Святой из тени

– Мисс Даттин, – приветствовал он. Эладора оторвала взгляд от своих бумаг. За ней сутулился темноглазый мальчишка – зрачки его расширились в тревоге, когда он увидел Теревантов мундир.

– Лейтенант Эревешич. – Эладора махнула на юного спутника. – Это Эмлин, мой подопечный на сегодня. Как вам нравится Фестиваль?

– Я только прибыл. Вы здесь, как я понимаю, уже несколько дней?

– Да, я уже утомилась терпеть капризы общества. – Она изнуренно улыбнулась. – Эмлину наверно лучше судить обо всем здесь.

Эмлин не заговорил, только покачал головой. Скромничает или боится?

Эладора продолжала:

– Надеюсь, посол не принял высказывания Келкина на свой персональный счет. Господин Келкин бывает порой немного г-грубоват.

– Назвав Корону волшебным горшком? – Теревант улыбнулся, показывая, что лично он нисколько не задет.

– Эмм, ну, в таком духе.

– Уверен, посол переживет. Вам понравился «Костяной щит»?

– Ох, боюсь, мне не довелось выкроить много времени на чтение. Едва ли дошла до половины.

По наитию он вытащил книгу по архитектуре (или археологии) и показал ей.

– Вы, кажется, немного знакомы с историей. Что вы можете сказать мне об этом?

– Нижние боги! – выпалила она. – Где… где вы ее взяли? – Она попыталась выхватить книгу, но он крепко держал томик. – Она моя! – проговорила она.

– Здесь написано «собственность университетской библиотеки», – заметил он.

Эладора оглянулась. Эмлин и несколько случайных отдыхающих с интересом глазели на препирательство. Она отпустила книгу.

– Господин Эревешич, я бы хотела обсудить эту книгу с вами – конечно, когда вам будет удобно. – Она порылась в кошельке и вручила ему отпечатанную карточку с адресом. – При скорейшей уд-добной возможности.

«Она дрожит», – подумал он. Книга имеет значение – и, каким бы оно ни было, ей не хочется его обсуждать на публике.

Он поклонился, пожелал всего доброго и удалился с победным чувством. День налаживался – возможно, воскрешение Ванта было не совсем бесполезным. Он начал осваиваться во всей этой возне с интригами, в то время как Ольтик повел себя не столь уж непогрешимо.

Эта мысль окрылила его. Он почувствовал себя воздушным змеем, что воспаряет над фестивальной площадкой. Тяжелый том в сумке вдруг полегчал, словно тоже готовился ввинтиться в небо и унестись с теплым бризом, дующим над широким полем Фестиваля.

Теревант купил с лотка стакан пива, отыскал столик и от души глотнул. Неделя взаперти с Ольтиком источила его нервы. Новости тоже не способствовали спокойствию – трудно примирить думы о всеобщей войне с солнышком и весельем пивной палатки, но все ежедневные сводки Бюро подтверждали: ишмирские силы вторжения продвигаются на север, к Хайту. Часть его рвалась домой, драться в обороне города бок о бок с доблестными неусыпными дома Эревешич – убраться подальше от попрекающих взглядов Ольтика. Но здесь его ждут обязанности, здесь он нужен Короне. То есть не именно здесь, в пивной палатке, но, в общем, в Гвердоне. И, помимо прочего, тут безопасней. Он уже рвался на войну и раньше, и все закончилось Эскалиндом.

«Скоро здесь будет Лис», – подумал он. Он поговорит с ней, позволит ее ясному уму распороть пряжу его спутанных мыслей, объяснить, что ему делать. Он всегда ее слушался, в отличие от Ольтика. Он засмеялся – сидит здесь, среди десятков тысяч незнакомых людей, в чужом, далеком городе и до сих пор совершает паломничества на могилу раздумий, которые давным-давно закопал.

Десятки тысяч незнакомцев – и одно лицо он узнал. Всмотрелся повнимательней, чтобы убедиться наверняка, но этот невезучий нос было не спутать. Там, в углу шатра, сидел Беррик. Неудивительно, что Теревант не заметил его до этого – коротышка был одет подобно большинству народа в палатке. Все селяне принарядились ради последнего дня фестиваля. Блестящие пуговицы, грязные сапоги и яркие перья на шляпах.

Он протолкнулся к нему:

– Беррик!

Коротышка тревожно вскинул голову.

– Давайте без имен, – быстро пробормотал он, надвигая капюшон плаща на лицо, но стул для Тереванта отодвинул.

«О, смерть», – подумал Теревант. Похоже, человечек-то на задании по внедрению.

– Приятно вас снова видеть, – сказал Беррик. – И хотя вино не назвать превосходным, в компании, кхе, веселей. – От дыхания крепко несло алкоголем. Он опережал Тереванта на несколько бокалов.

Теревант последовал примеру Беррика. Хайитянскую военную форму не спрятать, но он старался горбиться как мог, а меч просунул под стол – простой прохожий не обратит внимания. Здесь есть солдаты и помимо него – у стойки военные моряки из Гвердона, вероятно, призванные сюда для демонстрации сил городской обороны.

– Здесь, должно быть, половина Гвердона, – произнес Теревант, показывая на толпу.

– Всего половина? Никогда не видел такого сборища. – Беррик выглядел ошарашенным. – Даже во сне. А Гвердон мне снится часто. В последнее время.

– Жизнь бьет в нем ключом, – согласился Теревант. – Особенно в Новом городе.

– Никогда там не был. Я не был вообще ни в каком районе. Меня не пускают ходить по городу.

– Кто не пускает?

– Разве вы обсуждали приказы, когда получали их в армии? – ответил вопросом Беррик.

– В зависимости от того, кто приказывал и зачем. В бою нельзя мешкать, потому что иначе погибнут люди. В прочих случаях… знаете, есть способы оспорить приказ, не проявляя неподчинения. Дух указаний противоречит их букве, в таком вот роде.

– Благо что тамошние приказы, полагаю, яснее некуда. Иди туда, делай то, стреляй в ту тварь. – Беррик почесал свой торчащий нос.


– Копай сортир, наблюдай за той оградой. Ах да, еще – жди. Самый главный приказ. Ждать, пока что-нибудь не случится.

Беррик покрутил вино в стакане.

– Но смысл их очевиден. Ты знаешь, как положено поступать, даже если не всегда понимаешь зачем.

– Пожалуй. – Теревант неловко сдвинулся на стуле.

– По-моему, обсуждай я приказы, ничего бы не изменилось. События происходят независимо от того, согласен я с ними или нет.

– Беррик, скажите… – Тереванта прервал нездорово высокий мужчина в длинном плаще. Он бросил им на стол пару буклетов. – Голосуйте за Келкина и промлибов!

– Друзья, вы сыплете семя в каменистую почву, – ответил Беррик и показал бант Хранителей. Высокий ехидно оскалился и, прежде чем смотаться, сунул буклет Беррику в стакан.

Беррик выудил из напитка бумагу.

– Если бы мог, я б, наверно, остался торговать вином. Люблю рассказывать людям о хорошем вине. Но у всех нас свои предписания. – Он встал. – Давайте встретимся снова, когда на нас повесят другие обязанности.

– Лис здесь?

– Будет смотреть и отслеживать. – Беррик немного помедлил. – Хорошо распить вместе последний стакан. – А затем он повернулся и тяжелым шагом двинулся под горку к главному полю, вопреки жаре плотно закутав плечи в зеленый плащ. Своей неохотной поступью он напомнил Тереванту осужденного на последней прогулке к виселице.

У Тереванта были собственные предписания. Близилось время везти меч. Он опять глотнул, чтобы осадить жужжание в голове. Четвертый тост – за Девятый Стрелковый, в память ребят, которые падали, и вставали, и снова падали у Эскалинда.

Он как раз докончил пятый, когда его позвали обратно в павильон Хайта.



В четыре состоится Цветочное Благословение. Эладора опять посмотрела на часы. Чуть больше часа в запасе.

Благословение – единственный осевой пункт всех Фестивалей. Все прочее единоразово, переносимо по графику или соперничает с шестью другими событиями. Различные мероприятия промлибов, внесенные в тщательно выверенное Эладорой расписание, то переназначали, то отменяли совсем. Одно собрание в итоге совпало с парадом военных моряков, поэтому под навесом промлибов было, почитай, пусто. Огилви распинался тогда под дремотное сопение пары десятков седых дедов. Нынче он охрип, пытаясь перекричать выставочных зазывал и ружейные салюты. Ее волонтеры – эфемерные призраки. Стоит только отвести от них взгляд, как они исчезают либо стоят и пялятся по сторонам.

Это еще хуже, чем присматривать за первогодками.

Сын Алика Эмлин на поверку вышел очень толковым. Взять с собой мальчишку Эладора предложила главным образом из жалости. Эмлин побывал в резне Севераста, значит, заслуживал посмотреть на иные чудеса, кроме творений обезумевших, жестоких богов. На счастье, Эмлин восторгался всем, чем ни попадя, даже обыденной службой на подхвате. Требовалась ли помощь в палатке, где Келкин с другими промлибами обрабатывали гильдейских мастеров на выделение средств, предстояло ли обходить дорожки с брошюрами, Эмлин на все таращил глаза и впитывал в себя как губка.

В течение дня она пробовала разговорить его то о жизни в Северасте, то об отце, да о чем угодно – но мальчик отзывался уклончиво. Прилежные раскопки вознаградили Эладору парой подробностей – он ходил в какую-то закрытую духовную школу, а пока Алик был в море, оставался с тетей Анной и дядей Тандером. Когда мальчик не хотел говорить, то находил себе какое-нибудь занятье. Его изящные руки с длинными пальцами раскладывали по стопкам листовки, приводили материал в порядок. И он всегда был настороже и внимательно слушал.

Элдора помнила, как посещала Фестиваль, когда была еще маленькой. Мать всегда брала ее вместе с Карильон. Карильон неизбежно сбегала, часами где-то пропадала, а Эладору мать тащила на великое богослужение Хранимым под открытым небом. Сильва исступленно молилась, тем временем стража отыскивала Кари. Когда они были маленькими, Кари обычно спала где-нибудь в уголке или сидела под конфетным лотком, и снисходительный продавец подкармливал ее сластями. В более поздние годы стража притаскивала Кари за ухо: то ее ловили на воровстве, или за драку, или за попытку залезть на какую-нибудь вышку, а может, на воздушные рельсы.

Собственные впечатления от празднеств состояли у Эладоры в основном из выстаивания под раскаленным оком летнего солнца, из попыток не упасть в обморок, пока мать молилась вместе с паствой. Из далеких радостных возгласов шумного праздника. Когда ушла Карильон, стало хуже; вместо поездок сюда, на главный Фестиваль под Гвердоном, Сильва начала посещать куда более скромное Цветочное Благословение в горах, его устраивала сафидистская секта. Ни увеселений, ни ярмарочной площади, полной чудес, только бушует костер, да бесконечные распевы псалмов умоляют Матерь Цветов принять их сосудами ее мощи. Содранные в кровь ноги от паломничества к деревушке, где святая Алина Блаженного Пламени обрела свою благодать.

Почти три часа. Келкин выступит с речью предположительно в три, чтобы воспользоваться собравшейся ради Цветочного Благословенья толпой. В павильоне промлибов уже пусто, члены партии продираются в толпе в сторону срединного поля. В этой части длинного шатра Эладора и Эмлин последние, прибирают бумаги и стаскивают на одну сторону тяжелые столы – позднее, после речи Келкина, здесь будет прием. Эладора бывала прежде на подобных встречах и заранее продумывала маршруты ухода от пьяных старых козлов, которые возомнят, будто раз она из окружения Келкина, то ее влечет к старикам, в прошлом сидевшим на высоких постах.

Неожиданно Эмлин приглушенно взвизгнул и пригнулся за дощатым столом.

– Не бойся, дитя, – голос Сильвы. Эладора повернулась и увидела мать, одетую в бурую накидку светских помощников Хранителей. Пожилая женщина грузно опиралась на трость, но казалась здоровее, чем тогда, за ужином, три недели назад. – Выйди.

– Не цепляйся к нему, – оскалилась Эладора, заступая между матерью и столом. – Чего тебе?

– Я так и знала, что найду тебя здесь, в этом логове порока, – сказала Сильва. – Тебя манят ложные идолы. О, зло густо струится по твоим жилам. Лишь огонь Сафида способен выжечь нас дочиста. – Она уперлась тростью, потом, шаркая, передвинулась к торцу стола. – Твой дедушка бы очень тобою гордился, служанка Келкина. Подстилка.

Длинные столы до того массивны, что Эладора вдвоем с Эмлином еле тянули их по полу. Сильва толкнула стол одной рукой, отпихивая его к противоположному краю шатра. Несколько промлибов с другого конца павильона заозирались в замешательстве. Эладора успокаивающе махнула им.

– Да что ты такое? – прошипела Сильва беззащитному Эмлину. – От тебя смердит. Ну-ка, покажись. – Сильва воздела руку, внезапно вспыхнувшую внутренним светом, огненным, золотистым багрянцем, что загорелся под ее плотью. Кости старой женщины проступили в пламени черными линиями. Другой рукой Сильва оборвала завязки шатра, и полог опал, закрывая дневной свет. Единственным источником освещения в этой части павильона вдруг стала ее огненная рука, и громадные тени от нее плясали на холщовых занавесях.

Тень Сильвы окутывал ураган и венчали огненные цветы.

Тень Эмлина, пока он в ужасе отползал по полу, казалось, отрастила восемь вытянутых ног. Какая-то потусторонняя напасть.

Сильва заворчала и сдернула со стола свою трость. Пламя с ее ладони, точно вода, потекло и подожгло палку. Старуха надвигалась на Эмлина.

– Мам, прекрати. – Эладора схватила Сильву за руку, но это столь же тщетно, как за ручку двери останавливать паровоз.

– Отрекись от нечистого! Отрекись от прядильщика лжи! – наседала Сильва на Эмлина. Мальчишка как приколотый бился и корчился на полу. – От меня не отгородишься ложью! Отрекись!

Содрогаясь от ужаса, Эладора опять вклинилась между мальчиком и матерью.

– Хватит! – Сильва ощерилась и оттерла дочь с дороги. Ее трость превратилась в пылающий меч. Эмлин скрутился в клубок, пряча лицо от ее гнева.

– ОТРЕКИСЬ!

Сильва ткнула огненным мечом в Эмлина, прижав раскаленный металл к его коже. Он заверещал от ожога и выкрикнул что-то на непонятном для Эладоры языке.