Тайна тихой реки

Глава седьмая




– Прошу всех встать! Суд идет, – громко скомандовала Айгуль.

Весь зал, за исключением подсудимой, почтенно поднялся со своих мест и замер в молчании. Вошла судья в длинной черной мантии и села на свое место за большим столом.

– Здравствуйте! – обратилась она к залу. – Прошу садиться.

Все покорно заняли места, кроме тех, кто наблюдал происходящее, стоя у дальней стены.

Судья надела очки и раскрыла перед собой один из разложенных на столе томов. Она заговорила медленно, не поднимая глаз от материалов дела:

– Судебное заседание объявляется открытым. Рассматривается уголовное дело в отношении Хилер Агаты Никаноровны, 23 июня 1947 года рождения, обвиняемой в совершении преступления, предусмотренного частью 1 статьи 105 Уголовного кодекса Российской Федерации.

Айгуль объявила, что в судебное заседание явились: подсудимая, ее защитник, государственный обвинитель, потерпевшая и свидетель, а также доложила о неявке еще одного свидетеля. По правилам закона судья потребовала свидетеля удалиться из зала до начала его допроса, а также попросила вывести детей, нахождение тут которых, по ее мнению, было излишним.

Затем она разъяснила, что с учетом состояния здоровья подсудимой ей разрешено давать показания сидя. Хилер нехотя ответила на поставленные ей вопросы, касающиеся биографических данных ее личности. Была установлена также и личность потерпевшей, которая приехала из города представлять интересы погибшего брата.

Потом было предоставлено слово государственному обвинителю, и Архангельский подробно изложил предъявленное обвинение, суть которого состояла в том, что 7 июля 2018 года между 4 и 5 утра из личных неприязненных отношений Хилер умышленно лишила жизни Вяземского Сергея Ивановича, утопив его в реке Конной на берегу села Марфино.

– Агата Никаноровна, прокурор сейчас озвучил, в чем вы обвиняетесь, – обратилась к подсудимой Раиса Рахадимовна. – Вы признаете себя виновной в совершении преступления?

Скрестив руки на груди, Хилер отвернулась от судьи и обратила взгляд в глубь зала, где царила тишина. Немного помолчав, она ответила своим глухим низким голосом:

– Ничего я не признаю. Сдался он мне. Не трогала я его!

Корчагина добавила, что показания по существу дела Хилер будет давать после исследования судом всех доказательств.

Судебное следствие началось с допроса сестры потерпевшего, Вяземской Людмилы Ивановны, которая была филологом и преподавала в университете. Смиренно отвечая на все поставленные ей вопросы без лишних подробностей, она, однако, достаточно емко и красноречиво рассказала об особенностях личности покойного брата. Максим видел, как Людмила Ивановна, отвечая, обращалась к воспоминаниям, от которых прерывала речь, ее губы дрожали, а по щекам скатывались слезы. С момента гибели брата прошло три месяца, и она кое-как начала свыкаться с мыслью о том, что его больше нет, а тут ее вынудили снова участвовать в экскурсии по темным уголкам памяти.

Чувствовалось, что потерпевшая гордилась братом. Она рассказала, что Сергей Иванович был добрым человеком, хотя и немного циничным, никогда не стеснявшимся высказать мнение, даже если оно могло задеть моральный аспект адресата. В целом он любил людей, но когда они, по его убеждению, вели себя безнравственно, совершали некорректные поступки, переходя грани дозволенного, он не демонстрировал снисхождений и открыто подвергал критике всех, невзирая на социальный статус и прочие характеристики. Сестра порой одергивала его, пытаясь убедить в неуместности высказываемых замечаний, но он осекал ее, апеллируя к тому, что всегда выкладывает, о чем думает, и не намеревается умалчивать о несправедливостях. С ранних лет такая прямолинейность часто приводила Вяземского в неприятные ситуации, что, однако, его никогда не останавливало, а, скорее наоборот, аффектированно раззадоривало импульсивный пыл и строило ему скандальную репутацию.

Профессия журналиста сама выбрала его еще в детстве и уже тогда предопределила выбор братом специального образования. Отец сначала хотел, чтобы сын продолжил медицинское дело семейной династии по его линии, но как в школьные годы, так и в студенческую бытность Сергей активно участвовал в массово-информационной деятельности, бесперебойно обеспечивая вокруг себя взаимодействие всех и вся в различных общественных сферах. Все свободное время он посвящал факультативной работе то над школьной газетой, то над вестником студенческого обозревателя, интервьюировал интересных, на его взгляд, личностей, деятельность которых так или иначе фигурировала в массовой коммуникации окружающей его жизни. Отец быстро перестал сопротивляться нежеланию сына искать себя в медицине, а мать, всю жизнь проработавшая школьным учителем литературы, только потворствовала его творческим изысканиям, с восхищением наблюдая, как ловко сын задает неудобные вопросы, зрящие в самый корень проблем современности, и освещает тайные стороны актуальной общественно-значимой информации.

По словам Людмилы Ивановны, Вяземского не смущало его тучное телосложение, он не одобрял излишнюю физическую активность, которая, как он говорил, только отбирает жизненные силы и затуманивает чистоту разума изможденностью тела, данного человеку природой для обслуживания потребностей души. Личной жизни у него не было, с чем он, впрочем, всегда охотно спорил, приводя доводы о взаимной любви к дивану, рабочему столу, книгам и макаронам. При этом никогда не употреблял спиртного. Он очень увлекался художественной литературой, а особенно – готической фантастикой и мифами Средневековья. В этом разрезе часть работы он уделял малоизученным явлениям природы и поведения людей. За неделю до происшествия они общались по телефону, и Сергей сказал, что собирается поехать в село Марфино за репортажем о местных легендах и былях. Хвастался, что руководство городской газеты, в которой он работал уже долгие годы, разрешило работать над материалом и согласовало командировку. Говорил, что хочет написать про вещи, не близкие к реальной действительности, которые, как правило, находятся в стороне от основного содержания печатных изданий, но видятся ему занимательными своей оригинальностью. Подробностей она у него не выясняла, и больше с тех пор им не довелось пообщаться.

На вопрос адвоката о том, умел ли плавать ее брат, Вяземская ответила отрицательно: покойный с детства боялся воды и так и не овладел навыком плавания.

И судья, и стороны понимали, что очевидцем преступления Вяземская не являлась, а посему не было необходимости в ее подробном допросе касаемо других обстоятельств дела. Дабы не подвергать Людмилу Ивановну излишним душевным волнениям, ее освободили от вопросов, и суд принял решение перейти к свидетелю обвинения.

В зал пригласили пожилого мужчину с деревянной клюшкой. Медленно перебирая ногами, обутыми в расстегнутые боты «прощай молодость», он долго шел к трибуне, сопровождаемый молчаливыми взглядами публики. Наконец финишировав у ораторской конструкции, он положил на нее клюшку, рядом же с ней на крышку трибуны поместил не торопясь снятую с головы шапку, расстегнул ворот куртки и, двигая челюстью, внимательно обвел всех сидящих уверенным взглядом человека, четко осознающего свою важность в предстоящем обсуждении вопроса, для которого был приглашен.

– Прохоров Анатолий Семенович, – представился старик.

– Анатолий Семенович, – сказала судья, не отрывая взгляда от своих записей, – вы приглашены в суд для допроса в качестве свидетеля по делу в отношении Хилер. Посмотрите, пожалуйста, на нее и скажите, знакомы ли вы с ней, в каких отношениях состоите?

Свидетель переглянулся через правое плечо в сторону подсудимой и поймал на себе ее холодный взгляд из-под насупленных седых бровей.

– А как же не знаком! Соседушка моя, что б ей… – осекся он, перекрестившись. – Не дай бог каждому…

– Свидетель, я прошу вас выбирать выражения и не пускаться в словоблудие, – сделала замечание судья, подняв на него глаза. – Давайте будем взаимно вежливыми друг к другу.

Анатолий Семенович виновато опустил голову и несколько раз переступил с ноги на ногу. После соблюдения некоторых формальностей закона судья предоставила свидетеля в распоряжение обвинения. На предложение прокурора рассказать о существе известных Прохорову обстоятельств дела он снова перемялся на месте и положил обе руки на трибуну.

– А че рассказывать-то… Сижу я, значится, на веранде у себя, дымлю цибарку. Смотрю на улицу. У меня там фонарь светит. Дай бог здоровья Аркадию Степановичу – помог мне фонарь поставить. У нас же тут тьма кромешная, хоть глаз выколи. А у меня под утро иной раз сон как рукой снимает, я выхожу на веранду, у меня там кресло, я сажусь, воздушком подышу, цибарку выкурю. А веранда высоко, мне все видно, че на улице-то творится. Значится, сижу я, сижу. Уж светать начало, но еще плохо видать было за фонарем. Смотрю, под фонарем идет кто-то. Прям подле дому. У меня там палисадничек и забор сеточный такой – через него видать все. Я глядь – не пойму. Будто кто мешок тащит на спине. Идет так мееедленно, в развалку, шатается. Ближе подходит, я смотрю, а то не мешок, а бабу мужик на спине тащит. И когда уже мимо моего палисадника он идет, я вижу, что это Агата Никаноровна на нем верхом сидит.

При этих словах Хилер резко ударила кулаком по столу и злобно выкрикнула своим низким грудным голосом:

– Ты чего несешь, старый черт!

Сидевшая рядом Корчагина от неожиданности подпрыгнула на месте, а Прохоров схватился за сердце. Судья и прокурор удивленно подняли голову на подсудимую. В зале повисло молчание, а за окном громко закричала откуда-то появившаяся, взмывшая в небо стая ворон.

– Агата Никаноровна, не перебивайте, пожалуйста, свидетеля, – сказала судья, придя в себя. – Вы сможете задать ему вопросы потом, если захотите.

Корчагина положила свою руку на руку Хилер и, наклонившись к ней, что-то прошептала. Та тяжело дышала, но больше ничего не сказала.

Архангельский перевел взгляд с подсудимой на свидетеля и сказал, пытаясь вернуть его к прерванной нити рассказа:

– Анатолий Семенович, продолжайте. Каким образом она сидела верхом на мужчине?


Прохоров выдохнул и осторожно продолжил:

– Руками, значится, так шею его обхватила и сидела. А он, это, руками так с боков ноги ее обхватил и плетется еле-еле. Тяжело же ему, стало быть, баба-то она не маленькая. Я же знаю, она не ходит у нас, вот он ее попер. А куда? Зачем? Никак в толк не возьму. Дай, думаю, спрошу, а не могу. Слова будто забыл все, мысля́ ходуном в голове, так и не сказал ничего. Глазом токмо проводил их по улице и сижу, точно язык проглотил. Апосля уж с кресла поднялся и поглядел туда, куда этот почапал. Присмотрелся, а рассвет только-только занимался же, ну мужик туда, в сторону дома Агаты Никаноровны, побрел и был таков. Там уж я не видал, куда они дальше подевались…

Архангельский быстро записывал за ним его показания и, не поднимая глаз, сказал:

– Вспомните, пожалуйста, Анатолий Семенович, когда все это было?

– А когда оно было-то… – он задумчиво почесал седой затылок и замолчал.

В случае забывания допрашиваемыми интересующих событий Максим обычно применял метод ассоциативных связей. На этот раз обстоятельства сложились удачно и не пришлось искать сложную точку отсчета для избрания памятного свидетелю события.

– А напомните, когда у вас день рождения?

– Ах, да. Тьфу! Память девичья. Седьмого июля это было. Я родился шестого, а это как раз наутро было. Три месяца назад, стало быть.

– Ага, а время?

– Время… Время… Э, а дети же ко мне приезжали с внуками. Мы как раз отпраздновали, они уехали, а мы с женой спать пошли. Потом я проснулся, меня Полкан разбудил – выть начал во дворе, черт бы его побрал! Я, значится, поднялся, дверь отворил уличную, пса зову, а он меня увидел, выть перестал, но скулить начал. Я его опять кличу. Не идет домой, собака сутулая, скулит сидит и на улицу смотрит через забор. Я к нему подошел, отстегнул его от цепи, за ухом так почесал, и в дом вместе с ним воротились, успокоился он. Ну я лег, а сон прошел. Ворочался-ворочался. Собаки еще другие на улице в ту ночь выли сильно. Помню, на время посмотрел еще в тот момент. Пятый час доходил уже, а они воют, будь они неладны. Ну че делать, я оделся и пошел на веранду подымить. Вот так и было.

– Долго сидели?

– Да как сел, так вот сразу и этих увидал. Полкан еще выть начал из дома опять. Он со мной отказался курить идти.

– Вы нам сказали, что Хилер сидела на спине у мужчины. Вы уверены, что это была подсудимая?

– Товарищ прокурор, я хоть и в годах, но рассудка не лишился покамест. Хотя, знаете ли, давеча, когда эту картину узрел, тогда подумал, что уж и лишился.

По залу пронеслись редкие смешки. Архангельский окинул публику серьезным взглядом, и все снова замолчали. Прохоров продолжил:

– Но любезнейшую Агату Никаноровну я за версту узнаю. Всю жизнь соседствуем. Точно вам говорю, она это была. Тем паче они прямо в сажени от меня были за палисадником.

– В сажени – это сколько?

– Ну, известно сколько – три аршина.

– Не могли бы вы в метры перевести? Нам бы для протокола современную метрическую систему.

– Так пару метров, чтобы не соврать. Ну, может, три, в крайнем случае.

– Хорошо, спасибо. А мужчину вы хорошо рассмотрели? Вам известно, кем он являлся?

– Нет. Мужика не знаю. Не видал никогда.

Архангельский молча постукивал по столу ручкой и смотрел на Прохорова. Тот молча смотрел на него. Максим поднялся и обратился к судье:

– Ваша честь, я прошу изменить порядок исследования доказательств и в присутствии свидетеля исследовать имеющийся в материалах дела протокол предъявления Прохорову лица для опознания по фотографии от девятого июля, содержащийся во втором томе на листах пять-девять.

Не получив возражений от защиты, судья удовлетворила ходатайство государственного обвинителя, и Максим огласил содержание документа, из которого следовало, что Прохорову с целью опознания мужчины, о котором он упоминал в своих показаниях, показали фотоснимок с изображением последнего одновременно с еще двумя снимками, отображавшими портреты других мужчин. В протоколе была запись о том, что Анатолий Семенович указал на Вяземского и пояснил, что видел именно его, о чем уверенно утверждает, судя по его тучному сложению, круглому лицу, темным кудрявым волосам на голове, очень густым бровям и большому носу. Архангельский предъявил протокол на обозрение Прохорову, и тот, ударив себя по лбу ладонью, вспомнил, что все было действительно именно так, и подтвердил изложенные обстоятельства.

Кроме того, по просьбе прокурора Прохоров на удивление точно описал суду одежду, в которой он видел Вяземского в то утро. Описание совпало с данными протокола осмотра места происшествия и фототаблицы, содержавших аналогичное описание одежды, в которой был обнаружен труп.

– А, это, че хотел сказать-то еще, – добавил свидетель, повернувшись к Архангельскому. – Хорошо, про одежду спросили. Этот, когда мимо меня проходил, с одежды его вода стекала или что другое жидкое. Одежка будто мокрая была, и следы на земле мокрые оставались. Да, он, когда ступал, башмаки еще хлюпали у него.

– Следователю вы этого не говорили?

– Не говорил, кажется. Да он и не спрашивал.

– В каком направлении он шел, еще раз скажите нам, пожалуйста?

– Так это, дальше по Васильковой понес ее. Они шли от речки с конца улицы в сторону дома Агаты Никаноровны. Он прямо через дом от моего, на той стороне улицы. Стало быть, там она его и погубила.

Корчагина вскочила из-за стола:

– Протестую, ваша честь! Свидетель может говорить лишь о том, что ему известно наверняка. У него нет права предполагать.

– Протест принят, – отреагировала судья. – Анатолий Семенович, не надо давать в судебном процессе оценочных суждений. Иван Андреевич, – она повернула голову к Архангельскому, – продолжайте.

– Спасибо, Анатолий Семенович, – закончил Максим. – У обвинения пока нет вопросов.

– Защита, – сказала Раиса Рахадимовна, – ваши вопросы к свидетелю?

Корчагина выпрямила спину и взяла ручку.