Святой из тени

Старая часть тюрьмы, вокруг срединного двора, была когда-то фортом – туда-то шпиона и привели. Толстые каменные стены. Узкие окна-бойницы. Щит над дверью отодран – интересно, какой божий знак или вельможный герб некогда там висел? Внутри прохладно и как-то заброшенно. Они прошли мимо кладовых с припасами, ящиков с запчастями для машин, резиновых шлангов, скрученных, будто кишки, баллонов с неизвестным газом для выхолащивания души. Здесь использовались только комнаты на внутренней стороне галереи: те, что напротив, выходят на море и совсем сырые. Зелено-черные наросты плесени расползались по рамам выломанных дверей.

Охранники свели его вниз, в более старомодный застенок. Ни тебе просматриваемых камер, ни зеркальных башен. Темница для обычных узников, с рядами решеток. В нишах, где раньше горели факелы, нынче установили эфирные лампы, но, по сути, эти камеры не обновлялись века. Шипел усыпляющий газ в трубе, протянутой по потолку коридора, вне досягаемости заключенных за решеткой. Медные раструбы выдыхали струйки газа в каждую камеру.

– Вам придется побыть здесь, пока мы запросим ваше дело с материка, – сказал один из стражников в масках. С ноткой извинения. – В других местах острова небезопасно. Я принесу одеяла и чего-нибудь поесть. – Он кивнул на другие занятые камеры. Еще два арестанта – один бодрствует, другой без сознания. – С этими не разговаривать. На вопросы не отвечать.

Шпиона закрыли в камере. Здесь тесно и холодно, но не так скверно, как в некоторых, где он побывал.

Когда тюремщики ушли, он принялся за осмотр своих новых владений. Небольшие нары. Горшок для нужды. Малюсенькое окошко, высоко и на внутренней стене. Если встать на горшок и потянуться, то лишь вершка не хватит, чтобы выглянуть во двор. Прутья решетки старые, но прочные; некоторые либо недавно заменили, либо заново залили раствором, поэтому сомнительно, что таким путем возможно сбежать. Равно как и солидный с виду замок трудновато открыть без ключа. Он прижал голову к решетке и попытался рассмотреть другие камеры вдоль коридора. Одна в конце не пустует. Там заперта молодая женщина, лежит без сознания на койке. Лицо у нее забинтовано и густо намазано целебной мазью.

Другого заключенного с этого угла шпиону толком не видно. Только пара рук с тонкими пальцами лежит на решетке. Грязных и очень бледных – этот товарищ по несчастью давно уже не видел солнца.

– Эй, ты там? – подал голос шпион. – Ты кто?

Другой заключенный отозвался протяжно и мягко:

– Я знал, что прежде, чем настанет конец, она вернется ко мне.

– Кто? Она? Ты ее знаешь?

– Это Карильон. – Кулаки арестанта вдруг с остервенением сжались, словно он сворачивал чью-то шею, потом обмякли. Он тоже вдавился в решетку, и шпион немного разглядел черты его лица. Моложавый мужчина, худой как жердь, спутанные волосы падают на резкое лицо, кустистая борода.

– Зови меня Алик. А тебя как звать?

– Не знаешь, сколько сейчас времени? Скоро зазвонят колокола? – спросил в ответ заключенный.

Шпион обладал таким талантом – всегда умел отслеживать время. Сейчас около шести. Вот-вот на берегу начнут бить церковные звонницы.

– Шесть часов, вроде того.

Узник отступил назад. Шпион слышал его частые вдохи, все быстрей и быстрей, будто бык собирается…

Что было мочи узник кинулся на решетку, швырнул на прутья все свое тело. Застонал – удар вышиб воздух из легких. Бледная кожа содралась о прутья и набухла кровью. Арестант тяжело осел на пол, с минуту полежал, потом поднялся и опять лениво привалился к решетке, будто ничего не случилось, будто он вовсе не пытался только что проломить камеру одной лишь отчаянной, грубой силой.

Тонкая улыбка, приветливый взмах.

– Я – Мирен.





Интерлюдия II




Даже в такой ранний час от солнечного зноя трескались камни. Раски матерился на ходу, пока спешил по предместью виллы, проклиная вес кожаной брони и защитного снаряжения, которое вынужден был надеть. Когда напялит дыхательную маску и шлем, станет еще хуже, поэтому, пока мог, он держал их в руках. Без маски чувствовался запах двоюродного Прадедушки, который нежился на солнце у статуи прапра– и еще несколько прабабушки Раски. Прадедушка лениво вытягивал шею и так широко раскидывал крылья, что вся вилла погружалась в его блаженную тень.

– И зачем зря тратить такой хороший денек? – проговорил Прадедушка. Отсюда голос дракона передавался Раски дрожью по ногам и по позвоночнику.

– В наказание за ваши, Прадедушка, грехи, – сказал Раски. Не совсем почтительно, но им вместе предстоит лететь в бой. Сегодня простительна фамильярность.

Прадедушка хихикнул.

– Так вот оно в чем дело? Давно пора меня наказать. – Он кашлянул, обуглив и без того черные камни. – Хороший денек положить этому миру конец.

Раск вскарабкался в боевой паланкин, пристегнулся ремнями. В паланкине теснее обычного. Как правило, свободное место оставляли для вызволенных из купеческого плена сокровищ, а сегодня все забито алхиморужием. Он проверил, чтобы завязки мешков с кислотным семенем не спутались, а потом закрепил мешки так, чтобы удобно было доставать в спешке.

– Готовы?

Дракон опять подхихикнул и сразу врезал в галоп, устремляясь к обрыву утеса. Слуги, мельтеша, разбегались с пути, забивались под крышу виллы. Перед Раски промелькнули лица двух двоюродных братьев, ревниво глазевших с балкона. Сыновей Артоло. Прадедушка взял в этот вылет не их, а Раски, и пусть катятся к черту! Их недавно лишившегося пальцев отца сослали с глаз долой, считать деньги в глубине особняка. Раски показал им кукиш, когда Прадедушка расправил крылья, и они нырнули вниз, а потом воспарили на горячем воздухе, поднимавшемся от раскаленного пляжа.

Дракон заложил вираж над их маленьким островом и повернул на юг. Раски оглянулся на россыпь островов Джирданы вдоль берега Лирикса. Этим утром в небо взмывали и другие драконы, кружили над курящимися источниками у собственных вилл. Утро выдалось ясное – на побережье хорошо видны села с шипастыми шпилями церквей. Он чувствовал неприязнь богов Лирикса. Божья война заставила занебесных владык примириться с их своенравными творениями, но все равно они ненавидели как драконов, так и их приемные семьи.

Прадедушка тоже ощущал их злость – и хохотал. Одно из двух: либо Лирикс переживет войну, и тогда драконьи семьи вернутся к пиратству, либо Лирикс падет, и Джирдана будет смотреть, как их бывших господ кромсают безумные боги Ишмиры. Так или иначе, а Джирдана посмеется последней.

Они мчались на юг. Раски сверился с компасом, стараясь не упустить карту в набегавшем ветре.

– Спуск! – заорал он, колотя чешуйчатую шею Прадедушки для убедительности. Дракон пошел на снижение. Море под ними заплыло мерзостной зеленью, от нее восходил пар. Вдаль раскинулась межа из плывучих кислотных семян, каждое зернышко медленно растворялось в воде, превращая море в отраву. Стенка едкой погибели.

Кое-где в этой ограде зияли бреши.


Он осмотрел противогаз, проверил герметичность очков. Эти испарения могут лишить зрения, если не проявлять осторожность.

Прадедушка полетел над длинным кислотным рубцом. Раск сбрасывал семена, чтобы заполнить разрывы. Головки размером с кабачок с плеском плюхались в море. Чтобы заткнуть все бреши, у них не хватит припасов.

– Сделано!

Прадедушка захлопал крыльями, стараясь подняться. Внутренняя сторона его кожистых перепонок теперь саднила, обожженная парами. Они опустились слишком низко. Раски чувствовал дрожь, пробегавшую сквозь драконье тело с каждым резким взмахом. Когда они возвратятся на виллу, сестры вотрут Прадедушке в крылья утоляющие снадобья.

И вдруг дракон сделал крутую петлю и повернул обратно на юг. Снова пересек кислотную межу.

– Что такое? – Раски завязал мешки и полез за винтовкой.

Прадедушка не ответил. Он продолжал лететь на юг, над ровным, пустым океаном. Раски в подзорную трубу высматривал ишмирских святых в облаках. Прочесывал море – нет ли на поверхности воды кораблей, а в толще – чудовищ.

При этом они углубились далеко к югу, как не заходили уже много недель.

В океане пусто. Пусто, куда ни наведи подзорную трубу.

Ничего.

Никаких сил захвата. Флот безумных богов и святых-воинов не рыщет по этим волнам.

Сегодня конец миру не состоится.

По крайней мере, не здесь.





Глава 36




Остаток ночи Эладора провела в Новом городе, в общем зале полуподвальной ночлежки крепкого старика по имени Кафстан. Домой идти слишком опасно, сказала она себе – когда в Новом городе полыхает пожар. Впрочем, слишком опасно кому? Из нее до сих пор не выветрилась остаточная благодать грозного присутствия Хранимых Богов. Такое впечатление, будто ее окунули во флогистон, одна искра – и она превратится в огненный факел.

Кафстан долго бубнил о спокойствии под его кровом; о том, что никогда не задает постояльцам лишних вопросов. Она улеглась на тесную койку, с беспокойством прислушиваясь к городским звукам за окном. Крики, далекий колокольный звон, последствия пожара. Остальные постели занимали спасенные из огня. В комнате не продохнуть от копоти – и слез. Она уступила другим свою койку, а сама устроилась на полу.

Многие ранены. Она хотела им помочь, но страшилась, что при попытке целительства внутри ее откроется некая дверь, которую ей потом не закрыть. И сладкая теплота чудесного врачевания, и всепоглощающий огонь пламенного меча берут начало в одном и том же занебесном истоке.

Спала она урывками, скачками проваливалась в сны. Некоторые ночные грезы ей были знакомы – гробница под холмом, дедушкины червепальцы трутся по коже. Вдруг Джермас оборачивается Миреном, молодым, симпатичным. Но острия ножей в его руках впиваются в нее, льют кровь. Насаженная на лезвия, она неспособна отпрянуть, когда он шагает с края утеса – и оба летят во тьму.

Другие сны необъяснимы и, наверно, предназначались не ей. «Какие-то из них, – догадывается она, – видит мать. Полные яркого света, словно взгляд на солнце сквозь кристалл с трещинкой. Полные боли, и она пробуждается в муках, с красными рубцами на груди, куда выстрелы поразили мать».

Ей снились Хранимые Боги, издали. Исполины брели через город, покидая ее.

Среди ночи она проснулась и увидала Кафстана на стуле у дальней стены. На заскорузлых ладонях сиял чудесный огонь, словно он держал невидимый фонарь. Старик приглушенно плакал, и смеялся, и разговаривал со светом как с потерянным ребенком.

Нищий Праведник, вот кто носит фонарь. Благой свет сокровенной истины.

«Кафстан – святой поневоле», – догадалась она. Один из многих, созданных этой ночью от близости Хранимых Богов. Неплохо бы вылезти из-под уютного одеяла и помочь старику хоть каким-то советом. Как призывать, направлять чудесную эту способность, или еще лучше, как ей не поддаваться? Связь между этим человеком и богом пока тонка и непрочна. Ее еще можно рассечь, если поступать наперекор божьему соизволению. Она попыталась воскресить в голове древние запрещения Нищего – глумление над покойными, воровство, злые помыслы. Но как заговорить с Кафстаном, пока тот под пятой святости? Такая мысль отпугивала ее. С той стороны комнаты сидит пожилой мужчина и, посмеиваясь, высекает из пальцев свет – и там же находится бог, пытающийся ногой нащупать себе опору в смертном мире.

Как поведет себя Кафстан, узнай он, что этим же вечером она повергла святую Хранимых Богов? Да еще свою собственную мать!

И, что гораздо важнее, как поведет себя Нищий Праведник?

Цветочный венец, что дал Синтер, до сих пор лежит в ранце. Когда Кафстан отвернулся, она достала его потихоньку и изорвала, сыпя лепестками, остатки запихала под кровать. Пусть прикосновение Хранимых Богов несло теплоту и любовь, но оно ничем не отличалось от червепальцев ее мертвого деда, пробуравивших дырку в ее душе. «Я – Эладора Даттин, – вскричала она про себя, – и я не дам собой помыкать».

Когда она уходила утром, Кафстан похрапывал, положив голову на стол. Она вытряхнула свой кошелек, оставив только деньги на дорогу домой. А после призадумалась – не входит ли милостыня в его уговор с Нищим Праведником? Не станет ли ритуалом, усугубляющим связь? И кто она такая, чтобы его проводить? Она сгребла монеты, сложила их ровным столбиком и написала записку, где ясно указала: это оплата за ночное проживание, а не подачка.

Вот только неизвестно, умеют ли боги читать.



Дома она пробыла, наверно, целую минуту, когда услышала, как в дверь к ней скребутся. Барсетка. Вздохнув, Эладора отомкнула замки и сняла обереги, впуская упырицу. У Барсетки более дикий, взъерошенный вид, чем раньше. Упырица принюхалась, сощурила желтые глаза.

– И вы туда же? Чую амбре святости.

– Моя мать… – начала объяснять Эладора, но Барсетка помотала головой и осекла ее взмахом когтей.

– Мисс Даттин, все покатилось под откос! Срочно поговорите с Келкином! Он велел нам разыскивать святых. Всех упырей разослал! А маленький Эмлин источал благодать, и его забрали на Чуткий, и Алика я тоже туда отправила, он так заставил!

По кусочкам Эладора сложила ее рассказ о событиях прошлой ночи и сегодняшнего утра. Упыри проводят в городе облавы, наводят стражу на подозреваемых в чужеземной святости. «Большинство заточают на Чуткий – как Карильон», – подумала она, резко вспомнив приказ Синтера.