯ




В кои-то веки Джордж Буллард сдержал слово. Когда Барнаби на следующее утро добрался до своего стола, на нем уже лежало заключение о вскрытии. Сержант Трой тоже был на месте и увлеченно читал отчет патологоанатома.

— Что стряслось?

— Сэр?

— Ты никогда не приходишь первым.

— Знаю. И вы всегда отчитываете меня за это. Вот я и решил сделать над собой усилие.

— Я ценю в подчиненных постоянство, Трой. Ты меня не путай, ладно?

— Да, шеф.

— Ладно. Каковы же их выводы?

— Удавлен, но это мы уже и так знаем. «Очень тонкой проволокой» — так тут написано. Думаю, криминалисты подкинут новые подробности. Заядлый курильщик. Когда его нашли вчера днем в шестнадцать тридцать, он был мертв около шестнадцати часов.

— Значит, если грубо, получается с полуночи вторника на среду.

— Вечером плотно поел. Мясо, овощи, возможно, рисовый пудинг. Позже пиво со свиными шкварками…

— Довольно. Если не возражаешь, я все еще пытаюсь переварить свой завтрак. — Барнаби дотянулся до заключения и быстро перевернул страницу. Прочитал еще несколько пунктов, потом отложил листки и открыл большой конверт, прислоненный к фотографии его жены и дочери в серебряной рамке. Вынул несколько больших черно-белых снимков и разложил по столу.

— Мне это не нравится, Трой.

«А кому бы понравилось?» — подумал Трой, глядя на выпученные, полные ужаса глаза, на превращенные в гуляш щеки, на вывалившийся, почерневший язык, тоже порядком объеденный. Похоже на зловещих горгулий, которые бывают на старых церквях. Точно, то ли на горгулий, то ли на дорогую тещу, мамашу Морин.

— Кровоподтеков, по всей видимости, нет. — Барнаби похлопал ладонью по заключению о вскрытии. — А также частиц кожи, волос, волокон ткани под ногтями.

— То есть он не сопротивлялся?

— Все сопротивляются, если есть малейшая возможность. Но когда на шею накидывают проволоку и сильно затягивают, тут уже без шансов.

— Черт возьми, сильный, гад.

— Да. Лезерсу было чуть за шестьдесят. Не молод, но и не дряхлый старик. Чтобы задушить человека таким образом, нужна большая мышечная сила. Плюс, я бы сказал, некоторый навык.

— Думаете, ему случалось делать такое раньше, шеф?

— Я бы не стал спешить с далеко идущими выводами. Но, конечно, подобной сноровки не приобретешь, работая по дому или в саду.

— А может, он тренировался на дыне.

— Что?

— Как тот киллер из «Дня шакала».

Барнаби на секунду прикрыл глаза, приложил безымянный и средний пальцы левой руки ко лбу и сделал глубокий вдох. Потом собрал фотографии.