Так берегись
Часть 11 из 43 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Надо же, какие наглые морды. Сотворил, и давай, вали?
– Есть версия, будто они инстинктивно боятся рассеяться под тяжестью взгляда создателя, который точно знает, что на самом деле их нет. Кстати, не то чтобы совсем зря боятся, в истории были примеры. Взять хотя бы шиншийского полководца Табуни цун Иридани и случайно созданный им под воздействием каких-то хитрых местных благовоний хрустальный маяк в сердце Красной пустыни Хмиро. Отличный получился маяк, исправно пугал своим ослепительным блеском тамошних дикарей и радовал предводителей караванов, но стоило ставшему сентиментальным на старости лет полководцу вернуться в пустыню, чтобы полюбоваться делом своих рук, и всё, не стало того маяка. Ты не создатель, конечно, но отдал наваждению свою силу, подарил ему возможность продолжить существование. И при этом отлично помнишь, как оно начало исчезать. Вполне может быть, что наваждение от тебя теперь прячется. В общем, есть смысл попробовать покараулить его без тебя.
Справедливости ради, следующие несколько вечеров не слишком отличались от предыдущих. То есть на пустыре я больше не куковал, но заливать, закусывать и заигрывать очередную неудачу сэр Джуффин Халли всё равно приходил ко мне. Его можно понять. Я уже не раз слышал от пострадавших, что моё общество хуже знаменитых куманских дымных притонов – вроде бы ничего выдающегося не происходит, снисходительно думаешь: «Можно будет когда-нибудь попробовать повторить», – и поначалу даже не особо скучаешь по пережитым там наслаждениям, но вдруг обнаруживаешь, что всё остальное уже не очень-то интересно, чего-то всегда не хватает, всё тебе не то и не так.
Впрочем, вряд ли всё-таки Джуффин внезапно стал очередной жертвой моего психоделического обаяния. После стольких лет знакомства у него наверняка выработался отличный иммунитет. Зная шефа Тайного Сыска, который никогда ничего зря не делает, я предполагал, что проводя со мной вечера, он демонстрирует – Миру? судьбе? сам себе? – что целиком поглощён задачей разгадать тайну поезда-призрака, частью которой, в силу стечения обстоятельств, стал я. Собственно он же сам меня когда-то учил, как важно бывает внятно обозначить свою крайнюю заинтересованность всякой новой загадкой, делая для её решения не просто всё необходимое, но и обязательно что-нибудь сверх. Такая избыточность действий порой утомляет до крайности, но всегда с лихвой окупается удачными идеями, неожиданной помощью со стороны, да и просто счастливыми совпадениями, без которых в нашем деле никак.
На четвёртый день Джуффин сказал:
– Пожалуй, хватит пока с меня. Одно из трёх: или твоё наваждение продержалось совсем недолго и благополучно рассеялось, напоследок напугав полдюжины горожан, или оно привязано к непонятным мне лунным циклам, так что может в следующий раз объявиться то ли следующей осенью, то ли вообще триста лет спустя. Ну или оно избегает не тебя, а меня. С подобным я уже сталкивался. Встречаются наваждения, способные заранее почуять враждебные намерения могущественного колдуна и в его присутствии не показываться. Очень редко такое случается, но всё же бывает и так.
– А разве у тебя враждебные намерения? – удивился я.
Джуффин неопределённо пожал плечами:
– Да не то чтобы именно враждебные. У меня пока вообще никаких конкретных намерений нет. Сперва надо понять, что оно вообще собой представляет. То есть в определённых обстоятельствах я и правда могу начать действовать как его враг.
– В каких это обстоятельствах? – нахмурился я.
Идея, что шеф Тайного Сыска может объявить войну моему прекрасному поезду, мне совсем не понравилась. С таким подходом наваждений не напасёшься.
– А то сам не знаешь, – пожал плечами Джуффин. – Если вдруг выяснится, что это наваждение может быть опасно – для горожан, или лично для тебя. Первое всё-таки вряд ли, тем шестерым ничего при встрече не сделалось. Зато второе вполне вероятно: ты однажды дал ему свою силу. Это всё равно что охотничьему псу лизнуть человеческую кровь. В большинстве случаев обходится без последствий, но иногда собака после этого становится опасной, начинает нападать на людей. В общем, мне бы своими глазами на поезд взглянуть, тогда может и разобрался бы. Но ладно, не показывается, и Магистры с ним. У меня других дел уже накопилось по горло. Да и, положа руку на сердце, надоели мне неудачи. В таком количестве они никому не на пользу. Как-нибудь потом ещё повторим.
– Но я могу попробовать без тебя… – начал было я.
Джуффин меня перебил:
– Догадываюсь, что можешь. Только мне от этого никакого особого толку. Я-то своими глазами его увидеть хотел.
– Но ты же сам говорил: интересно, что будет, если я снова увижу тот поезд. Что после этого произойдёт, и…
– Говорил, – вздохнул Джуффин. – Но мне, знаешь, много разного интересно. Например, если отправить тебя в Уандук просвещать дикарей Энго, вернёшься ли ты оттуда живым? Останешься царствовать? Будешь благоговейно убит и с почётом съеден? Станешь священной фигурой, как Арварохский Мёртвый Бог? И какая у них получится цивилизация в случае твоего успеха? Обучишь ли ты их магии? Может, станешь толпами на Тёмную Сторону водить? Тем не менее я пока далёк от идеи тебя туда посылать.
– «Пока» в твоих устах звучит не то чтобы утешительно, – заметил я. – Мне, конечно, несложно будет прикинуться подходящим к случаю божеством, но зачем нам в Мире ещё одна культура, основанная на религии? Арварохцев с их смешным Мёртвым Богом совершенно достаточно для приятного разнообразия. Тем более что без утренней камры и ночных посиделок на крыше из меня получится крайне суровое, всем вокруг недовольное божество. Возможно, даже требующее кровавых жертвоприношений. Я себя знаю, быстро войду во вкус.
– Так дикарям Энго именно этого и надо! – оживился шеф. – Их же больше ничем не проймёшь.
– Пора обдумывать пути к отступлению, – усмехнулся я. – Куда, если что, от таких заданий бежать. Франк[4] меня точно пустит в комнату при своей кофейне; ужас однако в том, что он пустит туда и тебя, вы же с ним подружились. Следовательно, спасения нет.
– Да ладно тебе, – отмахнулся Джуффин. – Зачем сразу куда-то бежать? Если вдруг найдёт на меня подобная блажь, просто откажешься. В перечне твоих служебных обязанностей совершенно точно нет пункта «просвещать дикарей за пределами Соединённого Королевства». Я только затем и помянул дикарей Энго, чтобы сказать: этот твой подозрительный поезд, если он вообще ещё существует, в чём я теперь с большим удовольствием сомневаюсь, кажется мне примерно настолько же подходящей компанией для тебя.
– Так что, мне не надо его караулить? – прямо спросил я.
– Пожалуй, лучше не стоит, – с явным сожалением вздохнул Джуффин. – Попрошу Кофу, пусть время от времени отправляет своих агентов в полночь на том пустыре гулять. Может, чего и увидят. И нам расскажут. А там поглядим.
Я слушал Джуффина, но на самом деле, уже не очень-то слушал, потому что когда он сказал: «гулять», – до меня наконец-то дошло, что надо делать. Не сидеть на месте, выжидательно уставившись в темноту, а идти, как я шёл в тот вечер, когда увидел призрачный поезд. Если наваждения и правда любят придерживаться какого-то расписания, возможно, мой поезд показывается только тем, кто просто мимо идёт. Эти их с Кофой свидетели тоже небось не сидели в засаде, а куда-нибудь шли.
Джуффин явно понял по моему лицу, что меня осенила какая-то подозрительная идея, и укоризненно покачал головой. Но не стал расспрашивать, что я такое внезапно придумал. И вообще ничего не сказал.
* * *
– Я знаешь, что выяснил? – спросил Нумминорих. – Оказывается, чтобы не хотеть чего-нибудь слишком сильно, надо захотеть сразу всего.
– Звучит логично, – рассеянно согласился я. – Это ты что-то конкретное сейчас имеешь в виду, или так, вообще?
Я, как говорят в таких случаях, цинично использовал друга в своих интересах. Иными словами, провожал Нумминориха домой, в Новый Город, через пустынный центр. Впрочем, друг не сказать чтобы очень страдал, а если и страдал, то втайне. Отлично держался. Не просил, заливаясь слезами, срочно оставить его в одиночестве посреди пустыря.
– Это я про путешествия между Мирами, – объяснил он. – Помнишь, я тебе говорил, что испытываю искушение надолго задержаться в другой реальности? Так вот, оказалось, если сильно-сильно, всем сердцем захотеть побывать в целой тысяче разных миров и везде подолгу пожить, стать своим, конкретное искушение ослабевает, и сразу становится ясно, что это вообще никакое не искушение, а так – ерунда, каприз.
– Это ты лихо! – удивился я. – Но как тебе удалось захотеть оказаться в тысяче реальностей сразу? Да ещё и всем сердцем? Ты же столько пока просто не видел. И не знаешь, как там всё устроено. Не факт, что тебе захочется даже на полчаса хотя бы в одной из них задержаться, не то что пожить.
– А для желания это не имеет значения, – улыбнулся Нумминорих. – Достаточно просто вообразить невероятное разнообразие немыслимых возможностей, и голова идёт кругом, как у ребёнка в кондитерской лавке. Понравится, не понравится, дело десятое, там разберёмся. Главное – всё это как-то в себя вместить!
– Ну ты и жадина! – восхитился я.
– А то ты сам не такой.
Крыть было нечем. Я не просто такой, я ещё хуже. Всегда норовлю захапать больше, чем способен вместить. Для жизни это не очень удобное качество. Но для магии, говорят, то что надо. В самый раз.
Мы расстались возле калитки, ведущей в сад Нумминориха. Я наотрез отказался от камры, вина, домашнего лимонада и всего остального, что принято предлагать друзьям, проводившим тебя до порога. Честно говоря, не без сожаления отказался, передышка сейчас казалась соблазнительной, нагулялся уже по самое не могу, да и день перед этим выдался хлопотный. Но до полуночи оставалось меньше часа, а я был твёрдо намерен в полночь быстрым шагом пересекать пустырь, окружающий развалины резиденции Ордена Дырявой Чаши. Затем, собственно, и пошёл провожать Нумминориха – чтобы всё было как в тот первый раз. Про себя решил, что это будет последняя попытка. Сейчас или никогда; как минимум очень нескоро. Не зарекался, как пьяница, заранее зная, что завтра опять потянет к бутылке, и приготовившись терпеть изо всех сил, скорее наконец-то разрешил себе прекратить поиски. Пошёл он в задницу, этот неуловимый призрачный поезд. Безрезультатные попытки снова его увидеть надоели мне не меньше, чем Джуффину. Я тоже не люблю поражения, особенно если терпеть их приходится регулярно, по расписанию, изо дня в день.
То ли призрачный поезд почувствовал, скажем так, крайним буфером, что я теряю к нему интерес, и поспешил исправиться, то ли действительно имело решающее значение – не сидеть на месте, а куда-то идти, то ли просто Нумминорих приносит удачу, и перед всяким сомнительным делом мне следует непременно встречаться с ним, однако на этот раз всё получилось примерно так же, как в первый. Только об рельс я, хвала магистрам, всё-таки не споткнулся и ногу не расшиб, хотя вполне мог бы: шёл, не разбирая дороги, думал, как это у меня принято, одновременно о сотне разных вещей, и только в самый последний момент заметил, что в густой траве что-то блестит. Лунный луч удачно отразился в металле, и это меня спасло.
Я присел на корточки и некоторое время разглядывал рельсы – выглядят, как самые настоящие. И трава пробивается между шпалами, свежая и пожухшая вперемешку, словно они давным-давно здесь лежат. Наконец я осторожно коснулся рельса и ощутил твёрдый, всё ещё тёплый, как будто и правда весь день нагревался под солнцем, слегка вибрирующий металл.
А потом я услышал шум приближающегося поезда, увидел вдалеке слепящий свет сигнальных огней, предусмотрительно отступил на безопасное расстояние, стоял, смотрел, практически открыв рот, как будто не ждал его тут каждый вечер, а впервые увидел, чувствовал себя бесконечно счастливым и одновременно таким дураком, каким не был то ли с самого детства, то ли вообще никогда. Только этим, наверное, можно объяснить, что я не послал зов Джуффину и не выпалил, торжествуя, что первым додумался: «Оказывается, надо было не сидеть на месте, а гулять!» – хотя собирался, твёрдо себе обещал, что, если увижу поезд, сразу же свяжусь с Джуффином и его сюда позову. Всё-таки охота на это наваждение – наше общее дело, а не только лично моё.
Не то чтобы я вдруг передумал, сознательно решил уберечь свой поезд от шефа Тайного Сыска, у которого вечно одни вопросы безопасности на уме, а просто как-то не вспомнил. Я вообще ни о чём в тот момент не вспоминал и не думал, только стоял, смотрел и радовался, что у нас с поездом всё получилось: он остался, он существует, мчится по пустырю, как мне хотелось, и вот мы с ним наконец-то встретились, снова оказались в одной точке пространства в один и тот же момент. Я был рад его видеть и мог поклясться, что поезд тоже мне рад, как мог бы обрадоваться настоящий живой человек, встретив старого друга, который однажды в трудный момент его спас.
Всё это, честно говоря, здорово смахивало если не на безумие, то на морок; это, собственно, и был морок. Я на радостях позволил себе ему поддаться, но окончательно разум не потерял. Стоял, смотрел, ликовал, упивался красотой невозможного зрелища, но запрыгивать на подножку вагона, как в прошлый раз, совершенно не собирался. Забыл обо всём на свете, но как хреново мне было после прошлой поездки всё-таки помнил. И был твёрдо намерен больше никогда этот опыт не повторять.
На самом деле я даже не особо хотел снова кататься на поезде. Назвать искушение неодолимым уж точно было нельзя. Стоять, смотреть, вдыхать неповторимый, невозможный в этой реальности запах паровозного дыма, бессмысленно улыбаться и с детским энтузиазмом махать неведомым пассажирам, которые вряд ли могли разглядеть меня в темноте, оказалось совершенно достаточно. То есть я и без всяких поездок был счастлив, даже с избытком, сердце ныло от невозможности всё это счастье сразу вместить.
В общем, я ни за что не стал бы делать такую глупость, если бы из открытого окна купе не высунулась чья-то растрёпанная голова, и голос, то ли женский, то ли ломкий подростковый мальчишеский, неузнаваемый и одновременно смутно знакомый, не крикнул: «Ты чего стоишь? Поехали, покатаемся! Покажу такое, чего ты в жизни не видел! Давай, залезай сюда!»
Я открыл было рот, чтобы ответить: «Спасибо, не стоит», – но в самый последний момент передумал. Потому что одно дело не соваться сдуру куда попало, и совсем другое – отказываться от внятного приглашения. В конце концов, легкомысленное любопытство, подстрекающее принимать все сомнительные предложения, которые посылает судьба, не только вечный источник проблем, но и одно из моих лучших качеств. Где бы я без него был. Уж точно не в Ехо, вот о чём нельзя забывать.
Поезд тем временем заметно замедлил ход, явно специально для моего удобства. Дверь последнего вагона распахнулась и оттуда выглянула всё та же растрёпанная голова, высунулась рука, призывно замахала – дескать, скорее давай сюда. Любой нормальный человек на моём месте подумал бы, что это ловушка, а я решил, что, конечно же, проявление гостеприимства, дополнительное доказательство, что меня там ждут. И одновременно вызов – не могу я позорно струсить на глазах у призрачных пассажиров поезда-наваждения. А что их объективно не существует, и позориться, строго говоря, не перед кем, дело десятое. Об этом пусть философы рассуждают, а не я.
Поезд к этому времени ехал так медленно, что ухватиться за поручень и забраться на подножку оказалось совсем легко, но меня всё равно подхватили чьи-то руки, втащили в тёмный тамбур вагона, а потом вдруг обняли, так крепко и так тепло, с такой нежной ласковой силой, что я больше не мог считать происходящее наваждением. Умом теоретически понимал, что это и есть оно, но всё остальное моё существо как-то сразу поверило в реальность поезда и его пассажиров, по крайней мере, одной из них.
Я понятия не имел, кто эта женщина, которая меня сейчас обнимает, почему она это делает, откуда вообще взялась, даже не думал об этом. И вообще ни о чём. Чувствовал себя так, словно наконец-то вернулся домой после долгих скитаний, хотя и прежде находился не где-то, а именно дома, в Ехо, лучшем городе лучшего из миров, настолько на своём месте, насколько это вообще возможно для неприкаянного бродяги вроде меня. Однако прямо сейчас всё это не имело значения, хотя я заранее знал, что потом снова ещё как будет. Но какая разница, что будет потом, неизвестно когда.
Пока мы, обнявшись, стояли в тамбуре, поезд снова набирал скорость, ритмично громыхал на стыках, вагон мотало из стороны в сторону, пол качался у меня под ногами, где-то далеко впереди торжествующе гудел паровоз, и всё это было ничуть не менее убедительно, чем чужое горячее размеренное дыхание и сильные руки, пока неизвестно и, честно говоря, всё равно, чьи.
Наконец руки разжались, и голос, который звал меня из окна, сказал:
– Ну и чего мы тут стоим в темнотище? Пошли в купе, там лампы горят, и окно открыто. Такое тебе покажу!
В вагоне царил полумрак, как обычно бывает в пассажирских поездах по ночам, зато в купе, куда мы вошли, горел свет, и я наконец разглядел незнакомку. Высокая, ростом почти с меня, с буйной гривой коротких тёмных волос, черноглазая, с узким бледным лицом, резкими скулами и ярким чувственным ртом. Простая чёрная одежда, что-то вроде скромного кимоно с рукавами до локтя, подчёркивала худобу, но руки у неё были крупные, даже на вид сильные, почти мужские. И плечи широкие. И царственная осанка. И чудесная улыбка, от которой появлялась всего одна ямочка – на левой щеке. В сумме она выглядела не красавицей, а чем-то гораздо большим, или просто иным, ослепительным падшим ангелом, которому не нужна вся эта наша дурацкая человеческая красота.
– Смотри внимательно, – сказала женщина так запросто, словно мы были знакомы уже много лет. – Да не на меня, а в окно. Я-то никуда отсюда не денусь, а пейзаж промелькнёт – раз, и нет! Обычно вскоре после того, как мы выезжаем из твоего города, за окном появляется Хэль-Утоманский Водяной мост; это единственный известный мне мост, построенный не из чего-то твёрдого над водой, а наоборот, из воды над сушей, чтобы тамошние русалки – а в Хэль-Утомане они полноправные граждане, ничем не хуже сухопутных людей! – могли без затруднений попадать из своей Золотой реки в Юттортанское озеро и возвращаться обратно, пресытившись его сладкими водами…
Я не нашёл ничего лучшего, чем спросить:
– Ты кто вообще? Тебя как зовут?
– Никак меня больше не зовут, – отрезала женщина. – Прежде звали Агатой, а у мёртвых не бывает имён. Но это не страшно. Невелика потеря – несколько бессмысленных звуков. В мире есть кое-что поважнее. Например, Хэль-Утоман с чудесным водяным мостом, и я ужасно волнуюсь… Ура, вот и он! Не проехали, не пропустили! Смотри, смотри!
Зрелище и правда того стоило. За окном в свете не то огромной красноватой луны, не то очень тусклого солнца сверкала гигантская зыбкая переливающаяся дуга, состоящая из водяных струй и мелких брызг, окутавших её своего рода сияющим облаком, а внизу под ней стояли окружённые садами дворцы, ну или просто вот такие роскошные жилые дома.
– Шикарно живут в этом Хэль-Утомане, – наконец сказал я, просто чтобы хоть что-то сказать. А то стою, молчу, как контуженный – и это я-то, главное трепло на обоих берегах Хурона. Как подменили меня.
– Да не то слово! – горячо согласилась Агата.
Что бы она ни говорила, а это имя сидело на ней как влитое, очень ей шло, и я уже не мог называть её как-то иначе, когда думал о ней.
– И люди там шикарно живут, и русалки, – продолжала она. – Жаль, из окна поезда нельзя увидеть их янтарные подводные дворцы, но я точно знаю, что они есть. Правда же, невероятная красота? Я так хотела показать тебе этот мост! Ужасно боялась, что опоздаем и не увидим. Или вообще каким-то другим маршрутом сегодня поедем. Это же не всегда от меня зависит. А может, как раз всегда, просто я пока не разобралась, что надо делать… или не делать, а думать? Или, наоборот, не думать, а выбросить из головы. Но я ещё разберусь. Благо есть время. Спасибо за это тебе.
Я не стал спрашивать, за что это вдруг мне спасибо. Потому что как раз понятно, за что. Удивительно, что она сама это тоже знает. Или неудивительно? Может, когда кто-то каким-то чудом овеществляет твой смертный сон, ты точно знаешь, кто именно это сделал? Просто не можешь не знать?
– Я знаю, что обязана тебе гораздо больше, чем жизнью. Всем тем, что у меня вместо неё есть сейчас, – сказала Агата, не дожидаясь вопроса. – Я помню, как всё было. Точно знаю, что умерла. И не надо смотреть с таким состраданием. Умерла, и правильно сделала. Давно было пора. За это, кстати, надо бы наконец-то выпить. С кем и помянуть себя, если не с тобой, – усмехнулась она и достала откуда-то из-под полки бутылку тёмного стекла, без этикетки. Судя по пробке, игристого вина.
Агата открыла бутылку одним лёгким, я бы сказал, условным движением, с тихим, тоже почти условным хлопком; разлила вино по бокалам, которые то ли внезапно возникли, то ли с самого начала стояли на раскладном столе.
– За покойников, насколько я помню, пьют не чокаясь, – сказала она. – Вот и мы не будем. А то мало ли что. Вдруг я от этого сотрясения посуды внезапно воскресну? Невелика радость, честно говоря. Тогда рано или поздно придётся начинать всё сначала. И совсем не факт, что мне снова повезёт умереть так же удачно, как вышло с первой попытки. Вдруг тебя нигде поблизости не окажется? Лучше не рисковать!
Она залпом выпила вино. Подмигнула мне:
– Не решаешься даже попробовать? Ну и зря. Я – хорошая. Честное слово. Таких хороших ещё поискать. И благодарна тебе, как не была благодарна никому на свете, ни за что, никогда. Хотя бы поэтому никак не может оказаться отравой то, что я тебе дала.
– Есть версия, будто они инстинктивно боятся рассеяться под тяжестью взгляда создателя, который точно знает, что на самом деле их нет. Кстати, не то чтобы совсем зря боятся, в истории были примеры. Взять хотя бы шиншийского полководца Табуни цун Иридани и случайно созданный им под воздействием каких-то хитрых местных благовоний хрустальный маяк в сердце Красной пустыни Хмиро. Отличный получился маяк, исправно пугал своим ослепительным блеском тамошних дикарей и радовал предводителей караванов, но стоило ставшему сентиментальным на старости лет полководцу вернуться в пустыню, чтобы полюбоваться делом своих рук, и всё, не стало того маяка. Ты не создатель, конечно, но отдал наваждению свою силу, подарил ему возможность продолжить существование. И при этом отлично помнишь, как оно начало исчезать. Вполне может быть, что наваждение от тебя теперь прячется. В общем, есть смысл попробовать покараулить его без тебя.
Справедливости ради, следующие несколько вечеров не слишком отличались от предыдущих. То есть на пустыре я больше не куковал, но заливать, закусывать и заигрывать очередную неудачу сэр Джуффин Халли всё равно приходил ко мне. Его можно понять. Я уже не раз слышал от пострадавших, что моё общество хуже знаменитых куманских дымных притонов – вроде бы ничего выдающегося не происходит, снисходительно думаешь: «Можно будет когда-нибудь попробовать повторить», – и поначалу даже не особо скучаешь по пережитым там наслаждениям, но вдруг обнаруживаешь, что всё остальное уже не очень-то интересно, чего-то всегда не хватает, всё тебе не то и не так.
Впрочем, вряд ли всё-таки Джуффин внезапно стал очередной жертвой моего психоделического обаяния. После стольких лет знакомства у него наверняка выработался отличный иммунитет. Зная шефа Тайного Сыска, который никогда ничего зря не делает, я предполагал, что проводя со мной вечера, он демонстрирует – Миру? судьбе? сам себе? – что целиком поглощён задачей разгадать тайну поезда-призрака, частью которой, в силу стечения обстоятельств, стал я. Собственно он же сам меня когда-то учил, как важно бывает внятно обозначить свою крайнюю заинтересованность всякой новой загадкой, делая для её решения не просто всё необходимое, но и обязательно что-нибудь сверх. Такая избыточность действий порой утомляет до крайности, но всегда с лихвой окупается удачными идеями, неожиданной помощью со стороны, да и просто счастливыми совпадениями, без которых в нашем деле никак.
На четвёртый день Джуффин сказал:
– Пожалуй, хватит пока с меня. Одно из трёх: или твоё наваждение продержалось совсем недолго и благополучно рассеялось, напоследок напугав полдюжины горожан, или оно привязано к непонятным мне лунным циклам, так что может в следующий раз объявиться то ли следующей осенью, то ли вообще триста лет спустя. Ну или оно избегает не тебя, а меня. С подобным я уже сталкивался. Встречаются наваждения, способные заранее почуять враждебные намерения могущественного колдуна и в его присутствии не показываться. Очень редко такое случается, но всё же бывает и так.
– А разве у тебя враждебные намерения? – удивился я.
Джуффин неопределённо пожал плечами:
– Да не то чтобы именно враждебные. У меня пока вообще никаких конкретных намерений нет. Сперва надо понять, что оно вообще собой представляет. То есть в определённых обстоятельствах я и правда могу начать действовать как его враг.
– В каких это обстоятельствах? – нахмурился я.
Идея, что шеф Тайного Сыска может объявить войну моему прекрасному поезду, мне совсем не понравилась. С таким подходом наваждений не напасёшься.
– А то сам не знаешь, – пожал плечами Джуффин. – Если вдруг выяснится, что это наваждение может быть опасно – для горожан, или лично для тебя. Первое всё-таки вряд ли, тем шестерым ничего при встрече не сделалось. Зато второе вполне вероятно: ты однажды дал ему свою силу. Это всё равно что охотничьему псу лизнуть человеческую кровь. В большинстве случаев обходится без последствий, но иногда собака после этого становится опасной, начинает нападать на людей. В общем, мне бы своими глазами на поезд взглянуть, тогда может и разобрался бы. Но ладно, не показывается, и Магистры с ним. У меня других дел уже накопилось по горло. Да и, положа руку на сердце, надоели мне неудачи. В таком количестве они никому не на пользу. Как-нибудь потом ещё повторим.
– Но я могу попробовать без тебя… – начал было я.
Джуффин меня перебил:
– Догадываюсь, что можешь. Только мне от этого никакого особого толку. Я-то своими глазами его увидеть хотел.
– Но ты же сам говорил: интересно, что будет, если я снова увижу тот поезд. Что после этого произойдёт, и…
– Говорил, – вздохнул Джуффин. – Но мне, знаешь, много разного интересно. Например, если отправить тебя в Уандук просвещать дикарей Энго, вернёшься ли ты оттуда живым? Останешься царствовать? Будешь благоговейно убит и с почётом съеден? Станешь священной фигурой, как Арварохский Мёртвый Бог? И какая у них получится цивилизация в случае твоего успеха? Обучишь ли ты их магии? Может, станешь толпами на Тёмную Сторону водить? Тем не менее я пока далёк от идеи тебя туда посылать.
– «Пока» в твоих устах звучит не то чтобы утешительно, – заметил я. – Мне, конечно, несложно будет прикинуться подходящим к случаю божеством, но зачем нам в Мире ещё одна культура, основанная на религии? Арварохцев с их смешным Мёртвым Богом совершенно достаточно для приятного разнообразия. Тем более что без утренней камры и ночных посиделок на крыше из меня получится крайне суровое, всем вокруг недовольное божество. Возможно, даже требующее кровавых жертвоприношений. Я себя знаю, быстро войду во вкус.
– Так дикарям Энго именно этого и надо! – оживился шеф. – Их же больше ничем не проймёшь.
– Пора обдумывать пути к отступлению, – усмехнулся я. – Куда, если что, от таких заданий бежать. Франк[4] меня точно пустит в комнату при своей кофейне; ужас однако в том, что он пустит туда и тебя, вы же с ним подружились. Следовательно, спасения нет.
– Да ладно тебе, – отмахнулся Джуффин. – Зачем сразу куда-то бежать? Если вдруг найдёт на меня подобная блажь, просто откажешься. В перечне твоих служебных обязанностей совершенно точно нет пункта «просвещать дикарей за пределами Соединённого Королевства». Я только затем и помянул дикарей Энго, чтобы сказать: этот твой подозрительный поезд, если он вообще ещё существует, в чём я теперь с большим удовольствием сомневаюсь, кажется мне примерно настолько же подходящей компанией для тебя.
– Так что, мне не надо его караулить? – прямо спросил я.
– Пожалуй, лучше не стоит, – с явным сожалением вздохнул Джуффин. – Попрошу Кофу, пусть время от времени отправляет своих агентов в полночь на том пустыре гулять. Может, чего и увидят. И нам расскажут. А там поглядим.
Я слушал Джуффина, но на самом деле, уже не очень-то слушал, потому что когда он сказал: «гулять», – до меня наконец-то дошло, что надо делать. Не сидеть на месте, выжидательно уставившись в темноту, а идти, как я шёл в тот вечер, когда увидел призрачный поезд. Если наваждения и правда любят придерживаться какого-то расписания, возможно, мой поезд показывается только тем, кто просто мимо идёт. Эти их с Кофой свидетели тоже небось не сидели в засаде, а куда-нибудь шли.
Джуффин явно понял по моему лицу, что меня осенила какая-то подозрительная идея, и укоризненно покачал головой. Но не стал расспрашивать, что я такое внезапно придумал. И вообще ничего не сказал.
* * *
– Я знаешь, что выяснил? – спросил Нумминорих. – Оказывается, чтобы не хотеть чего-нибудь слишком сильно, надо захотеть сразу всего.
– Звучит логично, – рассеянно согласился я. – Это ты что-то конкретное сейчас имеешь в виду, или так, вообще?
Я, как говорят в таких случаях, цинично использовал друга в своих интересах. Иными словами, провожал Нумминориха домой, в Новый Город, через пустынный центр. Впрочем, друг не сказать чтобы очень страдал, а если и страдал, то втайне. Отлично держался. Не просил, заливаясь слезами, срочно оставить его в одиночестве посреди пустыря.
– Это я про путешествия между Мирами, – объяснил он. – Помнишь, я тебе говорил, что испытываю искушение надолго задержаться в другой реальности? Так вот, оказалось, если сильно-сильно, всем сердцем захотеть побывать в целой тысяче разных миров и везде подолгу пожить, стать своим, конкретное искушение ослабевает, и сразу становится ясно, что это вообще никакое не искушение, а так – ерунда, каприз.
– Это ты лихо! – удивился я. – Но как тебе удалось захотеть оказаться в тысяче реальностей сразу? Да ещё и всем сердцем? Ты же столько пока просто не видел. И не знаешь, как там всё устроено. Не факт, что тебе захочется даже на полчаса хотя бы в одной из них задержаться, не то что пожить.
– А для желания это не имеет значения, – улыбнулся Нумминорих. – Достаточно просто вообразить невероятное разнообразие немыслимых возможностей, и голова идёт кругом, как у ребёнка в кондитерской лавке. Понравится, не понравится, дело десятое, там разберёмся. Главное – всё это как-то в себя вместить!
– Ну ты и жадина! – восхитился я.
– А то ты сам не такой.
Крыть было нечем. Я не просто такой, я ещё хуже. Всегда норовлю захапать больше, чем способен вместить. Для жизни это не очень удобное качество. Но для магии, говорят, то что надо. В самый раз.
Мы расстались возле калитки, ведущей в сад Нумминориха. Я наотрез отказался от камры, вина, домашнего лимонада и всего остального, что принято предлагать друзьям, проводившим тебя до порога. Честно говоря, не без сожаления отказался, передышка сейчас казалась соблазнительной, нагулялся уже по самое не могу, да и день перед этим выдался хлопотный. Но до полуночи оставалось меньше часа, а я был твёрдо намерен в полночь быстрым шагом пересекать пустырь, окружающий развалины резиденции Ордена Дырявой Чаши. Затем, собственно, и пошёл провожать Нумминориха – чтобы всё было как в тот первый раз. Про себя решил, что это будет последняя попытка. Сейчас или никогда; как минимум очень нескоро. Не зарекался, как пьяница, заранее зная, что завтра опять потянет к бутылке, и приготовившись терпеть изо всех сил, скорее наконец-то разрешил себе прекратить поиски. Пошёл он в задницу, этот неуловимый призрачный поезд. Безрезультатные попытки снова его увидеть надоели мне не меньше, чем Джуффину. Я тоже не люблю поражения, особенно если терпеть их приходится регулярно, по расписанию, изо дня в день.
То ли призрачный поезд почувствовал, скажем так, крайним буфером, что я теряю к нему интерес, и поспешил исправиться, то ли действительно имело решающее значение – не сидеть на месте, а куда-то идти, то ли просто Нумминорих приносит удачу, и перед всяким сомнительным делом мне следует непременно встречаться с ним, однако на этот раз всё получилось примерно так же, как в первый. Только об рельс я, хвала магистрам, всё-таки не споткнулся и ногу не расшиб, хотя вполне мог бы: шёл, не разбирая дороги, думал, как это у меня принято, одновременно о сотне разных вещей, и только в самый последний момент заметил, что в густой траве что-то блестит. Лунный луч удачно отразился в металле, и это меня спасло.
Я присел на корточки и некоторое время разглядывал рельсы – выглядят, как самые настоящие. И трава пробивается между шпалами, свежая и пожухшая вперемешку, словно они давным-давно здесь лежат. Наконец я осторожно коснулся рельса и ощутил твёрдый, всё ещё тёплый, как будто и правда весь день нагревался под солнцем, слегка вибрирующий металл.
А потом я услышал шум приближающегося поезда, увидел вдалеке слепящий свет сигнальных огней, предусмотрительно отступил на безопасное расстояние, стоял, смотрел, практически открыв рот, как будто не ждал его тут каждый вечер, а впервые увидел, чувствовал себя бесконечно счастливым и одновременно таким дураком, каким не был то ли с самого детства, то ли вообще никогда. Только этим, наверное, можно объяснить, что я не послал зов Джуффину и не выпалил, торжествуя, что первым додумался: «Оказывается, надо было не сидеть на месте, а гулять!» – хотя собирался, твёрдо себе обещал, что, если увижу поезд, сразу же свяжусь с Джуффином и его сюда позову. Всё-таки охота на это наваждение – наше общее дело, а не только лично моё.
Не то чтобы я вдруг передумал, сознательно решил уберечь свой поезд от шефа Тайного Сыска, у которого вечно одни вопросы безопасности на уме, а просто как-то не вспомнил. Я вообще ни о чём в тот момент не вспоминал и не думал, только стоял, смотрел и радовался, что у нас с поездом всё получилось: он остался, он существует, мчится по пустырю, как мне хотелось, и вот мы с ним наконец-то встретились, снова оказались в одной точке пространства в один и тот же момент. Я был рад его видеть и мог поклясться, что поезд тоже мне рад, как мог бы обрадоваться настоящий живой человек, встретив старого друга, который однажды в трудный момент его спас.
Всё это, честно говоря, здорово смахивало если не на безумие, то на морок; это, собственно, и был морок. Я на радостях позволил себе ему поддаться, но окончательно разум не потерял. Стоял, смотрел, ликовал, упивался красотой невозможного зрелища, но запрыгивать на подножку вагона, как в прошлый раз, совершенно не собирался. Забыл обо всём на свете, но как хреново мне было после прошлой поездки всё-таки помнил. И был твёрдо намерен больше никогда этот опыт не повторять.
На самом деле я даже не особо хотел снова кататься на поезде. Назвать искушение неодолимым уж точно было нельзя. Стоять, смотреть, вдыхать неповторимый, невозможный в этой реальности запах паровозного дыма, бессмысленно улыбаться и с детским энтузиазмом махать неведомым пассажирам, которые вряд ли могли разглядеть меня в темноте, оказалось совершенно достаточно. То есть я и без всяких поездок был счастлив, даже с избытком, сердце ныло от невозможности всё это счастье сразу вместить.
В общем, я ни за что не стал бы делать такую глупость, если бы из открытого окна купе не высунулась чья-то растрёпанная голова, и голос, то ли женский, то ли ломкий подростковый мальчишеский, неузнаваемый и одновременно смутно знакомый, не крикнул: «Ты чего стоишь? Поехали, покатаемся! Покажу такое, чего ты в жизни не видел! Давай, залезай сюда!»
Я открыл было рот, чтобы ответить: «Спасибо, не стоит», – но в самый последний момент передумал. Потому что одно дело не соваться сдуру куда попало, и совсем другое – отказываться от внятного приглашения. В конце концов, легкомысленное любопытство, подстрекающее принимать все сомнительные предложения, которые посылает судьба, не только вечный источник проблем, но и одно из моих лучших качеств. Где бы я без него был. Уж точно не в Ехо, вот о чём нельзя забывать.
Поезд тем временем заметно замедлил ход, явно специально для моего удобства. Дверь последнего вагона распахнулась и оттуда выглянула всё та же растрёпанная голова, высунулась рука, призывно замахала – дескать, скорее давай сюда. Любой нормальный человек на моём месте подумал бы, что это ловушка, а я решил, что, конечно же, проявление гостеприимства, дополнительное доказательство, что меня там ждут. И одновременно вызов – не могу я позорно струсить на глазах у призрачных пассажиров поезда-наваждения. А что их объективно не существует, и позориться, строго говоря, не перед кем, дело десятое. Об этом пусть философы рассуждают, а не я.
Поезд к этому времени ехал так медленно, что ухватиться за поручень и забраться на подножку оказалось совсем легко, но меня всё равно подхватили чьи-то руки, втащили в тёмный тамбур вагона, а потом вдруг обняли, так крепко и так тепло, с такой нежной ласковой силой, что я больше не мог считать происходящее наваждением. Умом теоретически понимал, что это и есть оно, но всё остальное моё существо как-то сразу поверило в реальность поезда и его пассажиров, по крайней мере, одной из них.
Я понятия не имел, кто эта женщина, которая меня сейчас обнимает, почему она это делает, откуда вообще взялась, даже не думал об этом. И вообще ни о чём. Чувствовал себя так, словно наконец-то вернулся домой после долгих скитаний, хотя и прежде находился не где-то, а именно дома, в Ехо, лучшем городе лучшего из миров, настолько на своём месте, насколько это вообще возможно для неприкаянного бродяги вроде меня. Однако прямо сейчас всё это не имело значения, хотя я заранее знал, что потом снова ещё как будет. Но какая разница, что будет потом, неизвестно когда.
Пока мы, обнявшись, стояли в тамбуре, поезд снова набирал скорость, ритмично громыхал на стыках, вагон мотало из стороны в сторону, пол качался у меня под ногами, где-то далеко впереди торжествующе гудел паровоз, и всё это было ничуть не менее убедительно, чем чужое горячее размеренное дыхание и сильные руки, пока неизвестно и, честно говоря, всё равно, чьи.
Наконец руки разжались, и голос, который звал меня из окна, сказал:
– Ну и чего мы тут стоим в темнотище? Пошли в купе, там лампы горят, и окно открыто. Такое тебе покажу!
В вагоне царил полумрак, как обычно бывает в пассажирских поездах по ночам, зато в купе, куда мы вошли, горел свет, и я наконец разглядел незнакомку. Высокая, ростом почти с меня, с буйной гривой коротких тёмных волос, черноглазая, с узким бледным лицом, резкими скулами и ярким чувственным ртом. Простая чёрная одежда, что-то вроде скромного кимоно с рукавами до локтя, подчёркивала худобу, но руки у неё были крупные, даже на вид сильные, почти мужские. И плечи широкие. И царственная осанка. И чудесная улыбка, от которой появлялась всего одна ямочка – на левой щеке. В сумме она выглядела не красавицей, а чем-то гораздо большим, или просто иным, ослепительным падшим ангелом, которому не нужна вся эта наша дурацкая человеческая красота.
– Смотри внимательно, – сказала женщина так запросто, словно мы были знакомы уже много лет. – Да не на меня, а в окно. Я-то никуда отсюда не денусь, а пейзаж промелькнёт – раз, и нет! Обычно вскоре после того, как мы выезжаем из твоего города, за окном появляется Хэль-Утоманский Водяной мост; это единственный известный мне мост, построенный не из чего-то твёрдого над водой, а наоборот, из воды над сушей, чтобы тамошние русалки – а в Хэль-Утомане они полноправные граждане, ничем не хуже сухопутных людей! – могли без затруднений попадать из своей Золотой реки в Юттортанское озеро и возвращаться обратно, пресытившись его сладкими водами…
Я не нашёл ничего лучшего, чем спросить:
– Ты кто вообще? Тебя как зовут?
– Никак меня больше не зовут, – отрезала женщина. – Прежде звали Агатой, а у мёртвых не бывает имён. Но это не страшно. Невелика потеря – несколько бессмысленных звуков. В мире есть кое-что поважнее. Например, Хэль-Утоман с чудесным водяным мостом, и я ужасно волнуюсь… Ура, вот и он! Не проехали, не пропустили! Смотри, смотри!
Зрелище и правда того стоило. За окном в свете не то огромной красноватой луны, не то очень тусклого солнца сверкала гигантская зыбкая переливающаяся дуга, состоящая из водяных струй и мелких брызг, окутавших её своего рода сияющим облаком, а внизу под ней стояли окружённые садами дворцы, ну или просто вот такие роскошные жилые дома.
– Шикарно живут в этом Хэль-Утомане, – наконец сказал я, просто чтобы хоть что-то сказать. А то стою, молчу, как контуженный – и это я-то, главное трепло на обоих берегах Хурона. Как подменили меня.
– Да не то слово! – горячо согласилась Агата.
Что бы она ни говорила, а это имя сидело на ней как влитое, очень ей шло, и я уже не мог называть её как-то иначе, когда думал о ней.
– И люди там шикарно живут, и русалки, – продолжала она. – Жаль, из окна поезда нельзя увидеть их янтарные подводные дворцы, но я точно знаю, что они есть. Правда же, невероятная красота? Я так хотела показать тебе этот мост! Ужасно боялась, что опоздаем и не увидим. Или вообще каким-то другим маршрутом сегодня поедем. Это же не всегда от меня зависит. А может, как раз всегда, просто я пока не разобралась, что надо делать… или не делать, а думать? Или, наоборот, не думать, а выбросить из головы. Но я ещё разберусь. Благо есть время. Спасибо за это тебе.
Я не стал спрашивать, за что это вдруг мне спасибо. Потому что как раз понятно, за что. Удивительно, что она сама это тоже знает. Или неудивительно? Может, когда кто-то каким-то чудом овеществляет твой смертный сон, ты точно знаешь, кто именно это сделал? Просто не можешь не знать?
– Я знаю, что обязана тебе гораздо больше, чем жизнью. Всем тем, что у меня вместо неё есть сейчас, – сказала Агата, не дожидаясь вопроса. – Я помню, как всё было. Точно знаю, что умерла. И не надо смотреть с таким состраданием. Умерла, и правильно сделала. Давно было пора. За это, кстати, надо бы наконец-то выпить. С кем и помянуть себя, если не с тобой, – усмехнулась она и достала откуда-то из-под полки бутылку тёмного стекла, без этикетки. Судя по пробке, игристого вина.
Агата открыла бутылку одним лёгким, я бы сказал, условным движением, с тихим, тоже почти условным хлопком; разлила вино по бокалам, которые то ли внезапно возникли, то ли с самого начала стояли на раскладном столе.
– За покойников, насколько я помню, пьют не чокаясь, – сказала она. – Вот и мы не будем. А то мало ли что. Вдруг я от этого сотрясения посуды внезапно воскресну? Невелика радость, честно говоря. Тогда рано или поздно придётся начинать всё сначала. И совсем не факт, что мне снова повезёт умереть так же удачно, как вышло с первой попытки. Вдруг тебя нигде поблизости не окажется? Лучше не рисковать!
Она залпом выпила вино. Подмигнула мне:
– Не решаешься даже попробовать? Ну и зря. Я – хорошая. Честное слово. Таких хороших ещё поискать. И благодарна тебе, как не была благодарна никому на свете, ни за что, никогда. Хотя бы поэтому никак не может оказаться отравой то, что я тебе дала.