Свободная комната

* * *


Я вспоминаю о найденном письме, которое спрятала под матрасом. Достаю конверт и сажусь за стол. Он немного загнут с краю — наверное, некоторое время валялся внутри тумбочки, хотя и не успел поблекнуть от времени. Я вынимаю письмо. На этот раз я не буду шокирована, потому что знаю, что это такое. Читаю:

Для заинтересованных лиц:

Это одна из последних вещей, которые я оставляю в этой комнате. Я не собираюсь называть свое имя, потому что оно не имеет значения и может доставить невинным людям неприятности из-за выбора, который я сделал. Пострадало уже достаточно ни в чем не повинных людей. Я убедительно прошу, чтобы органы власти ничего не узнавали о моем прошлом или о том, кто я такой. Это не имеет значения. Я просто человек, который совершал ошибки и теперь решил заплатить за них единственным способом, который кажется ему уместным, то есть отдав собственную жизнь.

Не нужно задавать слишком много вопросов. Они не помогут ни вам, ни мне. Меня больше нет. Оставьте меня покоиться с миром.

Поскольку я знаком с судьбой нищих самоубийц, то понимаю, что похорон в Вестминстерском аббатстве мне не дождаться. Тем не менее я хотел бы попросить, чтобы священник Англиканской церкви сказал несколько слов обо мне, прежде чем моя душа обретет какой бы то ни было покой.

Я бы



Тут письмо резко обрывается. Это предсмертная записка. Прощание с жизнью. Внизу приписаны несколько строк карандашом. Похоже, они написаны не латиницей, но поскольку языки не моя стихия, я не могу понять, о чем идет речь.

Кто-то покончил с собой в этой комнате? Не кто-то, поправляю я себя, а мужчина, который отказался назвать свое имя. Вот почему, когда я смотрела комнату, там стоял тонкий запах дешевого освежителя воздуха? Чтобы скрыть гнилостный запах недавней смерти? Но Джек утверждал, что до меня в комнате не было жильцов.

Я снова пробегаю взглядом по первым строкам письма, и вот оно, черным по белому: «Это одна из последних вещей, которые я оставляю в этой комнате». Этой комнате. Если только Марта и Джек не купили тумбочку уже с письмом внутри. Я качаю головой; шкафчик выглядит как любимый предмет мебели, который стоит здесь уже довольно давно, а письмо не кажется таким уж старым.

Зачем Джеку лгать о других жильцах до меня?

Изменник? Лжец? Аргументов против Джека много.

Неужели всем наплевать на этого неизвестного человека? Я провожу пальцами по письму, потому что мне не все равно. У меня в горле встает ком боли. Я знаю, каково это — быть на краю пропасти. В этот момент между мной и этим безликим, безымянным человеком появляется прочная связь. Я не могу снова запихнуть его в ящик, как будто его не существует. Я поправляю себя: как будто его не существовало. Это было бы жестоко.

«Не нужно задавать слишком много вопросов. Они не помогут ни вам, ни мне. Меня больше нет. Оставьте меня покоиться с миром».

Я не могу с уважением отнестись к его желанию. Не могу не задавать вопросы. Кто эти невинные, о которых он говорит? Как он причинил им вред? Какие ошибки он совершил? Мой разум начинает бешеную гонку с самим собой. Помедленнее. Помедленнее. Помедленнее, черт возьми. Я нахожу свои таблетки и принимаю одну. Две будет чересчур. Я ужасно вымотана, мне нужно поспать.

С тяжелым сердцем я складываю письмо и оставляю его на столе. Я хочу узнать намного больше о человеке, который покончил с собой.





* * *


Я смотрю на кровать и вздыхаю: пришло время взглянуть правде в глаза. В глаза моим демонам. Они есть у всех нас.

После того как я надеваю пижаму, — вся моя одежда для сна полностью закрывает руки и ноги, — я достаю свой мобильный и наушники. Какой-то психотерапевт сказал мне, что один из лучших способов заснуть — это изнурить тело. Утомить себя физически настолько, чтобы, когда я лягу, усталость сама заманила меня в мир сна. Этот врач предписал мне энергичные упражнения на ночь, на которые я плюнула при первой возможности. Мне не нравятся такие упражнения, они искусственные и скучные. Вместо этого я разработала собственное упражнение.

Я надеваю наушники и открываю музыкальную библиотеку на телефоне. Мелодии самой главной жительницы Северного Лондона, Эми Уайнхаус, — вот мой выбор. «You Know I’m No Good» врывается в мою жизнь. Первый удар барабана отдается у меня в теле. Я начинаю танцевать как одержимая, быстро передвигаясь с одного конца комнаты в другой. Ее сексуальный горловой голос подталкивает меня вперед. Я потею, в голове у меня стучит только ритм. Я усну, я усну. Я усну. К тому времени, как Эми перестает петь, я тяжело и часто дышу. Я не хочу переводить дыхание; нужно использовать этот момент, чтобы как можно быстрее заснуть.

Пока ритм песни еще звучит во мне, я достаю своего второго ночного спутника — шарф. Сиреневый с черным узором, он сделан из мягчайшего шелка. Это подарок матери на пятнадцатилетие. Для большинства людей их день рождения особенный, их личный день, но мне всегда было трудно его пережить. И еще труднее было моим бедным родителям, чья упрямая дочь праздновала без энтузиазма. Забавно, они дарили мне такие замечательные подарки на протяжении многих лет, но именно этот шарф выделяется среди прочих. Может быть, потому, что он немного похож на меня: не вычурный, с радостью выполняющий свою функцию, не привлекая внимания.

Я сажусь на свою новую кровать. Вытягиваю ноги. Привязываю шарф к правому углу кровати, а потом дважды обвязываю его вокруг своей лодыжки. Ложусь.

Я буду спать.

Для заинтересованных лиц.

Моя нога дергается на привязи. Я осмеливаюсь закрыть глаза.





Глава 5




Я просыпаюсь. Сердце начинает быстро биться, пока я морщу лоб, глядя на потолок и на белые стены вокруг меня. Щурюсь на утреннем свету, проникающем сквозь световой люк. Где я? Что это за место? Я снова в больнице? Я в панике, мой взгляд кружит по комнате, пока я пытаюсь разобраться. Потом я вспоминаю. Я в комнате. В своем новом доме у Марты и Джека. Я всегда чувствую себя потерянной наутро после первой ночи на новом месте: в гостиничном номере, в самолете, даже в моей старой комнате у мамы и папы.

Мой взгляд скользит по кровати к ноге. У меня изо рта вырывается огромный вздох облегчения. Я все еще надежно привязана. Я проверяю часы на телефоне, который лежит на прикроватной тумбочке. Сейчас 7:10 утра. Пора вставать и отправляться на работу. Я отвязываю ногу, аккуратно складываю шарф и кладу его под подушку. Батарея булькает, и это, я полагаю, означает, что отопление включилось. Слава богу, потому что в комнате довольно прохладно, несмотря на летнюю погоду.

Не забыть: спросить Марту или Джека, могут ли они настроить котел отопления так, чтобы он включался раньше. Нет, не Джека, не после вчерашнего.


Как только я встаю, то тотчас же понимаю, что мне срочно нужно в туалет. Я сжимаю мышцы таза, засовывая ноги в закрытые тапочки, отделанные искусственным мехом, и в спешке нахожу свой длинный кардиган, который я ношу и как халат.

Я открываю дверь и быстро попадаю на следующую площадку, где находится ванная комната. Джек забыл показать мне ванную, но я помню, что это единственная дверь, которая была открыта на нижней площадке.

Когда я захожу в ванную, то уже не могу терпеть. Комната очень стильная, с черно-белой шахматной плиткой, зеркалом в стиле ар-деко — таким же, как и в прихожей — и коричневым шкафчиком с двумя пушистыми полотенцами, аккуратно сложенными сверху. Я не вижу ванну, потому что она закрыта занавеской. Или Марта, или Джек были здесь недавно, так как у стен клубится пар.

Стоя у унитаза, я забираюсь руками под кардиган и начинаю стягивать штаны… и тут занавеска отодвигается. Мои пижамные штаны спадают до колен, а я с тревожным криком падаю в сторону и сильно ударяюсь о стену.

В наполненной ванне лежат мои домовладельцы и смотрят на меня. Тонкая рука Марты придерживает занавеску, скрывая их тела; все, что я вижу, это их головы, при этом его голова чуть выше ее. Они похожи на Панча и Джуди, готовых начать свое кукольное представление.

— Простите меня… пожалуйста, простите, — давлюсь я словами.

Лицо у меня горит от смущения. Надо было постучаться в дверь, чтобы удостовериться, что внутри никого нет. Идиотка!

Бедная Марта выглядит оскорбленной, в то время как Джек… Смотрит на меня холодно, наполовину испуганно. Я знаю, что его так пугает: что я расскажу его жене о том, как он вел себя вчера вечером. Но подозреваю, он понимает, что я не скажу ни слова: мне слишком нужна эта комната.

Его жена поворачивается к нему:

— Дорогой, разве ты не рассказал Лизе о правилах пользования ванной?

— Я не думал, что это необходимо, потому что это указано в договоре аренды.

Второе, что нужно не забыть: побиться головой об стену, раз уж я настолько глупа, что не прочла договор аренды.

— Простите меня, пожалуйста, — я снова начинаю извиняться, полностью понимая, что Элтон Джон имел в виду, когда говорил, что «тяжелее всего сказать прости».

Марта отмахивается от моих слов.

— Это мы должны просить прощения. Уверена, ты понимаешь, что мы хотим иметь личное пространство, когда дело касается таких деликатных вещей.

Разговор о деликатных вещах напоминает мне о том, что Марта и Джек, без сомнения, в чем мать родила, а мои пижамные штаны все еще опущены. Я паникую, опуская взгляд на свои ноги. И делаю глубокий вдох облегчения; мой длинный кардиган скрыл тело. Дрожащей рукой я натягиваю штаны обратно за секунду. Продолжая бормотать «простите», я выбегаю оттуда так быстро, как только могу.

Несмотря на давление в мочевом пузыре, я возвращаюсь наверх в свою комнату. Зайдя внутрь, я бросаюсь на кровать. Мое лицо все еще пылает как костер. Это должно войти в десятку самых постыдных моментов моей жизни. Кроме того, как я могла не прочесть договор об аренде, прежде чем подписать его?

«Никогда ни на чем не ставь свою подпись, не перечитав это десять раз, а потом еще раз», — вот очень мудрый совет, который дал мне папа, когда я устроилась на свою первую работу.

Я перестаю себя корить. Единственная причина, по которой я подписала его не читая, заключалась в том, что мне нужно было выгнать этого придурка Джека из своей комнаты.

Я нахожу договор аренды сложенным в ящике тумбочки и беру его с собой вниз, чтобы найти там более приватный туалет и душевую комнату.

При виде туалета мое настроение падает. Он выглядит как современный вариант уборной во дворе: бак с водой на стене, цепочка для слива. Треснутая раковина рядом. Маленькое матовое окно, выходящее в запретный сад. Подозреваю, что в свое время это и была уборная на улице, которая позже была пристроена к дому.

Душевая комната, расположенная напротив, чуть получше и оборудована более современно, но в ней холодно до мурашек, а в воздухе чувствуется легкий запах плесени.

Я могу пожаловаться… но решаю, что не буду этого делать. Я стараюсь видеть в этом положительные моменты; по крайней мере, у меня есть собственные туалет и душевая.

Я сажусь на унитаз и тщательно просматриваю договор аренды. Дохожу до раздела, на который я должна была обратить больше внимания: обязательства подписавшего.

Большая часть из них абсолютно стандартны, за исключением вот этих пунктов:

Пользование туалетом и душем только на первом этаже.

Никакой еды внутри комнаты. Никакого алкоголя.

Единственные посетители, которым разрешено находиться в комнате, это родители арендатора после предварительного уведомления арендодателя. НИКТО не имеет права посещать арендатора в доме.

Никаких посетителей. Где я живу, в викторианском пансионате для впечатлительных молодых девушек?

Я начинаю понимать, что жизнь в чужом доме означает, что нужно снизить свои ожидания. Опираюсь на холодную трубу позади себя, которая издает громкие, булькающие звуки. Нет смысла сходить из-за этого с ума. Я подписала договор. Никто меня не принуждал. Я сдаюсь.

Чужой дом.

Чужие правила.





* * *


— Лиза, — Марта зовет меня по имени, как только я захожу домой вечером в тот же день.

На секунду я не понимаю, что происходит, и думаю, что это мама зовет меня.