Святой из тени
Часть 54 из 81 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Патрос заявляет, что хайитянин отдан на милость короля, – прочитал Огилви, – и хочет знать, поддержит ли чрезвычайный парламентский комитет королевское решение, каким бы оно ни было.
Эфирограф опять застрекотал, являя собранию знамения войны. Адмирал жестом пригласил Келкина подойти. Келкин застонал. Хранители выбрали идеальный момент – Келкин мог тут же отвести хайитянскую угрозу, стоит ему только признать права короля на давно пустующий гвердонский престол. Ему придется выбирать, чем поступиться – принципами или благосостоянием города.
Оказалось, тут нечего рассусоливать.
– Ладненько. Парламент одобрит решение короля, если оно окажется верным.
Он оглянулся на Эладору:
– Давай, иди и займись чем-нибудь полезным.
– Но…
– Нет. На Чуткий ни ногой. Послушай же – никто там не стоит такого риска!
Он повернулся к генералам, ветеранам Божьей войны, озабоченным и подавленным. У них слегка подрагивали руки.
Генералы не проронили ни звука.
Вермейл, впадя в бешенство, яростно взмахнул очередной эфирографной записью.
– Считали показания с Кракенова святого на Чутком! Чудеса творятся на юго-востоке, совсем рядышком! Ишмира близко, сэр. По мне, это бесспорно. Нам необходимо прийти в готовность.
Келкин на миг опять оглянулся на Эладору, словно за советом или одобрением. Потом, будто подчиняясь порыву, подписал приказ и вручил его Вермейлу.
– Вы уполномочены нанести первый удар. Будь они прокляты, пусть потом как следует думают, прежде чем переть войной.
Эладора оглядела комнату.
– Где доктор Рамигос?
Келкин обжег ее взором, словно винил за весь сложившийся хаос.
– Моя гребаная специальная советница по вопросам богословия и волшебства? Вчера она ушла.
В конце фразы голос дрогнул. Насколько она могла судить, от испуга.
Эладора по крутой лестнинце споро спускалась с Замкового холма, сосредоточенно глядя только вперед. Толпа расступалась перед ней, раздвигалась волной ее яростной целеустремленности. Некоторые агитаторы и зазывалы пытались ее задержать, сунуть в руку листовки или завлечь в ту или иную лавку, но она твердо не реагировала ни на кого.
Один, улыбчивый юноша, надушенный и с прической, преградил ей путь, сбивая с шага. Он пристально на нее посмотрел, и из глаз его светили уже знакомые огоньки.
– ЭТА ДОРОГА ВЕДЕТ НЕ НА ОСТРОВ.
Она прикинула, где сейчас сам Крыс. В прошлый раз она видела, как старейшина упырей разговаривал с другими только с близкого расстояния. Выходит, неподалеку – идет за ней по изъевшим город туннелям или крадется по крышам? Взгромоздился на церковный шпиль? Или он вдалеке и лишь сейчас открывает ей размах своей мощи?
– Мне надо сделать небольшой крюк.
– ПОТОРОПИСЬ. – Юноша засмеялся Крысовым замогильным клекотом, который сменился удушливым обмороком, когда упырь его отпустил. Она оставила молодого человека на попечение других прохожих, а сама поспешила мимо Палат Правосудия на площадь Мужества. Назад, к знакомому теплу и толкучке кофейни «Вулкан». Писец за келкинским столиком знал ее, они виделись дюжину раз. Она – доверенная Келкина, и всем об этом известно.
– Господин Келкин послал меня подготовить пару писем ему на подпись, – сказала она. – Мне нужен его стол.
Писец поклонился, уступая кресло. Сам остался маячить у входа в комнату, посматривая на нее, но не в упор.
– Поймайте мне извозчика, будьте добры? Я мигом закончу.
В этом ящике стола Келкин хранил воск и перстень с печаткой. Расписывается он резким, неразбочивым росчерком. Письмо составлено кратко, словно он сам его и писал. Даже почерк вполне-таки схож с его.
– Какое местоназначение назвать?
Она сложила письмо и сунула в конверт.
– Мыс Королевы.
Глава 37
Снаружи снова ожил тюремный двор. Через зарешеченное окно Алик смотрел, как новых задержанных заводили за стены и помещали в назначенные отсеки божественного предсказателя. Оценивали, измеряя степень связи с богами. Их святость – груз на алхимических весах, препарат на предметном стекле. Злополучных пленников, как бабочек, пришпиливали коллекции ради.
Алик смотрел, как между камерой, куда посадили Эмлина, и зеркальной башней снуют взад-вперед некие люди. Один раз он услышал, как Эмлин страшно кричит, навзрыд голосит его имя. Он отозвался в ответ, но поделать ничего не мог. Из башни наблюдали и за ним самим.
Что ему делать? Орать? Бесноваться и бушевать? Кидаться на решетку? Шпион внутри, как обычно, советовал проявить терпение. Убаюкивал его, обвивал паутиной догадок и непредвиденных случайностей. «Начнешь действовать, все погубишь. Выжидай. Наблюдай. Терпи».
Он рассматривал звезды на безоблачном небе. Слушал, как волны плещут о скалистый берег Чуткого. Плещут, а не хрустят. Львиноголовая богиня не снисходит с небес по огненной лестнице, чтобы обрушить на город войну.
Он обдумал возможность того, что Эмлин в исступленной мольбе послал в Ишмиру предупреждение. Рассказал о своем плене. Однако остановило бы это вторжение? Нет. Безумные боги Ишмиры глухи к страданиям верующих. Он знал об этом лучше других. Они не отступят из-за терзаний какого-то там молодого святого.
Не отступит и шпион.
Но Алик – другое дело.
Шпион сел, закрыл глаза. Попытался уснуть, но Алику слышались вопли и всхлипы, и каждый раз он с трепетом пробуждался, гадая, не Эмлин ли то. «Тебе все равно ничего не поделать, – твердил Алику шпион, – может, ничего нельзя сделать вообще». Механизм или пришел в движение, или сломан. Боги Ишмиры на подходе, или он провалил свою миссию. В любом случае из тюремной камеры ему не повлиять ни на что, поэтому полезнее всего сейчас выспаться.
Он размышлял, как в тюрьме для святых оказались те двое. Этот Мирен, похоже, спятил конкретно. Насколько Алик мог судить, он так и не спал. Стоял на месте, не сводя глаз со спящей фигуры девушки. Ночью она почти совсем не шевелилась, но к утру на вид казалась немного окрепшей.
Запах успокоительного газа въедался во все. Не резкий, но его частички раздражали шпиону глаза и горло. Он уже немного поплыл, не чувствуя себя в своем теле. Сгреб покрывала с постели и попробовал понавтыкать их между прутьев решетки, перекрыть постоянный ток газа с потолка в коридоре.
– Не сработает. – Мирен хихикнул над стараниями Алика. – Они приходят, проверяют. Хотят, чтобы мы были отрезаны от богов.
– Я не святой, – искренне ответил Алик.
– А я – да, – проговорил Мирен. – Она украла моих богов. Но отец говорит, что вместе мы их вернем.
– Кто твой отец?
Выражение лица Мирена не поменялось.
– Он умер. Упокоился среди обломков прошлого.
Затрещала дверь в конце коридора, и вошли стражники в противогазах. Алик вырвал одеяла, пока тюремщики их не заметили, накинул обратно на койку. Образцовый узник. Один из стражников приостановился у его камеры и передал миску с едой. Жареные колбаски, хлеб, грибы, сладкая паста, какую готовят алхимики. Перед тем как заговорить, охранник убрал маску.
– Ночь, надеюсь, прошла спокойно?
– Бывали ночки и хуже. – Кажется, они до сих пор не понимали, как с ним обходиться. Он не святой, не преступник. Никак не сообразят, откуда он взялся на лодке.
– Скоро подойдем. Давайте жуйте. – Маска вернулась на место.
Шпион ел, пока охранники осматривали женщину. Она поворочалась, но не очнулась. Тюремщики переглянулись, заговорив обепокоенным, приглушенным тоном.
Мирену тоже выдали еду, но сделали это с предосторожностью, точно кормили дикого зверя. Один стражник держал тяжелую дубинку, пока второй робко двигал по полу миску, тщательно избегая оказаться в пределах досягаемости Мирена. Парень наклонился, вяло и нехотя подобрал тарелку. Оглянулся к шпиону:
– Тебе не дали ножа?
Алик покачал головой. Ел он руками.
– Нож я еще достану, – кивая, сам себе сказал Мирен.
Один из стражников хватил дубинкой по прутьям камеры Мирена. Парень встрепенулся и забился в тень, просыпав на пол завтрак.
– Тихо, урод, – прорычал тюремщик.
Потом обратился к Алику:
– Идем. Вас готовы принять.
Теревант шагнул за дверь полусотворенного дома, и мир перед ним взорвался. Стало до того светло, что сперва он подумал, будто взошла заря – солнце било в лицо прямо посреди полночи. Потом – ага – это же над головой взорвалась драконья бомба. Отсюда и боль – его, как и весь белый свет, сейчас разнесет в клочки.
Нет. Его одного. Его застрелили.
Он на земле. Лица, голоса, руки тянут его. Не видят, что ли – он занят? Старается удержать в утробе кишки. А они очень скользкие и такие запутанные.
Потом он бредет под зимним солнцем, под ногами хрустит промерзлая трава. Он снова в саду поместья Эревешичей. Детвора, в тулупах и шерстяных шарфах, со смехом его обгоняет. Ему невдомек, кто они такие, но внезапно осеняет мысль: ведь детский смех – это единственный смех, который только и услышишь в Хайте. Он делится наблюдением с Ольтиком, и тот фыркает.
– Империя – дело серьезное, – говорит ему брат. – Тяжкое дело, сплошь непосильный гнет и отвратительные приказы. Так мне говорил Даэринт. Так говорил отец.
– Но я слышал твой смех, Ольтик. На поле боя.
Ольтик пожимает плечами. По ясному зимнему небу прокатывается гром.
Тогда Ольтик нехотя сообщает:
Эфирограф опять застрекотал, являя собранию знамения войны. Адмирал жестом пригласил Келкина подойти. Келкин застонал. Хранители выбрали идеальный момент – Келкин мог тут же отвести хайитянскую угрозу, стоит ему только признать права короля на давно пустующий гвердонский престол. Ему придется выбирать, чем поступиться – принципами или благосостоянием города.
Оказалось, тут нечего рассусоливать.
– Ладненько. Парламент одобрит решение короля, если оно окажется верным.
Он оглянулся на Эладору:
– Давай, иди и займись чем-нибудь полезным.
– Но…
– Нет. На Чуткий ни ногой. Послушай же – никто там не стоит такого риска!
Он повернулся к генералам, ветеранам Божьей войны, озабоченным и подавленным. У них слегка подрагивали руки.
Генералы не проронили ни звука.
Вермейл, впадя в бешенство, яростно взмахнул очередной эфирографной записью.
– Считали показания с Кракенова святого на Чутком! Чудеса творятся на юго-востоке, совсем рядышком! Ишмира близко, сэр. По мне, это бесспорно. Нам необходимо прийти в готовность.
Келкин на миг опять оглянулся на Эладору, словно за советом или одобрением. Потом, будто подчиняясь порыву, подписал приказ и вручил его Вермейлу.
– Вы уполномочены нанести первый удар. Будь они прокляты, пусть потом как следует думают, прежде чем переть войной.
Эладора оглядела комнату.
– Где доктор Рамигос?
Келкин обжег ее взором, словно винил за весь сложившийся хаос.
– Моя гребаная специальная советница по вопросам богословия и волшебства? Вчера она ушла.
В конце фразы голос дрогнул. Насколько она могла судить, от испуга.
Эладора по крутой лестнинце споро спускалась с Замкового холма, сосредоточенно глядя только вперед. Толпа расступалась перед ней, раздвигалась волной ее яростной целеустремленности. Некоторые агитаторы и зазывалы пытались ее задержать, сунуть в руку листовки или завлечь в ту или иную лавку, но она твердо не реагировала ни на кого.
Один, улыбчивый юноша, надушенный и с прической, преградил ей путь, сбивая с шага. Он пристально на нее посмотрел, и из глаз его светили уже знакомые огоньки.
– ЭТА ДОРОГА ВЕДЕТ НЕ НА ОСТРОВ.
Она прикинула, где сейчас сам Крыс. В прошлый раз она видела, как старейшина упырей разговаривал с другими только с близкого расстояния. Выходит, неподалеку – идет за ней по изъевшим город туннелям или крадется по крышам? Взгромоздился на церковный шпиль? Или он вдалеке и лишь сейчас открывает ей размах своей мощи?
– Мне надо сделать небольшой крюк.
– ПОТОРОПИСЬ. – Юноша засмеялся Крысовым замогильным клекотом, который сменился удушливым обмороком, когда упырь его отпустил. Она оставила молодого человека на попечение других прохожих, а сама поспешила мимо Палат Правосудия на площадь Мужества. Назад, к знакомому теплу и толкучке кофейни «Вулкан». Писец за келкинским столиком знал ее, они виделись дюжину раз. Она – доверенная Келкина, и всем об этом известно.
– Господин Келкин послал меня подготовить пару писем ему на подпись, – сказала она. – Мне нужен его стол.
Писец поклонился, уступая кресло. Сам остался маячить у входа в комнату, посматривая на нее, но не в упор.
– Поймайте мне извозчика, будьте добры? Я мигом закончу.
В этом ящике стола Келкин хранил воск и перстень с печаткой. Расписывается он резким, неразбочивым росчерком. Письмо составлено кратко, словно он сам его и писал. Даже почерк вполне-таки схож с его.
– Какое местоназначение назвать?
Она сложила письмо и сунула в конверт.
– Мыс Королевы.
Глава 37
Снаружи снова ожил тюремный двор. Через зарешеченное окно Алик смотрел, как новых задержанных заводили за стены и помещали в назначенные отсеки божественного предсказателя. Оценивали, измеряя степень связи с богами. Их святость – груз на алхимических весах, препарат на предметном стекле. Злополучных пленников, как бабочек, пришпиливали коллекции ради.
Алик смотрел, как между камерой, куда посадили Эмлина, и зеркальной башней снуют взад-вперед некие люди. Один раз он услышал, как Эмлин страшно кричит, навзрыд голосит его имя. Он отозвался в ответ, но поделать ничего не мог. Из башни наблюдали и за ним самим.
Что ему делать? Орать? Бесноваться и бушевать? Кидаться на решетку? Шпион внутри, как обычно, советовал проявить терпение. Убаюкивал его, обвивал паутиной догадок и непредвиденных случайностей. «Начнешь действовать, все погубишь. Выжидай. Наблюдай. Терпи».
Он рассматривал звезды на безоблачном небе. Слушал, как волны плещут о скалистый берег Чуткого. Плещут, а не хрустят. Львиноголовая богиня не снисходит с небес по огненной лестнице, чтобы обрушить на город войну.
Он обдумал возможность того, что Эмлин в исступленной мольбе послал в Ишмиру предупреждение. Рассказал о своем плене. Однако остановило бы это вторжение? Нет. Безумные боги Ишмиры глухи к страданиям верующих. Он знал об этом лучше других. Они не отступят из-за терзаний какого-то там молодого святого.
Не отступит и шпион.
Но Алик – другое дело.
Шпион сел, закрыл глаза. Попытался уснуть, но Алику слышались вопли и всхлипы, и каждый раз он с трепетом пробуждался, гадая, не Эмлин ли то. «Тебе все равно ничего не поделать, – твердил Алику шпион, – может, ничего нельзя сделать вообще». Механизм или пришел в движение, или сломан. Боги Ишмиры на подходе, или он провалил свою миссию. В любом случае из тюремной камеры ему не повлиять ни на что, поэтому полезнее всего сейчас выспаться.
Он размышлял, как в тюрьме для святых оказались те двое. Этот Мирен, похоже, спятил конкретно. Насколько Алик мог судить, он так и не спал. Стоял на месте, не сводя глаз со спящей фигуры девушки. Ночью она почти совсем не шевелилась, но к утру на вид казалась немного окрепшей.
Запах успокоительного газа въедался во все. Не резкий, но его частички раздражали шпиону глаза и горло. Он уже немного поплыл, не чувствуя себя в своем теле. Сгреб покрывала с постели и попробовал понавтыкать их между прутьев решетки, перекрыть постоянный ток газа с потолка в коридоре.
– Не сработает. – Мирен хихикнул над стараниями Алика. – Они приходят, проверяют. Хотят, чтобы мы были отрезаны от богов.
– Я не святой, – искренне ответил Алик.
– А я – да, – проговорил Мирен. – Она украла моих богов. Но отец говорит, что вместе мы их вернем.
– Кто твой отец?
Выражение лица Мирена не поменялось.
– Он умер. Упокоился среди обломков прошлого.
Затрещала дверь в конце коридора, и вошли стражники в противогазах. Алик вырвал одеяла, пока тюремщики их не заметили, накинул обратно на койку. Образцовый узник. Один из стражников приостановился у его камеры и передал миску с едой. Жареные колбаски, хлеб, грибы, сладкая паста, какую готовят алхимики. Перед тем как заговорить, охранник убрал маску.
– Ночь, надеюсь, прошла спокойно?
– Бывали ночки и хуже. – Кажется, они до сих пор не понимали, как с ним обходиться. Он не святой, не преступник. Никак не сообразят, откуда он взялся на лодке.
– Скоро подойдем. Давайте жуйте. – Маска вернулась на место.
Шпион ел, пока охранники осматривали женщину. Она поворочалась, но не очнулась. Тюремщики переглянулись, заговорив обепокоенным, приглушенным тоном.
Мирену тоже выдали еду, но сделали это с предосторожностью, точно кормили дикого зверя. Один стражник держал тяжелую дубинку, пока второй робко двигал по полу миску, тщательно избегая оказаться в пределах досягаемости Мирена. Парень наклонился, вяло и нехотя подобрал тарелку. Оглянулся к шпиону:
– Тебе не дали ножа?
Алик покачал головой. Ел он руками.
– Нож я еще достану, – кивая, сам себе сказал Мирен.
Один из стражников хватил дубинкой по прутьям камеры Мирена. Парень встрепенулся и забился в тень, просыпав на пол завтрак.
– Тихо, урод, – прорычал тюремщик.
Потом обратился к Алику:
– Идем. Вас готовы принять.
Теревант шагнул за дверь полусотворенного дома, и мир перед ним взорвался. Стало до того светло, что сперва он подумал, будто взошла заря – солнце било в лицо прямо посреди полночи. Потом – ага – это же над головой взорвалась драконья бомба. Отсюда и боль – его, как и весь белый свет, сейчас разнесет в клочки.
Нет. Его одного. Его застрелили.
Он на земле. Лица, голоса, руки тянут его. Не видят, что ли – он занят? Старается удержать в утробе кишки. А они очень скользкие и такие запутанные.
Потом он бредет под зимним солнцем, под ногами хрустит промерзлая трава. Он снова в саду поместья Эревешичей. Детвора, в тулупах и шерстяных шарфах, со смехом его обгоняет. Ему невдомек, кто они такие, но внезапно осеняет мысль: ведь детский смех – это единственный смех, который только и услышишь в Хайте. Он делится наблюдением с Ольтиком, и тот фыркает.
– Империя – дело серьезное, – говорит ему брат. – Тяжкое дело, сплошь непосильный гнет и отвратительные приказы. Так мне говорил Даэринт. Так говорил отец.
– Но я слышал твой смех, Ольтик. На поле боя.
Ольтик пожимает плечами. По ясному зимнему небу прокатывается гром.
Тогда Ольтик нехотя сообщает: