Тайна тихой реки

– Анатолий Семенович, вы на вопрос судьи в самом начале чертыхнулись, когда вас спросили про знакомство с Агатой Никаноровной. Скажите честно, вы испытываете к подсудимой личную неприязнь?

– Так как же не испытывать и не чертыхаться? У меня в огороде все погибло ведь, вся зелень выгорела, малина какая была – испортилась. И персик не цветет опять. Ваша честь, вот такие персики были, с кулак!

– Позвольте, позвольте, – удивленно выпучила глаза Корчагина. – А при чем тут, собственно, Агата Никаноровна?

– А она знает, при чем. Вы вон Ильиничну спросите, она вам скажет.

– Кто такая Ильинична?

– Соседка ее. У них забор один. – Прохоров внезапно стал очень рассерженным. – У той вообще земля серой стала в огороде, ничего расти не стало. Я когда Ильиничне пожаловался, она мне сразу сказала, что это, дескать, дело рук Хилер. Она там у себя в хате, не знаю, чего делает, и у соседей весь урожай гибнет.

В зале поднялся гул, все стали поддакивать и кивать головами с сердитыми лицами.

– Тише-тише! – подняла голос Раиса Рахадимовна. – Не нарушаем регламент заседания!

– Анатолий Семенович, – продолжила допрос Корчагина, – вы алкоголь употребляете?

– Ваша честь, – вмешался Архангельский, – я прошу снять вопрос, он не имеет отношения к существу исследуемых обстоятельств преступления.

– Ну почему же не имеет отношения, – спокойно возразила Корчагина. – Защита хочет выяснить, нет ли обстоятельств, повлиявших на восприятие допрашиваемым событий происшествия.

Раиса Рахадимвона слегка кивнула головой и посмотрела на Прохорова:

– Свидетель, ответьте на вопрос адвоката.

– Ну кто же не употребляет?.. Коньячком пользуюсь иной раз.

– В тот вечер вы отмечали свой день рождения. Пользовались, должно быть?

– Дурное дело не хитрое. Отмечали, выпивали.

– Сколько выпили, навскидочку?

– Ну… Две бутылочки коньячку с сыном за вечер осушили-с.

– А потом, когда гости уехали, сами не употребляли-с?

Прохоров переступил с ноги на ногу и поправил лежавшую на трибуне клюшку.

– Когда уснуть не мог под утро, опрокинул еще рюмаху.

– А потом еще одну?

– А потом еще одну…

Архангельский прикрыл глаза рукой. Он пожалел, что до этого завел речь о дне рождения Прохорова.

– Но только одну! – увидев его краем глаза, добавил свидетель. – Вот две всего под утро, и вот вам крест, больше все!

– Так, может быть, и не было никакой Агаты Никаноровны-то? Может, рыбак мокрый мешок с рыбой тащил? А вам спросонья и почудилось.

– Э, нет, дочка, – обиженно возмутился Прохоров. – Ты уж из меня пьяницу под белочкой-то не строй! Что видел, то и говорю.

– Поняяятно, – протянула Корчагина, подняв брови. – Вот вы пьете, сказительством занимаетесь. Фантазируете себе, что подсудимая вам ягоды портит, на мужиках катается, а невиновный человек может в острог отправиться после ваших домыслов.

– Уважаемый защитник, – снова вмешался Архангельский, – нет необходимости давать комментарии показаниям допрашиваемого. У вас будет возможность дать им оценку при выступлении с речью в прениях сторон.

– У защиты больше нет вопросов, ваша честь, – проигнорировав замечание прокурора, сказала судье Корчагина.

Когда Анатолия Семеновича поблагодарили за исполненный общественный долг и сказали, что он может быть свободен, он попросил разрешения остаться в зале в качестве слушателя. За дверью в это время ждал участковый, который вошел, когда закончился допрос. Публика выжидательно наблюдала, как он прошел к трибуне.

– Добрый день! – сказал он, подойдя к трибуне. – Участковый уполномоченный Кадралиев. Я по просьбе прокуратуры вышел на адрес к свидетелю Брагину, он отсутствовал. После обхода села установлено его местонахождение, но доставить его не представилось возможным. Свидетель в сильном алкогольном опьянении спал на пороге у продуктового магазина. Я составил протокол по двадцать – двадцать один и доставил его в опорный пункт. Пока отоспится, в себя придет, только завтра смогу доставить.

Максим покраснел, вспомнив, как утром пожертвовал деньги на опохмел местному сомелье и, оказывается, испортил свидетеля.





Глава восьмая





Отпустив участкового, Раиса Рахадимовна продолжила заседание:

– Что ж, в таком случае, если никто не возражает, перейдем пока к исследованию письменных материалов дела.

Судебный пристав перенес тома дела на стол прокурора, и Архангельский продолжил представлять суду доказательства обвинения. Во время оглашения протокола осмотра места происшествия он на всякий случай попытался найти большие емкости с водой на фотоснимках территории домовладения, но не нашел ничего даже отдаленно напоминающего то, где можно было бы утонуть. Ванная комната, судя по описанию дома, находилась на втором этаже. Но утопить в ней такую махину, как Вяземский, и вынести его потом на улицу, учитывая внешние данные подсудимой, представлялось не меньшим безумием, чем утопить его в реке и каким-то образом оттащить к себе во двор. «Ладно, не будем увлекаться версиями, – думал Максим. – В конце концов, у нас есть какие-никакие, но показания свидетелей. Будем отталкиваться от них, пусть даже они все тут и наглухо заспиртованные в себе, как в кунсткамере. Так удачно сложилось, что все лица, подлежащие допросу по материалам данного дела, склонны его выяснять, а не затемнять. Бессознательно пристрастных и намеренно лжесвидетельствующих не должно быть. Посмотрим, конечно, что еще нового представит адвокат».

На фотоснимках рядом с трупом обнаружен нож, торчащий под столом в полу деревянной веранды сарая. Биологическая и дактилоскопическая экспертизы выявили на ноже следы пальцев рук и потожировые выделения Вяземского, Хилер и ее внучки. Но что делал нож в полу – непонятно.

При исследовании обстановки дома на снимках внутренних помещений было видно нарушение общего порядка вещей. В комнатах на полу лежали перевернутые столы и разбросанные повсюду обломки стульев. Со стен вместе с карнизами были сорваны занавески, которые лежали под окнами. Шкафы стояли с выломанными дверьми и выброшенными на пол выдвижными ящиками. Там же, на полу, лежали разбросанные вещи и побитые предметы посуды. Максим пришел к единственному, на его взгляд, предположению о том, что здесь у подсудимой с потерпевшим, вероятно, произошла борьба. Но попытаться выяснить это иначе, чем у самой подсудимой, ему возможным пока не представлялось. А если принять во внимание, что сторона защиты решила давать показания после исследования всех доказательств, то истина пока останется лишь в подозрении.

Далее было исследовано заключение судебно-медицинской экспертизы, которое однозначно давало ответ на вопрос о причине смерти Вяземского – механическая асфиксия вследствие закрытия дыхательных путей водой при утоплении. Вся одежда на трупе была мокрой. Вероятность убийства до помещения тела в воду исключалась, поскольку в органах и крови погибшего при вскрытии обнаружен диатомовый планктон, что является важнейшим, а иногда и единственным доказательством утопления: эти водоросли имеют специфические особенности, позволяющие сделать вывод о месте наступления смерти, а именно – в воде, вплоть до бассейна конкретного водоема. При истинном типе утопления диатомеи вместе с водой через разорванные капилляры альвеол проникают в русло большого круга кровообращения и с током крови разносятся по всему организму, задерживаясь в органах и костном мозге. К примеру, при смерти в воде от остановки сердца и дыхания, а также в тех случаях, когда человек умирает не в воде, но его мертвое тело сбрасывают в воду, диатомеи не попадают внутрь организма. При утоплении в водопроводной воде ванны планктон тоже не будет обнаружен. Сомнений быть не могло, Вяземский умер от утопления в реке. Но ответ на вопрос – как тело после утопления могло оказаться во дворе Хилер, в двухстах метрах от берега, – в компетенцию экспертов не входит.

На трупе эксперт обнаружил и ряд других телесных повреждений. Руки в локтевых суставах согнуты, кисти скрючены вовнутрь в неестественной форме, будто парализованные. На шее зафиксирован след укуса, проникающего в мягкие ткани. Здесь же, на шее, были багрово-фиолетовые гематомы, похожие на следы душения, которые, согласно выводам экспертизы, образовались прижизненно. Однако, как уже упоминалось выше, причиной смерти явилось не это. По краям этих следов на шее трупа и на его руках имелись неизвестного происхождения бугорки красно-лилового цвета шаровидной формы размером с горошину, а также едва заметные пятна вишневого оттенка. Механизм образования этих повреждений экспертизой установлен не был.

На шее также имелись и следы, оставленные, по-видимому, ногтями, однако подтвердить это было невозможно, так как Хилер отказалась предоставлять образцы для сравнительного исследования – стричь свои ногти для последующего выявления экспертами на них эпителия жертвы. Что поделать – это право обвиняемой. В обычной практике у них никто не спрашивает разрешения в подобных ситуациях: им просто дают ножницы и, не объясняя причин, требуют самостоятельно состригать ногти в конверт. Надо полагать, с Агатой Никаноровной этот фокус не прошел. Но если она настаивала на своей непричастности, почему же следователь не убедил ее предоставить в его распоряжение немного драгоценных образцов? Или просто не смог убедить? Равно как и не смог назначить экспертизу соответствия следов укуса на шее трупа – зубам обвиняемой. И почему на следствии она отказывалась от дачи показаний, не предложив свою версию произошедших событий? Может, что-то рассказывала не для протокола?

Максим решил, что не мешало бы ему самому пообщаться со следователем. Слишком много вопросов, ответы на которые не содержатся в уголовном деле. Часто бывает так, что обсуждение его подробностей с тем, кто вел расследование, в значительной мере помогает обвинителю разрешить возникшие трудности и определить дальнейший ход судебного следствия.

Так называемая КЭМВИ – криминалистическая экспертиза материалов, веществ и изделий – установила, что на вещах, изъятых с трупа Вяземского, имеются микрочастицы текстильных волокон одежды подсудимой, изъятой у нее при задержании. Это свидетельствовало о том, что их одежды контактировали друг с другом. Опять же, по всей вероятности, в ходе произошедшей борьбы?

При выезде на место происшествия следственно-оперативной группы к работе в первую очередь привлекалась служба кинологов. Из акта применения служебно-розыскной собаки было видно, что, взяв след у трупа, она вывела кинолога с территории двора подсудимой и по улице Васильковой провела его к берегу Конной – протоки Бузана, отделяющей Марфино от Ватажки. Дойдя до воды, собака развернулась и по запаху вернулась обратно во двор, где подошла к Хилер и остановилась.

После этого судья предложила объявить перерыв в судебном заседании и продолжить послезавтра: допросить еще двух свидетелей обвинения – Брагина и внучку подсудимой – и исследовать оставшиеся материалы дела. Архангельский, кроме того, попросил вызвать для допроса судебного психиатра, проводившего экспертизу психического состояния обвиняемой.

Выйдя на улицу, Архангельский позвонил в следственный комитет и попросил связать его со следователем Войловым, производившим предварительное расследование по делу, но там сообщили, что Войлов у них больше не работает. Руководитель следственного отдела рассказал, что после завершения следствия и утверждения обвинительного заключения следователь сильно заболел, его госпитализировали, и в тот же день он написал рапорт об увольнении. Его пытались отговорить, предложили уйти на больничный и затем вернуться к работе, но решение Войлова было непреклонным. Руководитель предложил Архангельскому любую организационную помощь в сопровождении уголовного дела, но Максим вежливо поблагодарил и отказался, сказав, что хотел бы пообщаться лично со следователем.

– Я дам его сотовый, – ответил руководитель, – позвоните, пообщайтесь, он контактный, в принципе.

– Да, будьте добры. Я бы его навестил даже. А в какой он больнице лежит? – спросил Архангельский.

– Он в лепрозории…

Максим на мгновение потерял дар речи.

– То есть как в лепрозории?..

– Ну, вот так вот. Да, он каким-то образом подцепил лепру в селе и сейчас на стационаре в Астраханском лепрозории.





Глава девятая




После разговора Архангельский еще долгое время не мог прийти в себя. Ему сложно было представить, каким путем в наше время можно заболеть этим редким заболеванием, название которого – проказа – на протяжении длительного времени держало в страхе всю Европу.

Вернувшись домой, поужинав, Максим откупорил красный сухой «Шираз» и наполнил бокал. В последнее время он остановил свой выбор на этом флагманском австралийском сорте вина со стойким и крепким вкусом, который, как ему казалось, особенно подходил мужчине. Сев за ноутбук, Максим погрузился в просторы поисковика по теме страшного слова «проказа», о котором ему было известно только из детских сказок.

Лепра известна с давних пор и упоминается еще в письменных источниках древних цивилизаций. В средневековой Европе проказы, или «ленивой смерти», боялись больше, чем современные люди опасаются СПИДа или рака.

Проказа внушала страх, так как долгое время была неизлечима, приводила к неминуемой инвалидности и смерти. Пик заболеваемости приходится на период с XII по XIV век, когда инфекция поражала население практически всех европейских стран. Тяжело уродуя, болезнь вызывала морально-эстетическое потрясение из-за обезображивания тела, а особенно лица, которое покрывалось язвами, неестественно грубело и становилось похожим на «Морду Льва».

Заболевшие неминуемо становились изгоями, их считали проклятыми. Они лишались всех прав, им запрещалось входить в церковь, посещать рынки, мыться в проточной воде, прикасаться к чужим вещам, есть рядом или даже говорить с людьми, стоя против ветра. При появлении первых же признаков проказы человеку устраивали символические похороны: его клали в гроб, служили заупокойную службу, опускали в могилу. Потом гроб доставали, больному давали особую одежду – тяжелый балахон с капюшоном. Прокаженные обязаны были предупреждать о своем появлении с помощью рога, трещотки или колокольчика. Болезнь считалась наследственной: на изгнание были обречены и дети прокаженного.

Утром Архангельский позвонил директору лепрозория и спросил, можно ли навестить Войлова. Директор ответил, что не возражает, если посетитель не будет шарахаться от увиденного. Интрига, безусловно, была пугающей, но Максим пообещал приехать в течение часа.

Астраханский научно-исследовательский институт по изучению лепры находится на проезде Воробьева на Паробичевом бугре и представляет собой достаточно обширную территорию, огороженную по периметру высоким синим забором. Максим знал о лепрозории только то, что он находится «у Гранд Ривера». Большинству представителей молодежи и вовсе неизвестно, что за деревянные домики расположены на холме за синим забором. Между тем здесь уже больше века работает единственный в России институт изучения лепры и крупнейший из четырех сохранившихся лепрозориев в стране.

Директор вышел встретить Максима к широким воротам высокого забора учреждения. Поприветствовав друг друга, они направились в глубь весьма облагороженной территории института, которая изнутри оказалась похожей на маленькую деревушку с аккуратными газонами, ровно подстриженными кустами и свежепокрашенными бордюрами. Ни грязи, ни мусора, так ярко характеризующих город снаружи. Глава института, мужчина средних лет, приятной наружности, среднего роста, с седыми волосами и лысиной, сказал, что еще полвека назад периметр участка был обнесен колючей проволокой, входы и выходы охранялись милицией, за попытку побега отсюда пациентов даже сажали в тюрьму. Он указал рукой на стоящее за деревянным ограждением здание – на территории лепрозория находилась отдельная тюрьма для нарушителей закона. Рожденных в стенах заведения младенцев, сказал директор, отнимали у матерей и увозили в интернат для детей из лепрозориев за несколько сотен километров отсюда. В рамках госпрограммы помощи больным лепрой в двадцать третьем году прошлого века вышло постановление правительства «О мерах по борьбе с проказой», и астраханские власти выделили для этих целей один из лучших участков, на тот момент почти на границе города, – вот этот. По постановлению все больные были госпитализированы, а члены их семей и родственники – взяты на учет. Тогда единственным методом «лечения» была изоляция источника инфекции, то есть больного. После пятидесятых годов появились эффективные методы лечения, физические границы здесь рухнули, но границы психологические остались. Для большинства лепра все еще остается черной меткой, ставящей крест на социализации. Больные стараются скрывать диагноз от родственников и сторонятся людей, потому что те сторонятся их. Единственные люди, которые их не чураются, – работники лепрозория. Директор показал рукой на один из многочисленных деревянных домиков, расположенных тут в разных местах, и сказал, что этим домам по семьдесят лет, они были построены для легких больных, которые жили в этой резервации годами, иногда даже и по двадцать-тридцать лет. Врачи заменили им семью, другие пациенты – друзей. Для тяжелобольных работает стационар. Он поднял руку в направлении большого здания:

– Там ваш пациент. Его привезли сюда около месяца назад, и мы сразу же госпитализировали его по экстренным показаниям.

– Скажите, как вообще он мог заразиться проказой? Может быть, наследство плохое? – спросил Максим.

– Лепрой, – поправил его директор. – А если быть точнее, то болезнью Хансена. Именно так официально называет лепру мировое медицинское сообщество. Еще в сорок восьмом году на международном конгрессе по лепре в Гаване была принята резолюция об исключении из обихода термина «проказа», дабы это слово не ранило больных. Нет, болезнь не передается по наследству, от больных лепрой рождаются здоровые дети. Лепра – первая инфекция, известная человечеству. Возбудитель заболевания – микобактерия leprae была открыта норвежским ученым Герхардом Хансеном в 1873 году. Туберкулез был открыт только спустя шесть лет. Считается, что это болезнь стран с низким социальным уровнем, что заболевают ею лица асоциальные. Но это не совсем так. Обычное инфекционное хроническое заболевание, заполучить которое, однако, чрезвычайно сложно. Но наш регион издавна имел здесь печальную славу. Основные очаги – это как раз Володарский, Камызякский, Икрянинский районы. Там, в селах, раньше было много активных лепрознобольных. В Астрахани за последний год выявлено семь новых случаев заболевания. Шесть из них – заболевшие впервые, а седьмой – это рецидив у больного, который находится на диспансерном наблюдении. По всей России за год не было зафиксировано других случаев этого заболевания, а в прошлом году – всего два, в Ставропольском крае и в Московской области. У нас на диспансерном учете состоят сто двадцать пять жителей региона, переболевших лепрой. При этом всего таких больных в России двести пятьдесят. Таким образом, шестьдесят процентов всех больных в стране – жители Нижнего Поволжья. Уж не знаю, почему в Володаровке такая активность эндемического очага. И вот теперь – Войлов. Вообще, все заболевшие – люди пожилого возраста, за шестьдесят лет. Поэтому случай, надо признать, уникальный.

Максим разглядывал аккуратные жилые постройки симпатичного городка. Тут повсюду росли высокие деревья, но настораживало полное отсутствие людей. Кроме них двоих в округе больше не было ни души, и это веяло атмосферой постапокалипсиса.

– А сколько у вас сейчас пациентов, кроме Войлова? – спросил Максим.

– Он у нас один, – ответил директор. – Больше никого нет.