Священная ложь

– Он винит тебя не так уж сильно, как ты думаешь, – сообщает доктор Уилсон.

– Филип? – спрашиваю я, вздрагивая при звуках его имени.

Доктор кивает.

– Он знает, что напугал тебя. И снова принимает лекарства.

Воспоминания о той ночи слишком свежи, почти как живые. Когда я нащупываю их разумом, они кажутся холодными, темными и острыми, словно металл, который приходится обшаривать вслепую, пытаясь определить его форму и размеры.

Полагаю, у нас с Филипом кошмары одинаковые, только мучают по-разному.

– Такое простить нельзя, – говорю я. – Я бы не смогла.

– Хочешь послушать, что он мне сказал? – спрашивает доктор Уилсон. – Он сказал, что не всегда сознает, где реальность, а где вымысел. Разум часто его подводит. И в этом он похож на тебя.

– Почему?

– Филипу тоже пришлось несладко. Можно сказать, у него есть свой Пророк. Только в голове.

– Боюсь, Пророк есть у всех, – говорю я. – Хорошо, что мой уже умер.

Доктор Уилсон глядит на меня со странным выражением. Мы стоим на краю пропасти, ради которой он сюда явился – узнать, что происходило в ту полную горького дыма секунду, когда Пророк испустил свой последний вздох.

– Ты часто думаешь про Констанс?

– А что тут думать? – спрашиваю я. – Мне стоило лучше ее беречь. А я не справилась.

– Не следует себя винить, – говорит доктор Уилсон. – Вряд ли можно с полной уверенностью утверждать, что это была исключительно твоя вина.

– По-моему, вы обещали не обсуждать мои чувства? Вот и не будем.

Доктору Уилсону явно хочется возразить, но после секундного размышления он принимается листать свои записи.

– Что побуждает людей совершать убийства? – спрашивает он вдруг.

Я удивленно поднимаю на него взгляд.

– Мне-то откуда знать?

– Просто подумай. Только без шуток.

– Да миллион всяких поводов!

– Например?

Я гляжу на свою стену с цитатами.

– Злость.

– Отлично. А еще?

– Безумие.

– Да, – соглашается доктор. – А еще плотская страсть или месть. Есть убийства ради страховки, есть эвтаназия… Знаешь, как все это называется?

Я пожимаю плечами.

– Мотив, – говорит он. – Если верно определить мотив, легче выяснить, кто убийца. Зачем кому-то убивать Пророка?

– Из мести, наверное.

– Очень хорошо. Он часто мучил людей. Можно добавить их в список подозреваемых, а еще их родню и близких. А как насчет безумия? В Общине за кем-нибудь замечали странное поведение? Душевные расстройства?

– Кроме самого Пророка?

Доктор Уилсон кивает.

Я задумываюсь.

– Тогда моя мать.

– Что у нее была за болезнь?


– Она вроде как… ушла в себя.

– Она ведь помогла тебе сбежать.

– Тем не менее всю мою жизнь она витала мыслями где-то в облаках.

– Похоже, ты обижена?

Я почти смеюсь. Как же объяснить ему, чтобы он понял? Рассказать, как мать сидела в грязи, безучастно глядя на лютики, пока отец стегал меня по голой спине за то, что я посмела стащить у сестры ржаную булочку? Или описать жужжащий звук, который она издала после того, как Вивьен дала мне оплеуху, потому что я отказалась назвать ту матерью? Нет, бесполезно… Никакими словами не выразить, каково это – расти вместе с призраком.

– Знаешь, почему твоя мать была такой? – спрашивает доктор Уилсон.

Я стискиваю зубы.

– Потому что была слабой.

Он снова кивает и достает из портфеля папку из плотной бумаги. Кладет ее, открытую, мне на колени и читает вслух.

ОКРУЖНАЯ БОЛЬНИЦА МИССУЛЫ

Пациентка: Оливия Блай. Дата рождения: десятое августа тысяча девятьсот семьдесят второго года. Дата поступления: пятнадцатое августа.

Отделение: акушерства и гинекологии.

Пациентка родила здоровую девочку. Вес: три семьсот.

В шесть тридцать вечера пациентка передала ребенка медсестре, после чего у нее случился сильный приступ паники. Наблюдалось учащенное дыхание, расширение зрачков, вздутие лицевых капилляров. Приступ не был связан с историей болезни. Анализ крови показал резкое снижение кальция и магния. Для восполнения необходимых веществ была назначена внутривенная капельница. На следующий день пациентку выписали из акушерского отделения и выдали ей направление на психиатрическое лечение к доктору Камилле Уилкокс. Предварительный диагноз: нарушение химического равновесия вследствие родов.



Я моргаю, глядя на листы. Глаза выхватывают отдельные знакомые слова. Приступ. Роды. Паника.

– Полагаю, Минноу, тебе нравилось думать, будто твоя мать слабая.

– Почему вы так говорите?

– Потому что если считать ее больной, а не слабой, тогда можно почувствовать за собой вину. Понять, как несправедливо ты с ней обходилась.

Я трясу головой, сжимая обрубки на коленях так сильно, что боль простреливает руки до самых плеч.

– Сколько раз твоя мать была беременна после тебя?

– Кажется, восемь, – шепчу я, уткнувшись в колени. – Не считая выкидышей.

Остальное доносится до меня, как из тумана, словно за много километров отсюда. Она тонула, говорит доктор Уилсон. Пыталась удержаться на поверхности, но теряла почву под ногами всякий раз, когда отец делал ей очередного ребенка.

– Зачем вы мне это говорите?

– Просто чтобы ты знала.

– Врете, – уверенно выдаю я. – Скажите правду.

Доктор Уилсон морщится.

– Она подозреваемая.

Как будто взрывается бомба. Время замирает. Меня трясет – так всегда бывает, когда рушится твой мир.

– То есть… вы хотите сказать… что выстраиваете против моей матери дело?

– Она не единственная, кого мы подозреваем.

– Нет… Вы сейчас придете и скажете следователям, что я ошиблась и она вовсе не спала все мое детство. Скажете, она просто больная. Но при этом способна убивать.

– Не надо было говорить тебе это… – Он качает головой, закрывая папку.

– А кто еще, кстати? – спрашиваю я. – Кого еще подозревают?

– Минноу, зря ты злишься…

– Нет! – кричу я. – Я буду злиться! Имею полное право! Потому что так нельзя – наказывать за преступление человека, который его не совершал. Хотя чего еще ждать от людей вроде вас!..

– Вроде меня? – переспрашивает доктор Уилсон.